Рядом с ванной стояла Шахноза Норматова — такая, какой она ее видела за несколько недель до смерти, — высокая, высохшая, морщинистая, с темным, словно неумытым лицом и запавшими глазами под тонкими дряблыми веками. Седые волосы были заплетены в длинную жидкую косу. На старухе было длинное потертое цветастое платье — нелепое и уродливое — казалось, та надела на себя разрисованный блеклыми цветами мешок. Норматова мелко тряслась всем телом, и ее лязгающие желтые зубы выглядели очень длинными. Связка ключей позвякивала на длинном костистом пальце. Запах лекарств и старости наполнил ванную.
Марина завизжала, дергаясь изо всех сил, и Шахноза, усмехаясь одной стороной рта, протянула руку с ключами и позвенела ими над Рощиной, точно мамаша погремушкой над капризничающим младенцем, потом что-то угрожающе забормотала на непонятном языке.
— Отпусти меня! — закричала Марина, мотнула головой и больно стукнулась затылком о чугунную стенку. — Сумасшедшая вонючая бабка!
— Змея, мерзкий выродок! — прошипела Норматова, продолжая звенеть ключами. — Ты украла ключи у моей племянницы! Воровка!
— Я их потом вернула! Мы просто хотели поиграть!
— Это ты хотела поиграть! И из-за тебя Дилярам не пришла домой вовремя, а она всегда должна приходить домой вовремя и подавать мне еду! В нашем роду испокон веку уважали старость и в нашем роду никогда не было непослушных женщин! Я всегда запрещала Дилярам водиться с тобой, потому что ты — избалованная, бессердечная, мерзкая девчонка! Твоему отцу следовало бы бить тебя каждый день, чтобы воспитать нужным образом и научить подчиняться словам старших! Но если твой отец не мужчина, а квохчущая курица, я сама накажу тебя как следует!
Шахноза нагнулась и с усилием подняла большую тяжелую кастрюлю, в которой что-то шевелилось. Кряхтя, поставила ее на бортик ванны, потом наклонила, и на Марину дождем посыпались большие, с кулак, размахивающие лапками, мохнатые черные пауки. Рощина завопила так, что казалось, у нее вот-вот разорвутся легкие, и забилась, хрустя суставами вывернутых рук и ног. Пауки мельтешили по ее голому телу — одни бегали быстро, другие вышагивали неторопливо, исследуя каждый сантиметр кожи. Зажмурившись от ужаса, Марина чувствовала их отвратительные щекочущие прикосновения, бесчисленные лапки бегали по ее закрытым глазам, лезли в открытый кричащий рот и копошились там, лезли внутрь — все глубже и глубже, и она начала задыхаться, крик превратился в жалкое хрипенье. Тело горело огнем от десятка укусов, и новые и новые пауки все сыпались и сыпались в ванну, словно кастрюля Норматовой была бездонной. Насекомые покрыли Марину густой шевелящейся волной, утопили ее под собой, и наружу выглядывали только ее все еще слабо подергивающиеся ноги.
— Фу, слушай, гадостьто какая! — произнес где-то рядом знакомый голос. Пауки внезапно покинули ее лицо, и Марина, с отвращением выплюнув раздавленное зубами паучье тело, отчаянно задышала, потом открыла глаза и увидела рядом худого паренька, который внимательно смотрел на нее, присев и оперевшись руками о борт ванны.
— Убери их! — пронзительно закричала она. — Пожалуйста, убери их с меня!
— Ну, не знаю, — Лешка озадаченно покачал головой. — Понимаешь ли, я их сам боюсь до ужаса! Я ж ведь не Дроздов — это он с пауками запросто. Может, подождать — они сами разбегутся?
— Уберии-и! — взвыла Марина из последних сил, мотая головой и всхлипывая. Ее била крупная дрожь. Пятки стучали о чугун. Лешка хмыкнул, потом его лицо просветлело.
— Слушай, а давай-ка мы их просто смоем, а?
Он включил душ, и мохнатые тела копошащихся насекомых задымились под хлынувшими желтоватыми струями, распадаясь прямо на глазах, а сама Марина дико закричала от невыносимой боли. Лешка немного подождал, а потом выключил душ и сказал:
— Извини. Сильно горячая, да?
Марина зарыдала от боли и ужаса, глядя на свое тело, покрытое паучьими останками и испещренное мелкими кровавыми язвочками, потом завизжала:
— Хватит! Хватит! Пожалуйста! Она говорила, что все это сон! Но тогда по-чему так больно?!
— Ну, наверное, потому, что она тебя обманывала, — доверительно сообщил Лешка, перегибаясь через бортик. — Наверное, потому, что ты, Марина, слушала не того человека. Да и вообще, такая красивая женщина не должна слушать других женщин. Посмотри на себя.
Марина, всхлипывая, подняла взгляд к зеркальному потолку и увидела там роскошную золотоволосую красавицу с нежной кожей и аметистовыми глазами. Именно такой она была там, в том сне. Одно из самых заветных желаний — внешность Екатерины Ганальской, ее богатой клиентки, которую она ненавидела всей своей душой.
Она опустила взгляд и посмотрела на свое покрытое ожогами тело почти с ненавистью.
— В чем-то она была права, ты знаешь, — Лешка наклонился, дотронулся указательным пальцем до ее соска, и ее передернуло от боли и отвращения. — В чем-то это действительно сон. Но я могу разбудить тебя, Марина. В реальности, где ты красива и счастлива, либо в новом кошмаре. В твоей памяти, милая, ой как много темных комнат, в которых живут темные создания, но в прошлый раз эти глупые исследователи заблокировали их, пропустив всего парочку. А сейчас исследователей нет, зато есть я — и мне под силу открыть все двери этих комнат. Есть вещи гораздо хуже боли физической, поверь мне! Хотя с тебя…
— Не надо! — застонала Марина. — Пожалуйста, не надо больше! Я сделаю все, что ты захочешь!
На лице Лешки появилось искреннее огорчение.
— Так быстро?! Ну-у, милая, ты меня разочаровала! Я ведь только начал! Я рассчитывал столько тебе показать…
— Не-е-ет!!! — Марина зарыдала. — Я хочу проснуться! Сделай все, как раньше! Пожалуйста!
— Так значит, ты со мной, Марина? Ты поможешь мне?
— Да! Все что угодно!
— Ну, что ж… — Лешка наклонился и нежно провел пальцем по ее искусанной распухшей щеке. — Тогда проснись.
Марина сонно отмахнулась, но что-то опять настойчиво и мягко мазнуло ее по щеке. Лениво приоткрыла она глаза и столкнулась взглядом с ярко-голубыми глазами одной из своих препушистых персидских кошек, сидящей на краю шелковой простыни. Та чуть развернулась и снова мазнула Марину по щеке хвостом. Она погладила ее, потом отодвинула и сладко зевнула, грациозно выгнулась, потягиваясь, перекатилась на живот и взглянула на часы. Стрелки показывали без пяти двенадцать — слишком рано, вполне можно было бы и еще поспать. Но спать уже расхотелось — может быть, из-за сна? Что-то снилось ей — что-то не очень хорошее. Впрочем, какая разница, если она проснулась и с ней все в порядке, и ее отражение в зеркале на потолке над кроватью прекрасно, и она спит на шелку, и вокруг достаток, и шерсть у ее ухоженных кошек пушится и блестит. Разве остальное имеет значение?
Марина села, и голубой шелк простыни соскользнул с ее тела. Потянулась снова, потом встала, набросила легкий халат и пошла в ванную, где в течение нескольких минут тщательно изучала в зеркале свое лицо. Потом заколола волосы и встала под теплый душ, покрутилась под ним, мурлыча от удовольствия, после чего принялась неторопливо водить по телу мочалкой, исходящей пухлой ароматной пеной.
В столовой, залитой ярким дневным солнцем, уже было накрыто. Сев за стол, Марина недовольно сощурилась, и домработница Тонечка привычным стремительно-текучим движением оказалась возле окна и задернула одну из тяжелых портьер.
— Простите, простите, Мариночка Владимировна! Так лучше?!
— Да, вполне.
— Вы сегодня особенно чудесно выглядите, прямо светитесь! — на лице Тонечки расцвела восхищенная, сладкая, высокооплачиваемая улыбка. — Как вам это удается. Все женщины всегда просыпаются какие-то мятые, блеклые, а вы — как картинка — в любое время суток!
— Ну, что ты, Тоня, ты преувеличиваешь! — мягко заметила Марина, невольно вкладывая во фразу прямо противоположный смысл.
— Нисколько! — Тонечка наклонила золотистый фарфоровый чайник, и в чашку протянулась яркая, шелковая чайная струя, пахнущая свежестью и солнцем. — Фея, чисто фея!
Марина согласно улыбнулась, выуживая вилкой кольца маслин из салата и перелистывая журнал, внимательно изучая наряды и прически. Кошки, накормленные, возлежали на сиденье кухонного диванчика, надменно наблюдая за Тонечкиной суетой.
Закончив с салатами и сырным ассорти, Марина отпила немного чая, потом подтянула хрустальную вазочку с крупными, умытыми ягодами клубники, прикусила одну, но тут же недовольно положила остаток обратно.
— Тоня, эта клубника слишком вялая!
— Не может быть! — Тонечка схватила одну ягоду, прищурившись, посмотрела на нее, словно ювелир, разглядывающий бриллиант на солнечный свет. — А ведь я ее только что купила! Там же, где и всегда! Вот сволочи, а! Присыпали нормальными ягодами, а снизу!.. Так и норовят обмануть! Вот пойду сейчас и всю эту клубнику им в рожу!..
— Пустое! — Марина лениво отмахнулась. — Просто выкинь ее… или можешь съесть, если хочешь. А мне принеси винограду.
Тоня упорхнула с вазочкой в руке и вернулась с другой, где лежала огромная виноградная кисть. Марина отщипнула янтарную виноградину, попробовала, одобрительно кивнула и снова занялась журналом.
Закончив завтрак она, прихватив журнал, перешла в гостиную и прилегла на софу, продолжая перелистывать страницы. Кошки улеглись у нее в ногах. Тонечка перенесла к софе вазочку с виноградом и ушла убирать в столовой. Марина слышала, как она звенит посудой, потом раздалось приглушенное бормотание — домработница включила на кухне телевизор — конечно же, чтобы посмотреть свой любимый сериал. Все бы ей бездельничать!
Проведя на софе сорок минут, Марина закрыла журнал, придирчиво осмотрела свои ногти, после чего позвала Тонечку, и та появилась стремительно, точно ее принесло неожиданным порывом ветра.
— Тонь, подготовь мой костюм, который я вчера купила — помнишь, персиковый?.. и позвони шоферу. Пусть подгонит машину через полчаса. Я поеду в «Гебу», а потом, может быть, загляну в пару магазинов… И предупреди — если в салоне еще хоть раз будет пахнуть табаком, я его выгоню!
— Сейчас все сделаю, Мариночка Владимировна! — прощебетала домработница и упорхнула.
Спустя сорок минут Марина вышла из своего особняка, надевая солнечные очки. Тонкий, воздушный шарф окутывал ее голову и длинную шею. Она шла грациозной, величественной походкой, продуманно покачивая бедрами, и проходившие по улице мужчины смотрели на нее восхищенными тоскующими глазами. Состоятельный сосед, прогуливавший своего мрачного питбуля, отвесил ей неуклюжий комплимент, и она снисходительно кивнула ему. Он уже не раз пытался пригласить ее в ресторан, но Марина деликатно отказывала — во-первых, в нем не было шика, во-вторых, он казался довольно скучным типом, а в-третьих, вряд ли он был стоящим любовником. Наверняка недалеко ушел от своего коренастого жутковатого пса.
Шофер распахнул ей дверцу, как обычно восхитившись безукоризненной внешностью хозяйки. Марина, одарив его холодным взглядом, скользнула в салон и сразу же потянула носом. Нет, табаком не пахло — его счастье! Она еще могла выносить табачный дым на разнообразных светских тусовках, но только не в собственной машине или в собственном доме.
Она отлично провела время в «Гебе», пройдя весь комплекс процедур, специально составленный ее сотрудницами персонально для нее, напоследок посетив вертикальный турбосолярий, — Марине показалось, что ее кожа стала слишком уж бледной. Весь персонал салона окружил ее предельным вниманием, старательно следя, чтобы хоть что-то, не дай бог, не пошло не так. Вокруг нее хлопотали, ее осыпали комплиментами и почти к каждой процедуре приступали с крайней осторожностью, чтобы Марина не подумала, что действительно остро в ней нуждается. Под конец она выпила пару чашек крепкого зеленого чая с двумя маститыми стилистками и молоденьким, очень нервным, но очень талантливым парикмахером, и ушла, напоследок предупредив, чтобы кто-нибудь из них обязательно приехал в ее дом к половине седьмого, чтобы уложить ее роскошные волосы. Вечером она была приглашена на открытие выставки жутко модного голландского флориста.
После «Гебы» Марина встретилась с двумя подругами, и они посвятили несколько часов хождению по дорогим фирменным магазинам, после чего машина каждой оказалась, как обычно, забита бесчисленными пакетами и пакетиками. В одном из магазинов Марина приобрела чудесное вечернее платье — сплошь бледно-аметистовый шелк и органза, а к нему купила очень красивый серебряный гарнитур. О деньгах можно было не задумываться — денег было много, и тратить их было бесконечно приятно.