— Тебе-то откуда это знать? — остро взглянул на нее Хоуги.
— Если все для нас закончится благополучно то, я непременно расскажу об этом. Если же нет, то какое тогда это будет иметь значение?
Все это время предмет из тревог неподвижно и безучастно сидел на скамье, закутанный в плащ.
— Добро, — кивнул кузнец. — После о том поговорим. Тебе пора бы уже начинать.
Мысленно попросив у Вседержителя, чтобы ее воля была столь же несгибаемой, как воля самого отчитываемого и чтобы решимость ее была такой, как если бы она боролась за свою жизнь, Ника начала читать «Отход».
Она старалась глубоко вникать в каждое слово молитвы, веря, что с ними нисходит на душу рыцаря исцеление. По началу трудно было не отвлекаться на стоны, проклятия, богохульства, мерзкую ругань и зубовный скрежет, бившегося сэра Ригана, удерживаемого на месте кузнецом. Она гнала от себя случайные мысли и образы, заставляя себя сосредоточится только на том, что читала, пока не почувствовала в себе некое сопротивление.
Ей вдруг захотелось отдохнуть, просто оторвать взгляд от изломанных, рукописных строк, и посмотреть по сторонам. Желание бросить и больше не читать это бесполезное писание все нарастало. Для чего так стараться? Ладно бы для себя, но она страдает ради чужого… Однако, продолжала читать, упорно преодолевая расслабляющий дурман наваждения все бросить и «не париться», который все больше овладевал ею.
Она начала запинаться, когда низкий голос Хоуги присоединился к словам ее молитвы, которую она повторяла, после каждых слов отчитки. Сразу же стало легче. То, что угнетало и мешало, отступило, отпустило ее, но теперь сэр Риган начал вести себя как безумный, одержимый злобным духом. Он бился в жестоких конвульсиях, выгибался под немыслимым углом, его тело принимало невероятные положения и Хоуги приходилось прилагать все свои, немалые силы, чтобы удерживать его на одном месте и не дать причинить себе увечье.
Далеко не слабак, слывший на Северной границе первым силачом, кузнец едва справлялся с сэром Риганом и ему уже было не до того, что бы поддерживать еще и Нику. А она оставшись без его помощи, снова почувствовала сковывающую тяжесть чужой воли, не желавшей отпускать рыцаря из-под своей власти, но тем упорнее продолжала читать молитвы, сопротивляясь изо всех сил. Пусть запинаясь, пусть с трудом проговаривая онемевшими губами слова, но она читала и читала, не останавливаясь.
В наступившем рассвете, погасившем ночные тени, поблек огонь свечи. Небо светлело. Наступал новый день. На Нику навалилась страшная, просто неподъемная усталость: глаза слипались, от долгого стояния за кафедрой ныла поясница, сказывалась бессонная ночь. Но она заметила, что чем медленнее тише, начиная путаться, читала, тем яростнее, громче и страшнее, вопил сэр Риган. Строки расплывались перед глазами и подступало отчаяние, что они так и не сумели помочь ему — проклятие оборотничества не оставляло его. А ей нужна всего лишь секундочка, чтобы прикрыть утомленные глаза и потом она начнет читать снова.
Мысли путались, в голове стоял туман и она уже с трудом понимала то, что читала. Только минутка отдыха… Почему нельзя? «Потому что нельзя…» — раз за разом повторяла себе Ника, «давя проблему» до конца. Она запнулась и уже не могла вспомнить, что нужно читать дальше… Вот и все! Ника уткнулась лбом в книгу, слыша неприятный каркающий смех сэра Ригана. Но трогательный детский голосок подхватил и продолжил ее прерванную молитву.
Ангел? Его поддержал мелодичный женский голос, потом еще несколько сильных уверенных голосов вплелись в их чтение, и вот уже под сводом деревенского храма, хор слаженных голосов повторял за Никой слова отчитки. В нем потонули вопли и крики сэра Ригана. Они слышались все слабее, пока не затихли вовсе.
Ника замолкла, чувствуя как задеревенели мышцы ее лица. В храме стояла тишина в которой слышались слабые стоны страдальца. Она подняла слезящиеся глаза от книги и не сразу поверила увиденному. Кажется, в этот предрассветный час в маленький храм набилась вся деревня, не считая солдат замкового гарнизона, обступившие своего командира.
Впереди всех стоял горбун Лофтон с тремя маленькими детьми, самый меньший из которых спал на руках своей матери. За ним вытягивал шею, щурил подслеповатые глаза старик, опираясь на руку дородной блондинки — свекор Амелии. Чуть в стороне, качала на руках младенца, молоденькая Дороти рядом с дюжим парнем. Люди с сочувствием и тревогой наблюдали, как солдаты закутав бесчувственного сэра Ригана в плащ, несут его к выходу, и потянулись за ними.
Его отнесли в дом кузнеца Хоуги где уложили на лежак, приготовленный для него заботливой хозяйкой. Напоили горячим молоком с медом, укрыли овчинным пологом. Ника, едва передвигавшая ноги, пришла к его хижине, когда деревенская улица почти опустела, а солдаты, доверившие своего командира гостеприимству «низа», вернулись в замок — нести службу.
Войдя к Хоуги, Ника упала на скамью и дождавшись когда жена кузнеца, поставившая перед ней кружку молока, накрытую ломтем хлеба, не отошла к своей прялке, хрипловато спросила, едва ворочая языком:
— Что произошло? Я уже приготовилась, было, сгореть заживо.
Хоуги устало потер лицо:
— Ну, вот видишь, люди рассудили иначе. Когда Ральф бежал в замок за подмогой, ему повстречалась старая Поли, что частенько, страдая от бессонницы, сидит ночами на пороге своего дома. И вот когда она показала на светящееся окно храма и спросила малого, что там происходит в этот глухой ночной час, Рольф ответил, что там идет битва за душу сэра Ригана и что он бежит за подмогой, потому как исход этой битвы неизвестен: будет ли сэр Риган вновь человеком, или, навеки вечные, быть ему оборотнем. А пока он бегал к замку, Поли подняла свою дочь и сыновей, а те постучались к соседям. Никто не захотел остаться в стороне. Сэр Риган всегда честно исполнял свой долг перед нами и никогда не отказывал никому в своей защите. И хоть он бывает суров, но всегда справедлив. Теперь пришло время, когда мы смогли защитить и его. Я должен сказать людям, что сегодня ночью они сделали верный выбор. Расскажи, от чего ты так уверена, что не оборотень убил отца Фарфа.
И Ника поведала ему о своих безрезультатных поисках, хоть каких-нибудь следов оборотня в тот день, когда было найдено тело священника.
— Значит его мул остался нетронут? — нахмурился кузнец. — А ведь оборотень не упустил бы случая растерзать его. И насчет вырванного сердца отца Фарфа, ты тоже, пожалуй, права. Я передам старейшинам твой рассказ слово в слово, а теперь тебе следует отдохнуть, сестра. Этой ночью тебе досталось больше, чем кому-либо.
Сжевав хлеб и допив молоко Ника, уронила голову на руки и заснула, сидя за столом. Хоуги уже давно храпел, растянувшись на лавке у двери. В углу у очага, спал обессиленный сэр Риган. Для них троих эта ночь выдалась тяжелой, но они вышли из нее победителями.
Закашлявшись, Ника проснулась. Хижину наполнял дым, шедший из открытого очага, вырытого прямо в полу, и даже распахнутая дверь не спасала положения. У хозяйки, хлопотавшей над горшком с похлебкой, явно, что-то подгорело.
Хоуги не было в хижине, но в открытую дверь доносился размеренный стук кузнечного молота. Подойдя к лежаку сэра Ригана, Ника вгляделась в его измученное лицо, заросшее щетиной. Она так и не приблизилась к истине и замок по прежнему хранил свою тайну, а она страшно устала от всего этого и чуть не совершила чудовищную ошибку. Может быть, когда рыцарь очнется, он хоть что-то прояснит во всей этой темной истории.
А сэр Риган, проснувшийся минуту назад, наблюдал за нею ни одним движением не выдав, что пришел в себя. Монашка без своего монашеского покрова выглядела иначе.
— О чем ты думаешь, монахиня? — наконец, тихо спросил он.
Ника вздрогнула, посмотрела на него, ободряюще улыбнувшись.
— Все будет хорошо. Худшее для вас позади.
Рыцарь усмехнулся. Вряд ли она расслышала его вопрос.
— Ты сейчас молилась за меня?
Ника вежливо кивнула.
— Стало быть, ты думала обо мне, — гнул он свое. — И что ты думала?
— Люди знали, что оборотень, держащий в страхе всю Северную границу — это вы. И ваши солдаты тоже знали об этом. И все прикрывали вас. Мало того, они все собрались, чтобы спасти вас, хотя до этого чуть не устроили облаву на оборотня… Я и предположить не могла, что вы… что вас здесь так любят.
— Любят? — хрипло засмеялся рыцарь. — Я, что, девица на выданье? Я им нужен. Вот и все.
— Вы говорите так, будто для вас все это не важно.
— Зачем забивать себе голову подобными пустяками. Ну пришли и пришли… Просто им известно, что я и мой гарнизон сделает все, чтобы защитить деревню, их жизни и их добро. Мне же хорошо известно, что я всегда могу рассчитывать на них, хоть днем, хоть ночью… Тем более, что я не убивал священника и…
— Я это знаю и в деревне уже тоже знают об этом.
Раздражение сэра Ригана, которому не понравилось, что монахиня посмела перебить его, сменилось интересом.
— Откуда это стало известно?
Но Ника не обратив на его слова внимания, задумчиво произнесла, подняв палец, следуя за своими мыслями.
— Если люди знали кто вы и все, при этом, как один молчали, не выдавая вас, то, может быть, подобным образом дело обстоит и с Балахоном, этим проклятием Репрок?
— Вероятно, все тоже молчат из любви к нему? — насмешливо подхватил сэр Риган.
Ника непонимающе посмотрела на него, вернувшись к действительности.
— Конечно, не из любви, а из страха. А вот, как вас угораздило стать оборотнем? Вы ведь не были им всегда?
— Тебе-то зачем об этом знать, монашка?
— Понимаете, — доверительно начала Ника, присев на край лавки на которой лежал рыцарь. — В замке происходит, что-то очень паршивое. Леди Айвен и барон вовсе не больны, из них просто вытягивают жизненную силу с помощью темной магии. Я думаю, нет, я уверена — вы тоже подверглись ей.
Сэр Риган, какое-то время, внимательно разглядывал низкий прокопченный потолок хижины.
— Произошло это осенью три года назад, когда на рубеже было особенно не спокойно, — вдруг начал он рассказывать глухим голосом. — Орки вели себя нагло и нам не стало от них покоя. Из-за частых стычек, мои солдаты досадовали на то, что им не придется погулять на свадьбе своего господина и посмотреть на его молодую жену. В тот день от барона уже прибыл вестник, привезший его волю, чтобы быть мне в Репрок к вечерней службе. Я дал сержанту указания, как надлежит поступать в случае, если оркам придет охота шнырять через реку и отправился в путь. Ехал один. Мне некого было боятся. Здесь мне знаком каждый куст, каждая кочка, каждый овраг. Может поэтому я был так беспечен и не придал особое значение нараставшей тревоге, как и назойливому ощущению, что кто-то за мной следует по пятам. Я слишком торопился успеть к вечерней праздничной службе и не смотрел по сторонам, пока не был сбит с лошади на полном скаку. Я тогда лишь успел заметить, что на меня прыгнул огромный зверь, или что-то похожее на зверя, потому как сказать какой именно это был зверь, не смогу. Упав, я так ударился о землю, что дух из меня вышибло начисто. Все же перед тем как впасть в беспамятство, я машинально потянулся к мечу и почувствовал на руке, смыкающиеся клыки зверя. Вот так, я из охотника превратился в добычу. Очнувшись, я сильно подивился, что зверь не растерзал ни меня, ни мою лошадь, спокойно, пасущуюся неподалеку. Солнце совсем село и я забеспокоился, что сильно опоздал на свадьбу, а потому мне не досуг было разглядывать свою прокушенную руку. Я просто обмотал ее тряпицей и помчался в Репрок. Что делал на пиру и чему был свидетелем на свадьбе моего господина, помню смутно. Помню только, что сильно мучила меня жажда и я никак не мог утолить ее. После стали меня донимать запахи и звуки. Едва слышный мышиный шорох в погребах замка, звучал для меня набатом среди дневной тишины, а запах волчицы, находящийся за много миль от меня, валил с ног. Мне стали сниться странные сны, будто я ношусь по ночному лесу, выслеживая добычу и танцую под луной с волчицей. Но однажды, в полнолуние, я очнулся нагим посреди поля, далеко от замка, ничего не понимая и не помня как очутился здесь. Я направился к Мари Хромоногой. Но едва увидев меня, она заявила, что не в силах мне помочь, слишком сильно проклятие оборотня, лежащие на мне и ей оно не под силу. Она дала мне плащ и на рассвете я добрался до отца Фарфа. Мы с ним долго ломали голову как быть с моей бедой и решили, что нужно поговорить со старейшинами низа. Я объявил им, что проклятые орки с помощью своего шамана добрались до меня и что на мне лежит проклятие оборотничества. Мари Хромоногая подтвердила мои слова, прибавив, что не умеет снять его. Я открыто поведал и то, что не помню себя, когда бываю в волчьем обличье, а потому не знаю, на что могу быть способен, так что если они порешат убить меня — пусть так и будет. Но пусть убивают в обличье человеческом, потому что я хочу умереть смертью воина, с оружием в руке, полностью сознавая себя и с душой не бессловесной твари, а с бессмертной душой человека. Я сказал, что не желаю давать повода торжествовать вонючему орочьему племени от того, что им удалось посеять в Репрок страх и смятение.
Поразмыслив, старейшины решили не убивать меня но, лишь до той поры, пока я не трону человека будучи оборотнем. До сих пор я обходил деревню стороной, не трогая ни ее жителей, ни их скота, и охотясь в лесных дебрях, рвал там свою добычу, да нападал на орков, что пересекали рубеж. Я не нарушал договора со старейшинами и знаю, что в деревне также старались не искушать меня: никто, без особой необходимости, не выходил из своих домов по ночам.