Русский бизнесмен Ян Мирошник с недовольным видом сидел на террасе ресторана "Максим" и пил жигулевское пиво. А я внимательно слушал его рассказ о первых годах репатриации.
- Три года всегда трудны, - вещал господин Мирошник, - но нужно иметь терпение, и все становится хорошо. Вы у себя там в "Истории Израиля" напишите, что главное - это терпение. Савланут, если по-вашему.
- Вы не знаете ли, - спросил я, отвлекая русского бизнесмена от произнесения банальностей, - что стало с теми балтийцами, с которыми вы провели несколько ночей у памятника Долгорукому?
- Понятия не имею, - отмежевался Ян Мирошник. - Может, им дали государственное жилье в Магадане.
- Можно написать, что вы полностью абсорбировались? - спросил я.
- Не люблю этого слова. Лучше сказать - интегрировался. Это - да. Мне в России хорошо.
Он сказал это с особым нажимом, и я все понял. Мой отец, приехавший с волной алии-90, точно так же говорил "Мне в Израиле хорошо", сидя у окна съемной квартиры в Кирьят-Яме и глядя почему-то не на близкое Средиземное море, а на видимые только его внутреннему взору Невский проспект и шпиль Адмиралтейства.
- А почему ваш президент, - перевел я разговор на другую тему, - не хочет ратифицировать договор о запрещении продажи Зимбабве ядерного оружия?
- А потому, - назидательно сказал Ян Мирошник, - что России нужны деньги. И это наше дело, верно?
Я не согласиться с такой постановкой проблемы, и мы заспорили. Но это уже другой разговор, и к "Истории Израиля" он не имеет никакого отношения.