Как всегда бывает на секретной работе, отдельные сведения, которые Сисси удавалось выведать у Шэда Ледью, не имели для НП решающего значения, но, подобно составным частям загадочной картинки, эти сведения в соединении с другими, собранными Дормэсом, Баком, Мэри и отцом Пирфайксом, этим опытным добытчиком признаний, с достаточной ясностью рисовали несложную, в сущности, картину деятельности корповских аферистов, так трогательно принимаемых некоторыми за патриотических пастырей.
Сисси сидела с Джулиэном на крылечке в один из обманчиво теплых апрельских дней.
– Эх, хорошо бы месячишка через два поехать с тобой пошататься, Сис! Только ты да я. Байдарка и палатка. Скажи, Сис, тебе обязательно нужно ужинать сегодня с Ледью и Штаубмейером? Я просто не могу об этом спокойно думать! Смотри, я убью Шэда. Совершенно серьезно!
– Да, обязательно, милый. По-моему, Шэд уже совсем обалдел от любви – и сегодня вечером, когда он выставит милейшего Эмиля с его омерзительной дамой – кто бы она ни была, – я хочу выведать у него, кто у них на очереди для ареста. Я не боюсь Шэда, мое сокровище из сокровищ!
Он не улыбнулся на это, а сказал с серьезностью, еще совсем недавно неведомой легкомысленному юноше-студенту:
– А ты принимаешь в расчет, когда вот так внушаешь себе, что сможешь обвести Шэда вокруг пальца, что он силен, как горилла, и примерно так же обходителен? В один прекрасный вечер… Боже мой! Подумать только! Может быть, сегодня вечером… он перестанет стесняться, схватит тебя… и…
Она отвечала ему с той же серьезностью:
– Ну и что? Чем, по-твоему, я рискую? В самом худшем случае он меня изнасилует…
– Боже мой!..
– Неужели ты и в самом деле думаешь, что в эпоху Новой Цивилизации, скажем, с 1914 года, кто-нибудь считает это более серьезной неприятностью, чем, скажем, перелом ноги? «Удел тот хуже смерти!» Какой мерзкий старый ханжа с баками придумал эту фразу? И как он, верно, смаковал ее своими старческими шершавыми губами. Бывает удел много хуже… Например, годами работать лифтершей. Нет… погоди! Я вовсе не легкомысленна! У меня нет ни малейшего желания быть изнасилованной, разве что немного любопытно. И уж, во всяком случае, не Шэдом: от него так отвратительно пахнет, когда он возбужден. (О господи, милый, если бы ты знал, что это за грязная свинья! Я ненавижу его в пятьдесят раз больше, чем ты! Брр!) Но я согласна даже на то, чтобы это случилось, лишь бы мне удалось спасти таким образом хоть одного порядочного человека от кровавой дубинки корпо. Я уже больше не резвая девочка с Плэзент-хилл, я познавшая страх женщина с горы Террор.
Все происходящее представлялось Сисси чем-то нереальным, какой-то пародией на старую мелодраму, в которой городской злодей хочет обесчестить «Нашу Нелл» поспорив на бутылку шампанского.
Шэд даже в модном пиджаке, в калейдоскопически пестром шотландском свитере (из Миннесоты) и белых полотняных спортивных брюках не обладал небрежной соблазнительностью городского щеголя.
Эмиль Штаубмейер явился к Шэду в его новые апартаменты в отеле «Звезда» в сопровождении соломенной вдовушки, охотно показывавшей свои золотые зубы и пытавшейся скрыть морщины на шее под толстым слоем пудры кирпичного цвета. Особа эта была преотвратительна. Ее труднее было переносить, чем грохотавшего Шэда, который мог бы даже тронуть сердце напутствующего капеллана, но не раньше чем его благополучно вздернули бы.
Синтетическая вдова все время прижималась к Эмилю, а когда тот с утомленным видом снизошел до того, что хлопнул ее по спине, она захихикала:
– Но-но, попрош-шу!
В апартаментах Шэда было чисто и достаточно просторно. Больше о них нечего было сказать. Обстановку «гостиной» составляли дубовые стулья, обитая кожей козетка и четыре портрета ничем особенным не занятых маркиз. Свежесть белья на кровати в соседней комнате пробудила в Сисси самые худшие опасения.
Шэд угощал их виски со льдом и имбирным пивом из литровой бутылки, открытой по меньшей мере накануне, сандвичами с курицей и ветчиной, пахнущей селитрой, и мороженым шести цветов – все шесть разновидностей пахли клубникой. После этого он стал дожидаться, – не слишком сдерживая свое нетерпение и изо всех сил стараясь походить на генерала Геринга, – чтобы Эмиль со своей дамой отправились к чертям собачьим и чтобы Сисси поддалась его мужскому очарованию. Он только фыркал на школьные анекдоты Эмиля; наконец этот ель знания резко поднялся и увел свою даму, проржав на прощание:
– Смотрите, капитан, не делайте тут со своей подружкой ничего такого, чего не позволяет папа!
– Ну-ка, крошка… поди поцелуй меня – заорал Шэд, повалившись на кожаную козетку.
– А это еще неизвестно, захочется мне или нет!
Ей было очень противно, но она изо всех сил старалась быть задорной и кокетливой. Маленькими шажками она подошла к козетке и села на таком расстоянии от тяжеловесного Шэда, чтобы он мог достать рукой и притянуть ее к себе. Она с циничным спокойствием наблюдала за ним, вспоминая свой опыт с молодыми людьми, за исключением Джулиэна: с Джулиэном у них все было иначе. Все они в таких случаях проделывали одно и то же, притворяясь при этом, что за манипуляциями их рук не скрывается никакой задней мысли; девушке с умом и характером оставалось только забавляться, наблюдая, как они восхищены своей техникой. Вся разница была в том, что одни начинали сверху, а другие снизу.
Ну да. Так она и думала. Шэд, не отличавшийся изысканной прихотливостью какого-нибудь Мэлкома Тэзброу, например, начал с того, что с нарочитой небрежностью положил ей руку на колено.
Она вздрогнула. Его мускулистая лапа была ей противна, как скользкий, извивающийся угорь. Она отодвинулась с деланым девическим испугом.
– Я тебе нравлюсь? – спросил он.
– О… да… как будто.
– Проклятье! Я для тебя все еще ваш работник! Хотя я теперь окружной уполномоченный! И батальонный командир! И, может быть, скоро буду старшим командиром! – Он с благоговением произносил эти священные титулы. Вот уже двадцать раз он говорил ей одно и то же и все теми же словами! – А ты все еще думаешь, что я гожусь только для того, чтобы таскать дрова для камина.
– Ну что ты, Шэд! Что ты! Я всегда думаю о тебе как о самом старом товарище моего детства! Помнищь как я к тебе приставала, чтобы ты мне дал повозить газонокосилку! Я всегда про это вспоминаю!
– Серьезно? – Он потянулся к ней, как неуклюжий дворовый пес.
– Ну, конечно! И, откровенно говоря, мне даже неприятно, что ты как будто стыдишься того, что работал у нас! Разве ты не знаешь, что папа, когда был мальчиком, работал у соседей-фермеров как простой рабочий: и дрова колол, и газон подстригал, и все такое – и очень радовался, когда получал за это деньги. – Она подумала, что на редкость удачно соврала экспромтом. Случайно это было правдой, но она этого не знала.
– Правда? Серьезно? Вот здорово! Значит, старик тоже поработал на своем веку граблями! Вот уж не думал! А знаешь, он не такой уж плохой мужик, этот старый хрыч… только упрямый.
– Но ты ведь неплохо к нему относишься, правда, Шэд? Никто не знает, какой он славный. Я хочу сказать, что в наше сложное время его надо защищать от тех, кто его не понимает, от посторонних, правда, Шэд? Ты ведь будешь его защищать?
– Ладно, что смогу, то сделаю, – сказал батальонный командир с таким гнусным самодовольством, что Сисси чуть не залепила ему пощечину. – Но только если он будет хорошо себя вести, крошка, и не будет якшаться ни с кем из этих красных бунтовщиков… и если ты будешь мила со мной! – Он потянул ее к себе, словно мешок с зерном.
– О! Шэд! Ты меня напугал! Нужно быть нежным! Такой большой, сильный человек, как ты, может себе позволить быть нежным! Только маменькиным сынкам приходится быть грубыми! А ты такой сильный!
– Да, силенка пока есть! Кстати, раз уж мы заговорили о маменькиных сынках, что ты находишь в этой тряпке Джулиэне? Неужели он тебе нравится?
– Да, знаешь, – сказала Сисси, пробуя незаметно снять свою голову с его плеча. – Мы с ним в детстве играли вместе.
– Ты только что говорила то же самое обо мне.
– Что ж, это верно.
Стараясь разыгрывать роль соблазнительницы, избегая при этом какого-либо риска, новоявленная разведчица Сисси преследовала довольно смутную цель. Она хотела получить от Шэда важную информацию для НП Она сидела, нежно склонив головку к мясистому плечу Шэда, а между тем воображение лихорадочно рисовало ей дальнейшие события: вот она пристает к Шэду чтобы он назвал ей, кого минитмены собираются арестовать, вот она ловко от него отделывается и бросается искать Джулиэна – ах, черт возьми, почему они не договорились встретиться вечером! Ну, ладно, он или дома, или повез куда-нибудь доктора Олмстэда; вот Джулиэн мелодраматически бросается к дому обреченной жертвы и везет ее ночью к канадской границе… пожалуй, неплохо еще, чтобы беглец приколол к своей двери помеченную позавчерашним числом записку с указанием, что он уезжает по делам, тогда Шэд ее не заподозрит. Все эти картины, ярко разукрашенные фантазией, пронеслись у нее в голове в течение одной минуты. Сделав вид, что ей надо высморкаться, она выпрямилась, а затем, отодвинувшись еще дюйма на два, промурлыкала:
– Дело, конечно, не только в физической силе. У тебя такая большая политическая власть, Шэд. Ты, наверно, можешь отправить в концлагерь кого захочешь?
– Это верно, мне ничего не стоит сплавить парочку-другую, если они станут чудить.
– Еще бы! И, наверно, так и сделаешь! Кого ты думаешь арестовать в ближайшее время, Шэд?
– Чего?
– Ну чего там! Расскажи мне один маленький секретик!
Что ты задумала, крошка? Выспросить меня хочешь?
– Ну что ты, зачем, я просто…
Ну ясно! Ты хочешь обойти старого олуха, выведать у него все, что он знает… А знает он немало, можешь быть уверена! Брось, крошка, ничего не выйдет!
– Шэд, я просто… мне просто хотелось бы посмотреть, как отряд минитменов кого-нибудь арестовывает. Это, должно быть, страшно интересно!
– Еще как интересно! Когда какой-нибудь болван пытается сопротивляться, а ты выбрасываешь в окошко его радиоприемник! Или жена у него развоюется и пойдет молоть языком, и ты, чтобы немножко ее проучить у нее на глазах задаешь мужу хорошую трепку… это может, звучит немного грубо, но, в общем, идет им на пользу – по крайней мере они больше не безобразничают.
– Ах, только не сочти меня злой и неженственной! Ах, как мне хочется посмотреть, как вы кого-нибудь забираете – хоть разочек! Ну, скажи мне по-товарищески! Кто у вас на очереди?
– Шалунья ты, шалунья! Нельзя обманывать папу! Ты женщина, тебе пристало заниматься любовью! Поди ко мне, позабавимся, крошка! Ведь ты же без ума от меня!
На этот раз он действительно схватил ее, сжал ей грудь. Она сопротивлялась, всерьез испугавшись. Куда девался ее цинизм, ее уверенность многоопытной женщины? Она кричала: «Не надо… не надо!» Она плакала настоящими слезами, больше от злости, чем от стыда. Он слегка ослабил тиски рук, и она догадалась разрыдаться:
– О Шэд, если ты действительно хочешь, чтоб я любила тебя, ты должен дать мне время! Ведь тебе не нужна потаскуха, которая позволит тебе все, что угодно… Тебе, при твоем положении… Ах нет, Шэд, быть этого не может.
– Что ж, пожалуй, что и так, – сказал он с глупым самодовольством.
Она вскочила с мокрыми глазами и через открытую дверь увидела в спальне на столе связку из двух или трех ключей. Ключи от его конторы, от тайных шкафов и ящиков, где лежат планы корпо! Никаких сомнений! Ее живое воображение в одно мгновение нарисовало ей, как она сделает оттиск ключей, как Джон Полликоп, этот мастер на все руки, изготовит для нее ключи, как они с Джулианом проберутся ночью в штаб корпо с риском для жизни, миновав часовых, и перероют у Шэда все его жуткие папки с делами…
Сисси смущенно пробормотала:
Можно, я пойду умоюсь? Вся в слезах… как глупо! У тебя в ванной комнате случайно нет пудры?
Что ты, за кого ты меня принимаешь? Что я, деревенщина или монах, что ли? Уж будь покойна, у меня припасено. Есть и пудра – в ящике с лекарствами, – два сорта. Все к услугам дам!
Ей было противно, но она заставила себя хихикнуть, вошла в спальню, закрыла дверь и заперла ее на ключ.
Она сразу бросилась к ключам. Схватила блокнот грубой желтой бумаги и карандаш и попыталась сделать штриховой отпечаток ключа, как они это делали в детстве с монетами для игры в «С. Джессэп и Дж. Фок, Бакалея».
Отпечаток передавал только общие очертания ключа: мелкая нарезка, в которой было все дело, получалась неясно. В смятении она попробовала копировальную бумагу, потом туалетную в сухом и мокром виде. Ничего не выходило. Она прижала ключи к свече, стоявшей в китайском подсвечнике у кровати Шэда. Свеча была слишком твердая. Так же и мыло. А Шэд уже теребил ручку двери, бормотал «черт возьми» и наконец взревел:
– Что ты там делаешь? Спать легла, что ли?
– Сейчас выйду!
Она положила ключи на место, выбросила желтую и копировальную бумагу в окно, поставила на место свечу и, положив мыло, вытерла лицо сухим полотенцем, напудрилась так, точно стену штукатурила, и выскочила в гостиную. Шэд осклабился в предвкушении удовольствия. Охваченная ужасом, она сообразила, что теперь, пока он опять не уселся и не воспламенился наново, у нее был единственный шанс на спасение. Она схватила Шляпку и пальто, поспешно проговорила огорченным голосом:
В другой раз, Шэд… Отпусти меня теперь, милый! – И убежала раньше, чем он успел раскрыть рот.
Свернув в коридоре за угол, она увидела Джулиэна. н стоял, натянутый, как струна, с видом сторожевого держа правую руку в кармане пальто, словно в ней был револьвер.
Она бросилась к нему на грудь и зарыдала.
– Что он сделал с тобой? Я убью негодяя!
– Да нет, он меня не соблазнил. Я не из-за этого плачу! Просто я не гожусь в разведчики.
Но кое-что из этого все же получилось.
Храбрость Сисси заставила Джулиэна решиться на то, о чем он давно думал, но чего боялся: вступить в организацию ММ, надеть форму и снабжать Дормэса информацией об их планах.
– Я уговорю Лео Куинна… знаешь его? Его отец – кондуктор на железной дороге. Он еще в баскетбол играл в школе. Я уговорю его, чтоб он возил доктора Олмстэда вместо меня и исполнял разные поручения НП. Он парень выдержанный и ненавидит корпо. Только, видишь ли, Сисси… видите ли, мистер Джессэп… для того, чтобы заслужить доверие у минитменов, я должен притвориться, что совершенно порвал с вами и со всеми старыми друзьями. Знаете что! Завтра вечером мы с Сисси пойдем по Элм-стрит и изобразим, будто мы рассорились. Как ты думаешь, Сис?
– Великолепно! – пылко воскликнула эта неисправимая актриса.
Они договорились, что каждый вечер в одиннадцать часов она будет приходить в березовую рощу, где они играли в детстве. Здесь дорога кружила, и к месту свидания можно было выйти с четырех сторон. Тут он должен был передавать ей сведения о планах минитменов.
Но когда он в первый раз подкрался к ней ночью в роще и она с перепугу навела на него свой фонарик, она вскрикнула, увидев его в форме инспектора ММ. Голубой френч и фуражка набекрень, представлявшие собой в кинокартинах и исторических книгах символ молодости и надежды, сейчас говорили только о смерти… Она подумала, что и в 1864 году они, может быть, говорили большинству женщин скорее о смерти, чем о луне и магнолиях. Она бросилась к нему и обняла, словно желая защитить его от его же формы; окруженная опасностями, дрожащая за свою любовь, Сисси из ребенка становилась женщиной.