— Ты пожалеешь… — прошипел священник, глядя на него немигающими глазами.
Перепуганная Ника тихонько дернула Доргана за руку. Ну ее эту деревню. Не стоило связываться с фанатичным священником. Лучше уйти.
— Ты бы, попридержал язык, святой отец, чем грозиться и попусту ругаться, — раздался позади Ники низкий, рокочущий голос. — Лучше вспомни кто оставил мою Мэрион умирать без помощи, внушая бедняжке, что так угодно Вседержителю. А всего-то и нужно было, чтобы выпустить ей кровь, да напоить травяным отваром. Кто произносил нам бесполезные проповеди о смирении и терпении, когда душегуб, словно кровожадный зверь, мучил и обирал добрых людей? Ты призывал нас терпеливо дожидаться часа божьего возмездия вместо того, чтобы предать злодея проклятию и благословить нас на поимку изверга.
— Это вы убийцы и душегубы! — потрясая кулаками, взвизгнул священник с искаженным от гнева лицом. — Это вы совершили убийство, скатившись в пропасть греха еще глубже! Огонь Бездны пожрет ваши души и милосердие Вседержителя не спасет вас от мук. Это вас! Всех вас, нечестивцы, следует предать проклятию!
Смотря на него, Ника вспомнила как на психологии им говорили о пограничных состояниях, когда человека отделяет от безумия лишь тонкая грань. Такие люди еще воспринимают реальность, но видят и слышат в ней только то, что хотят, а если прибавить к этому еще и фанатизм… Ника невольно поежилась.
— Успокойтесь, отец Ансельм, — потребовал другой голос: твердый и властный. — Это я пригласил лорда Доргана в деревню. Он оказал нам честь, приведя к нам свою супругу.
И священник притих, присмирел. Опустив голову так, что капюшон полностью скрыл выражение его худого бледного лица и, спрятав руки в широкие рукава рясы, не проронив больше ни слова, он удалился. И только после этого Дорган обернулся и крепко пожал руки двум мужчинам. Ника, робко улыбнувшись, разглядывала его друзей, по-видимому, обладавшими здесь непререкаемым авторитетом и, не задумываясь, вступившиеся за темного эльфа.
Один из двоих мужчин, обладатель богатого низкого тембра был здоровяком и его раскатистый голос был под стать ему. Поверх длинного зеленого камзола, что доходил до колен с пузырящимися на них кожаными штанами была надета безрукавка из потертой замши. Объемное брюшко обхватывал кожаный ремешок на котором, в деревянных ножнах, висел широкий охотничий нож с полированной костяной рукоятью. Крепкую шею здоровяка обхватывал шелковый шнурок, но то, что свисало с него было спрятано за складками рубахи, видневшейся из-за не зашнурованного ворота камзола. Длинные взлохмаченные волосы опускались до плеч, а широкое простое лицо с грубыми чертами, смягченное добродушным выражением, украшала неровно подстриженная борода. Ника не ошиблась с ходу угадав в нем первого деревенского драчуна и силача. На это указывали распухшие костяшки внушителных кулаков и отсутствие двух передних зубов. С видимым удовольствием разглядывая Нику, он по-бычьи, наклонив голову так, будто хотел боднуть ее, расплылся в широкой щербатой улыбке и вежливо поздоровался.
— Зовите меня Сайкс, леди и добро пожаловать к нам, в Дубы, — после чего счел нужным добавить: — А отца Ансельма вам боятся не след. Он и буйствует потому как знает, что мы все стоим за лорда Доргана, не погнушавшегося за нас ради, грязной работой, — он кивком показал на висельника. — Я-то сам охотник и уже давненько выслеживал этого злодея, и непременно сцапал бы его, если бы в ту пору мне стало ни до чего на этом свете. Моя Мэрион сильно занедужила, а брат Ансельм все дожидался когда она отдаст Вседержителю свою чистую душу, чтобы потом над ее могилой лишний раз напомнить и укорить нас в наших грехах. А лорд Дорген в то тяжкое для всех нас время не только злодея выследил и поймал, но и мою Мэрион излечил. Вот с тех самых пор отец Ансельм никак не может успокоиться, что не по его вышло и всякий раз напоминает нам, что мы де приняли спасение из рук отродья демонского.
Ника быстро взглянула на Доргана с улыбкой слушавшего простодушного парня.
— Сайкс, верно, говорит, не следует принимать поведение отца Ансельма близко к сердцу, госпожа. Мы все уже привыкли к его несносному характеру, — мягко произнес, стоящий рядом с ним мужчина.
— Я староста Старых Дубов и не покривлю душой, если скажу, что вы здесь желанные гости и добро пожаловать, — с достоинством поклонился он.
Улыбнувшись уже смелее, Ника ответила ему благодарным поклоном.
— Зовите меня Даймоном, леди, — назвался староста. — А как нам следует обращаться к вашей милости?
Нике понравился этот осанистый мужчина, с аккуратно остриженными в кружок, густыми волосами в которых щедро поблескивала седина. Загорелое лицо было гладко выбрито. Он смотрел на Нику темными глазами и она никак не могла определить их выражение. Одет он был в камзол и штаны грубого коричневого сукна. Из-за шнуровки камзола виднелся ворот льняной рубахи. У Даймона были широкие мозолистые руки землепашца.
— Если, леди Дорган, не побрезгует нашей убогостью, то я почту за честь предоставить для дорогих гостей свой кров.
— С удовольствием, — ответила Ника, смущаясь пристальным вниманием кумушек, все еще стоящих у колодца и не пропустивших ничего из того, что происходило на их глазах.
И в то же время она испытывала огромное облегчение от того, что здесь никого, казалось, и не волновал цвет кожи Доргана, как и то, что он эльф. Сквозь почтение, какое ему выказывали как знатной особе, проявлялось невольное уважение. Страха же не было и в помине. «От чего люди, жившие в опасном соседстве с дроу, не боятся Доргана?» — жирным вопросом повисло перед ней, дразня ее, и разжигая любопытство. Но не будет же она, кидаться к незнакомым людям с расспросами о своем муже. И она решила держаться правила здравомыслящей Наташи, что гласило: «день ответит на все вопросы».
Они подошли к дому, над крышей которого вытянули свои ветви старые яблони. В загоне довольно хрюкала свинья с повизгивающим, выводком поросят, а за домом виднелись аккуратно вскопанные капустные грядки. Из дверей, навстречу гостям вышла дородная черноглазая женщина, в полосатой юбке. Рукава ее домотканой рубахи из небеленого холста были подвернуты, а голову укутывал платок, обрамлявший круглое миловидное лицо. Поклонившись, она радушно пригласила их в дом, с радостью узнала Доргана, и с любопытством взглянула на Нику. Едва, они переступили порог, как хозяйка принялась усаживать их за стол, торопливо накрывая его. Со сдержанной учтивостью, Дорган занял предложенное ему место. Сев рядом с ним, Ника огляделась.
Непритязательный уют человеческого жилья, словно врачевал ее душу, снимая тоску по дому. Она заметила нож, воткнутый изнутри в дубовый косяк двери. На полу, у очага, поблескивала рассыпанная соль. Подобный беспорядок, по-видимому, вовсе не беспокоил хозяйку. Над детской колыбелью, вместо игрушки свисали с потолка темные от времени, тупые ножницы. Ника сообразила, что все это были обереги от злых духов. Судя по тому, с каким открытым любопытством хозяйка поглядывала на нее и, ставя перед ней глиняную кружку теплого молока, приветливо улыбнулась ей, Ника решила, что, видимо с честью выдержала испытание ими. Когда перед ней, на деревянную тарелку, положили ломоть ржаного, свежеиспеченного хлеба, Ника, не сдержавшись, накинулась на угощение. Ничего вкуснее в своей жизни, она не ела. Пока мужчины вели неспешный разговор за нехитрой трапезой, потягивая свое пиво, хозяйка, сев, напротив Ники и подперев кулачком щеку, наблюдала за гостьей.
— Очень вкусно, — улыбнулась Ника, заметив ее пристальный интерес к себе и, как бы, извиняясь за свою несдержанность.
— Рада всегда услужить вам, — охотно отозвалась хозяйка. — Зовите меня ежели понадоблюсь. Салли, так меня зовут. А как мне прикажете величать, вашу милость?
— Фиселлой — немного поколебавшись, отчего-то назвалась Ника.
— Это эльфийское имя, — покачала головой Салли. — А вы, госпожа, человек и не в обиду будет сказано вам и вашему супругу, достопочтенному лорду Доргану, имя у вас должно быть людское.
Ника посмотрела на свои руки поняв, что ее эльфийское имя никого уже не введет в заблуждение и кивнула. Так тому и быть. Салли права — не следует больше отказываться от своего имени.
— Меня зовут Ника, что значит — победа.
— Желаете еще молочка, госпожа Ника?
— Да.
Пока они болтали, Ника поймала себя на том, что она никак не могла наговориться с Салли — их беседа ни на миг не прерывалась. Как это здорово, вот так, запросто, болтать ни о чем. Салли то же была рада поговорить с человеком, пришедшим из неизведанных и далеких мест. Такие гости редко заходили в Старые Дубы и останавливались в их доме, привнося, хоть какое-то, разнообразие в монотонность и предсказуемость их деревенской жизни.
— Нелегко вам, видать, в дороге пришлось, что вы решились в мужское платье облачиться? — осторожно, чтобы не обидеть гостью, спросила женщина.
— Я была бы вам очень признательна, Салли, если бы вы нашли мне какую-нибудь старенькую юбку. Разумеется, я заплачу за нее.
— Платить мне не нужно, коли вы оставите мне мужскую одежку, что сейчас на вас. Вам, поди, она уже ни к чему будет. Вам я дам платье, что дочка до замужества своего носила. Оно ей уже не налезет, а вам впору будет.
— Она с вами живет? — Ника покосилась на колыбельку.
— В соседнюю деревню в замужество ушла. Пойдемте-ка, примерим на вас платье. Думается мне, ушивать его придется.
Не прекращая разговора с Даймоном и Сайксом, Дорган проводил их взглядом. Салли завела Нику за полог, закрывавшим широкую деревянную кровать, на которую и усадила ее. Задернув полог как следует, она подошла к громоздкому сундуку, что стоял в ногах кровати и, откинув крышку, вынула аккуратно сложенную чистую одежду. Пока Ника снимала камзол и штаны, подаренные ей Бэлкой, Салли стояла рядом, задумчиво наблюдая за ней.
— Какой у вас спокойный внук, — произнесла Ника, чтобы хоть что-то сказать.
— Ах, что вы, госпожа, — очнулась Салли, всплеснув руками. — Я своих внучат вижу не так уж и часто, как мне самой хотелось бы. Уж ежели, их родители погостить к нам придут, то я их тогда вдосталь побалую. А, то дитя, что вы в зыбке видели, сыночек мой — последыш. Смотрите-ка, как я угадала. Рубаха и платье совсем впору пришлось, а что широко в поясе будет, так вам и то хорошо.
— У меня сердце начинает щемить на вас глядючи, госпожа, — вздохнула Салли после непродолжительного молчания, когда пыталась повязать голову Ники платком, что было непросто из-за тяжелой косы, свернутой на затылке — Но ведь, что можно поделать против судьбы, что выпадает нам? Значит, боги так распорядились, что не иметь вам деточек. Только без них сердце заледенеет, а чрево иссохнет.
— О чем вы, Салли? Какие дети? — не поняла Ника, укладывая косу вокруг головы.
— Так ведь я о том, не в обиду вам будет сказано, госпожа, что браки между эльфами и людьми всегда бывают бесплодны. Это всем доподлинно известно, — ответила женщина. — Потому-то наши парни не соблазняются красотой эльфиек, а девы не идут за эльфов.
— Ну, значит, так тому и быть, — равнодушно согласилась Ника. Это не особенно ее занимало. Какие дети, если не сегодня-завтра она исчезнет из этого мира.
Вид Ники вызвал у Доргана улыбку.
— Рад вновь познакомиться с вами достопочтенная, госпожа, — шутливо поклонился он ей.
— Издеваешься, да?
К вечеру, хозяева предложили гостям ночевать на их ложе, от чего Дорган наотрез отказался, вместо этого попросив отвести им место на сеновале. Нике, городской девчонке, ночлег на сеновале был в новинку, как и жирное парное молоко из-под коровы. У ее бабушки в деревне, давно уже не было коровы, а значит, и сено было ни к чему и она не знала прелестей, ни того, ни другого. Ее желудок, довольствующийся в последнее время сухими кореньями, мало съедобными грибами, безвкусными орехами и жестким мясом лесной дичи, не вынес жирного молока. Так и получилось, что всю ночь она провела не на сеновале с Дорганом, а за сеновалом, в зарослях лопуха и крапивы. Сразу же, как только ее отпускало, Ника спешила на сеновал, но едва подходила к лестнице приставленной к нему, как организм снова напоминал о себе, и Ника неслась обратно, спеша занять уже привычное место — вытоптанный ею в лопухах пятачок. Смирившись с тем, что этой ночью ей уже не придется спать, она устроилась поудобнее подоткнув юбки и упершись подбородком в кулачок, слушала ночную тишину Старых Дубов. Рядом, в высокой траве, неутомимо стрекотали сверчки. В кустах бузины щелкал и выводил трели соловей. В курятнике беспокойно кукарекнул петух, завозились разбуженные куры. Сонно гавкнул пес и смолк. Откуда-то из далека донесся тихий девичий смех. Скрипнула дверь. Остро пахло разнотравьем. Подбородок соскользнул с подпирающего его кулачка и Ника мигом пришла в себя, стряхивая, одолевшую дрему. Она прислушалась к себе. Похоже, ее бедный организм полностью иссяк вполне доходчиво объяснив своей хозяйке, что жадность до добра не доводит. Поднявшись, Ника оправила юбку и поеживаясь от ночной свежести, поспешила к сеновалу, мечтая забраться под теплое, нагретое Дорганом, одеяло. Но скользнув в его приоткрытые ворота, остановилась. На перекладине лестницы сидел, поджидавший ее, эльф. Это было похоже на то, как будто разгневанный муж встречает, явившуюся среди ночи, невесть где задержавшуюся, жену. Она даже заметила немой укор в его, полыхнувшим в темноте красным отблеском, глазах.
— Э… э…молочко не пошло, — с нервным смешком, брякнул вдруг Ника, зачем-то, оправдываясь и тут же отругав себя: «Соображаешь, что говоришь?»
— Пойдем, — тихо сказал он, поднимаясь. — Я дам тебе снадобье, которое успокоит твой недуг.
Он взялся за перекладину лестницы, собираясь подняться наверх, а Ника, сделав шаг, остановилась, испуганно прислушавшись к себе: в животе опять забурлило. Дорган по своему истолковал ее заминку:
— Обещаю, что этой ночью не трону тебя.