— Но ведь так же гораздо вкуснее, — вяло возразила Светлана, глядя на экран телевизора, где показывали пляжные виды и полуголых красоток. Через час по одной из программ должен был начаться фильм «Унесенные ветром» — один из ее любимых. Она всегда плакала в конце, когда смотрела на Вивьен Ли, стоящую на фоне заката. А ближе к вечеру будут показывать конкурс бальных танцев — она всегда их смотрела, представляя, как она, такая же худенькая, как и танцовщицы, выделывает умопомрачительные па, а ее партнер — высокий и красивый и обязательно брюнет, похожий на Кларка Гейбла или Тимоти Далтона… или на Бориса. Но Мишка решил провести это воскресенье дома и, разумеется, не даст ей посмотреть ни того, ни другого — он называл все это «детсадовскими соплями» и смотрел, в основном, футбольные матчи и бокс, а Светлана уходила в маленькую комнату и снова и снова перечитывала свою библиотечку любовных романов, мечтая о том, чему никогда не бывать.
— Вкуснее… Наготовит вечно всякой фигни, потом сиди и думай, чего жуешь… — проворчал Мишка. — Надо было, в таком случае, раньше приниматься! С утреца!
— Утром я стирала. Ты же не починил машинку.
— Некогда было, — Мишка махнул пультом в сторону телевизора. — У, какие девки, а! Не то, что ты, корова, талию на ощупь не найти! Надо мной уже все друзья потешаются — удачно, мол, женился, Мишаня! Вот какой надо быть! А ты свою корму в двери с трудом протискиваешь!
— Ты же знаешь, что у меня гормональное расстройство, — с трудом проговорила она. — Ты же помнишь, какой я была.
— С трудом! — Мишка фыркнул. — Гляди-ка, слова умные выучила — гормональное расстройство! Жрать надо меньше — вот тебе и все расстройство. Ты же все время что-то жуешь — хоть рот тебе зашивай! Глаза б мои на тебя не глядели! Ну, чего ты встала — иди, занимайся обедом! Я всю неделю пахал, как потерпевший, — имею я право на нормальный воскресный обед?!
Он бросил пульт рядом, на кресло, и потянулся, закинув руки за голову. Из-под задравшейся футболки выглянул объемный волосатый живот. Светлана отвернулась и тяжело побрела обратно на кухню, придерживаясь правой рукой за стенку.
Хлопоча у плиты, она снова начала думать о своем недавнем сне — таком реальном, что ей становилось больно, и где-то в глубине горла появлялась странная дрожь. Хотелось, безумно хотелось верить, что сон ей снится сейчас — необъяснимый, жуткий кошмар, но рано или поздно он закончится, и она проснется в своей постели — чудесной постели с шелковыми простынями, среди цветов и ярко горящих ламп, и будет она не Светланой Юхневич, которой противно смотреть на себя в зеркало, а Светочкой Бережной, красивой и худенькой — Светочкой, умеющей танцевать, Светочкой, на которую обращают внимание такие красивые и романтичные мужчины, как Борис, Светочкой, на которую никто и никогда не поднимал руки. Она будет двигаться легко и изящно, она будет плавать на пароходах и у нее будут потрясающей красоты любовные романы. Светлана мечтательно смотрела перед собой широко раскрытыми глазами, слезящимися от лука, и у ее мечтаний был запах гиацинтов, звук индийской поэзии, которую читал бархатный мужской голос, и цвет розового с золотом — как обои в ее комнате в особняке. Очень редко ей вспоминалось, как больно закончился этот странный сон — как, спустившись на кухню, она увидела Алину, склонившуюся перед распахнутой дверью морозильной камеры, которая почему-то была в мужском халате; как обойдя стол, она увидела водителя, лежащего на полу, узкий запекшийся разрез на его голой груди и широко раскрытые стеклянные глаза, и как секундой позже что-то с силой ударило ее по голове… А потом она распахнула ресницы и увидела потолок старенькой квартиры, и рядом громко храпел Мишка, раскрыв рот, и от него шел тяжелый кислый запах. Светлана в тот момент не поверила и закрыла глаза, но продолжения не было. Всего лишь сон.
С тех пор каждый вечер она старалась побыстрее закончить все дела и забиралась под одеяло и с отчаяньем засыпала, надеясь, что все повторится. Но больше она ни разу не видела этого чудесного сна. Была реальность, была работа, тесная квартирка, побои, неизменный запах перегара, хриплые крики, унижение и боль, грузное тело Мишки на ней, его монотонные движения, не приносившие больше никакого удовлетворения… и больше не было ничего. Разве еще только руки, для того чтобы искусно готовить и красиво вязать, и глаза, для того чтобы плакать и читать любовные романы. С каждым днем Светлана ощущала все большую безнадежную усталость и с каждым днем все чаще спрашивала себя — неужели это ее жизнь и неужели никогда ничего другого не будет? Она думала о сне все чаще и чаще, а еще чаще на нее нападало какое-то странное отупение, сродни трансу, и тогда ее глаза обращались к чистым сверкающим лезвиям ножей, которые Мишка, стоит отдать ему должное, содержал в полном порядке.
Она размышляла об этом и позже, сидя в своем кресле и вытянув усталые ноги. Ее пальцы рассеянно поглаживали незаконченное вязание, глаза так же рассеянно поглаживали стены комнаты, чистенькой и аккуратной, украшенной бесчисленными вязаными салфеточками. Искусно вязать ее научила прабабка, и в памяти Светланы всплыли ее ловкие морщинистые пальцы и огромные стекла очков — единственное, что она о ней помнила. А потом отчего-то вспомнился давний школьный друг, Максим, который воровал для нее цветы в палисадниках и вырезал для нее на уроках труда забавные деревянные фигурки, и с которым она целовалась в школьном гардеробе среди висящих пальто и курток. Он называл ее «Светик» и всегда говорил, что ее губы по вкусу как клубника. Как давно это было… Мишка никогда не называл ее «Светик», не дарил цветов, в его руках никогда не было нежности… Он просто брал свое, а потом поворачивался спиной и засыпал, и так было всегда. Почему раньше ей казалось это нормальным? Почему она до сих пор с ним, в этой квартирке… почему она до сих пор в этом ужасном теле?..
Светлана подняла голову и взглянула на мужа, который, подчищая ложкой остатки борща, что-то раздраженно рассказывал о своих приятелях по стройке и о своем бригадире, и внезапно к горлу у нее подкатил ком, а желудок сдавило, и она испугалась, что ее сейчас стошнит.
— Как борщ? — осторожно спросила она. Мишка перестал стучать ложкой и взглянул на нее.
— Сойдет. С голодухи любые помои сожрешь! Второе готово?
Светлана перевела взгляд на экран телевизора, по которому теперь шел какой-то боевик.
— Ты не мог бы переключить на шестнадцатый? Сейчас будут «Унесенные ветром».
— Еще не хватало мне в воскресенье всякую муть смотреть! — иронически отозвался он. — И вообще сейчас футбол будет!
Светлана посмотрела на черный завиток, высовывающийся из прорехи в футболке. Потом с трудом поднялась, подошла к креслу, взяла пульт, лежавший на подлокотнике и переключила канал.
Мишка ничего не сказал. Он осторожно умостил пустую тарелку на другом подлокотнике, потом встал и резким движением вырвал пульт из ее безвольно повисшей руки, после чего таким же резким движением ударил пультом ее по лицу. Вскрикнув, Светлана отшатнулась, зажмурившись от боли. Из ее разбитого носа потекла кровь, пачкая подбородок, шею и воротник халата. Она зажала нос ладонью, чувствуя тепло собственной крови. Мишка внимательно осмотрел пульт — не треснул ли где? — потом взял пустую тарелку и сунул Светлане в свободную руку.
— Неси второе! Ишь, характер она мне тут будет показывать! Хочешь смотреть свой дебильный фильм — так вали к кому-нибудь из своих дебильных подружек! Дура!
Мишка сел обратно в кресло, переключил канал и со скучающим видом уставился в телевизор, потом потянулся за пивом. Светлана повернулась и с тарелкой в руке пошла на кухню. Глаза ее были пустыми, как и тщательно выскобленная мужем тарелка. Ложка едва слышно позвякивала о фаянс. Капли крови просачивались сквозь пальцы и падали вниз, оставляя на бледно-зеленом линолеуме пятна размером с копеечную монету.
Светлана поставила тарелку на стол, потом дернула висящее на пластмассовой вешалке кухонное полотенце, и вешалка обломилась с едва слышным треском. Не заметив этого, она старательно вытерла лицо полотенцем, в котором сама когда-то сделала несколько красивых мережек, и уронила полотенце на пол. Повернулась, взяла тарелку и начала наполнять ее жареным мясом и рисом со специями. Потом поставила тарелку на стол и потянулась к ящику за вилкой, и в этот момент новая капля крови сорвалась с ее подбородка и упала на позабытый нож, свернувшись на сверкающей стали, словно живая, и в ней заиграл яркий солнечный луч, падавший в окно между раскрытыми кружевными занавесками. Ее рука застыла, и взгляд приклеился к этой капле — горячей на холодном, сияющей словно драгоценный камень, — сросся с ней и наполнился жизнью, словно сам превратился в кровеносный сосуд, по которому стремительно заструилась теплая жидкость, неся в мозг понимание и твердую уверенность. Из мозга она протекла к губам, и те раздвинулись в слабой, отстраненной улыбке. В ушах вдруг зазвучал голос Бориса — так отчетливо и узнаваемо, словно она слышала его всего лишь несколько минут назад.
…рубины — иные как пламя, иные как кровь, а в иных словно плещется дорогое розовое вино…
…что бы ни ждало меня в дальнейшем, я готов на все, чтобы эти глаза смотрели только на меня…
Она облизнула губы. Потом достала из ящика вилку и аккуратно положила ее в тарелку, примяв ею рисовую горку. Ножа уже не было на столе, он куда-то исчез, но беспокоиться об этом, право же, не стоило. Совсем не стоило.
Когда Светлана вошла в комнату, Мишка все так же сидел в кресле и потягивал пиво. Услышав ее шаги, он повернул голову, но тут же снова уставился в телевизор.
— Наконец-то! В соседний дом, что ли, за едой ходила?! Рожу хоть сполосни — самой-то не противно!
Подойдя к креслу вплотную, Светлана протянула тарелку. Мишка принял ее, поставил бутылку на пол, потом захватил вилкой горсть риса и начал поднимать ее к раскрытому рту.
Пальцы ее левой руки вцепились в черные пряди волос надо лбом и рванули, запрокидывая голову назад, и правая рука на коротком замахе обрушилась вниз, всадив широкое лезвие точно в ямку у основания шеи. Мишка издал странный всхлипывающий звук и удивленно скосил глаза вниз, на рукоять ножа. Вилка выпала из его руки, просыпав рис на колени, обтянутые старыми тренировочными штанами, следом кувыркнулась тарелка, рассыпая по полу свое содержимое. Один кусок мяса улегся на его бедре, но Мишка сразу же дернул ногой, и мясо перекатилось на сиденье кресла.
Отстраненно улыбаясь, Светлана выдернула нож, потянув следом густой поток крови. Муж вскрикнул — громко, но крик сразу же оборвался булькающим хрипом. Он выгнулся, потрясенно глядя на ее спокойное лицо, руки со скрюченными пальцами взлетели в воздух, пытаясь схватить ее за руку и за горло, но тут она ударила снова — теперь в грудь. На этот раз нож застрял, она рванула со всей силы, и он высвободился с сырым хрустом. Светлана снова ударила, крепче сжимая в пальцах рукоятку, ставшую неудобно-скользкой. Длинные ноги Мишки дробно забарабанили по полу — смешной, нелепый звук.
Она нанесла еще несколько ударов, потом убрала руку, оставив нож торчать в теле. Мишка косо сполз в кресле, привалившись к левому подлокотнику и свесив голову. Из раскрытого рта тянулись густые кровавые нити, губы подрагивали, глаза тускло поблескивали из-под полузакрытых подергивающихся век. Скрюченные пальцы правой руки несколько раз царапнули ногтями обивку и улеглись, ладонь перекатилась на тыльную сторону и застыла. Вокруг ножа на ярко-голубой ткани футболки расползалось громадное темное пятно, сливаясь с другими пятнами такого же цвета, съедавшими голубые нити ему навстречу. С одной ноги слетел тапочек, и со своего места Светлана могла видеть желтоватые кольца мозолей на пятке и пальцах. К босой ступне прилипли разваренные зернышки риса. Бутылка с пивом опрокинулась, и пиво вытекало из горлышка с тихим бульканьем, впитываясь в палас.
Светлана устало вздохнула и провела ладонью по вспотевшему лбу, оставив на нем красный мазок. Потом наклонилась и подняла упавший на пол пульт. Отвернулась, подошла к своему креслу, тяжело опустилась в него и откинулась на спинку. На ее губах была все та же тихая улыбка, но теперь в ней было гораздо больше умиротворенности, и в глазах снова появился мечтательный гиацинтовый отблеск. Светлана вытянула руку, переключила канал и начала смотреть фильм. Вокруг нее скользили тишина и покой. Все было правильно. Теперь все было хорошо.
По лицу отворившего им дверь Жоры понять что-либо было решительно невозможно. Они уже заметили, что в этом мире Жора не обладает чересчур живой мимикой, предпочитая выражать свои чувства и ощущения словами и жестами длинных худых рук, лицо же его большей частью хранило бесстрастно-умудренно-загадочное выражение итальянских мадонн, оживляясь лишь в самом крайнем случае. Его волосы были всклокочены, словно он долго и вдумчиво вздыбливал их пальцами перед зеркалом. Синяки на лице приобрели насыщенный фиолетово-зеленоватый оттенок, опухоль с глаза чуть спала, но выглядел Вершинин все равно довольно жутковато.
— Ну? — неприветливо спросил Виталий, который в последнее время относился к различного рода загадкам и сюрпризам с предельной недоброжелательностью. Жора открыл дверь пошире и махнул рукой.
— Вы заходите, заходите. Можете не разуваться.
Он закрыл за ними дверь и снова махнул рукой.
— В мою комнату.
Они прошли длинным коридором и остановились на пороге. Виталию в первую очередь бросился в глаза разбитый монитор, стоявший на столе, и он огорченно прищелкнул языком. В следующий момент Алина дернула его за рукав и кивнула в сторону большого кресла, на котором, среди груды Жориной одежды безмятежно спал какой-то человек, далеко вытянув ноги и надвинув на нос кожаную кепку. Из-под края кепки виднелись раскрытый рот и давно не бритый подбородок. Человек едва слышно похрапывал, с каждым выдохом выпуская в воздух такой концентрированный перегар, что у Алины защипало в глазах. Настежь открытое окно атмосферу комнаты нисколько не улучшало.
Жора подошел к креслу, хозяйским жестом стащил с человека кепку и хлопнул ею его по лицу.
— Подъем! Народ пришел! Вставайте, граф!
Он хлопнул кепку обратно ему на лицо. Человек всхрапнул, его правая рука медленно, словно у зомби, вознеслась в воздух, вцепилась пятерней в кепку и потянула вниз, открывая сонное, смятое и до жуткости знакомое лицо постаревшего лет на пятнадцать специалиста по транспорту. Олег разомкнул сонные вежды и обратил на пришедших мутный, ничего не выражающий взор. Его ресницы несколько раз задумчиво хлопнули, а потом под ними вдруг одновременно вспыхнули изумление, радость и дикий, почти щенячий восторг. Он с низким горловым возгласом выпрыгнул из кресла, уронив пару деталей Жориного гардероба, по которым тут же пробежался грязными кроссовками, рванулся вперед, схватил за плечи Алину, встряхнул ее так, что у девушки звонко лязгнули зубы, а потом стиснул до хруста в костях, и Алина ойкнула от неожиданности, боли и ошарашенного испуга.
— Алька! Ай да елки!.. Алька! Красавица ты моя! Настоящая! Я знал!.. Черт!..
Он чмокнул ошеломленную Алину в подбородок, не достав выше — в реальности Кривцов был не только старше, но и существенно сбавил в росте. Выронив Алину из своих мощных объятий, он переключился на Виталия и несколько секунд восторженно тряс его за оба предплечья, и пока тот смеялся с облегченной радостью и пожимал его руку, суетливо выговаривал заплетающимся языком, злясь, что его способность к связной речи сильно отстает от его эмоций.
— Виталя!.. Как я рад!.. Я знал, что найду вас! Я знал, что все это неспроста! Я сразу как проснулся… я подумал… водитель сука!.. знаешь, как больно было?!.. как по-настоящему!.. все, как мы предполагали!.. я же все помнил!.. я сразу же сунулся… сын профессорши!.. козел какой-то открывает… я ему — типа, Жорка?!.. а он мне — нету такого!.. думал, напутал чего… сидел-сидел… а потом думаю… еще раз… эх, Виталя-Виталя!..
Произнеся этот малоразборчивый монолог, Олег устало улыбнулся, привалился головой к груди Воробьева и тотчас уснул. Виталий чуть отступил, схватил Олега за плечо и как следует встряхнул, и Олег, вскинув голову, с трудом зафиксировал свой взгляд на его носе.
— Да?
— Похоже, господин автослесарь, вы здорово перебрали!..
— Разве? — искренне удивился Кривцов. — Не замечал. Да пусти, я и сам могу стоять!
Виталий отпустил руку, и Олег действительно постоял несколько секунд, задумчиво раскачиваясь, после чего с грохотом обрушился на пол в совершенно бессознательном состоянии. Виталий хмуро посмотрел на распростертое рядом с его ногами тело и почесал затылок.
— Кривой в корягу! — литературно высказался Жора. — Удивительно, что он вообще смог сюда дойти. И чего теперь с ним делать?