— Я и не обвиняю, — пожала плечами Ника. — Мне просто интересно: кому перейдет наследство и земли барона, в случае его кончины, храни его Вседержитель?
— Дочери, конечно, а если представится она, то его молодой жене. Ты это хотела услышать?
— В общем-то, да. А как поживает сам, барон? Что слышно о нем?
— Отец Фарф говорит, что он хворает, но в его годы это понятно. Я не призываю тебя вмешиваться в дела этой семьи, упаси нас от подобного. Просто мы совершим, единственно верный, в подобном случае, поступок. Я говорю с тобой о подобных вещах потому, что беседуя с отцом Фарфом, поняла его чаяния, которые одобряю и поддерживаю: привезти девицу сюда. Если она, с божьей помощью, выживет, мы всегда сможем укрыть ее в обители до ее совершеннолетия. Конечно если к тому времени, она не пожелает принять сан и стать монахиней.
Ника тихо засмеялась, покачивая головой. Ничего себе!
— Тайный увоз? И это вы называете: не вмешиваться в дела семьи?
Вместо ответа, мать Петра улыбнулась. От сдерживаемого смеха вокруг ее глаз разошлись морщинки. Ай да, матушка настоятельница.
— А знаете, я еще никогда не выкрадывала и не увозила девиц, — призналась ей Ника, подумав, что в молодости мать Петра была невозможной красавицей, блистая при дворе этого принца Ярбуса, сводя рыцарей и кавалеров с ума а, возможно, в один прекрасный день, ее саму похитили… — …теперь ты сама видишь, что я могу послать только тебя. Твой ум развит ученьем и ты достаточно повидала жизнь и людей, чтобы разбираться в их поступках. Но главное, ты не боишься рисковать, независима в суждениях и умеешь сама принимать решения, чего не скажешь о наших сестрах, кротких и пугливых, как овечки. Не ты ли недавно упоминала слова одного мудреца, когда перечила сестре Текле. Я запомнила их: «ибо страх внушаемый богатыми не есть достаточная причина для оказания им почестей». Так?
— Святой Бенедикт, — кивнула Ника, дивясь про себя тем способностям, которые приписала ей мать Петра и которые, она у себя, сроду, не подозревала.
Значит опять предстоит дорога. На этот раз к Северной границе здешних земель, туда куда она и стремилась. Новые места, новые впечатления и больше возможности узнать о Зуффе.
— Сестра Текла отдаст все принадлежащие тебе вещи, да и обитель не отправит тебя в дорогу с пустыми руками. Я, конечно, не уверена, но если там замешана магия — возвращайся обратно.
— И вы примете меня? — спросила Ника, со вспыхнувшей надеждой.
Мать Петра кивнула.
О магии Ника не могла думать без содрогания. Ни она сама, ни обитель еще не пришли в себя после случая с Режиной.
— А что говорит на счет магии отец Фарф? — спросила Ника.
— Ничего. Он молчит.
— Понятно.
Конечно, если в замке Репрок имеет место магия, отец Фарф предпочитает умолчать о ней, зная, как орден святого Асклепия относится к этому, и боясь, что мать настоятельница попросту не отпустит с ним монашку — лекаря. Если же в тех местах магии нет и в помине, то что о ней зря говорить.
— Хотя Северные границы ужасная глушь, все же присылай весточки о себе с проезжими торговцами. Я же буду неустанно молить о тебе Вседержителя и святого Асклепия.
— Вы так добры ко мне, — расчувствовалась Ника. Забота настоятельницы тронула ее до слез. — Я не достойна этого… Совсем… Я даже не уверена, хватит ли у меня знания и умения исцелить эту больную девочку.
— Сестра Терезия как-то обмолвилась о том, что иногда узнает от тебя такие вещи о врачевании, которые дотоле ей были неведомы. И в то же время, утверждает она, ты понятия не имеешь о простейших вещах. Она надеется, что приняв постриг, ты начнешь лечить больных самостоятельно и заменишь ее, как она в свое время заменила, сестру Умбрию. Жаль, что отец Фарф не может сказать нам ничего определенного о больной девице, кроме одного, что она расслаблена и все время пребывает без памяти. Расскажи об этом сестре Терезии и пусть она даст тебе надлежащие наставления и необходимые снадобья. Было бы не худо, если бы сама она переговорила с отцом Фарфом.
Однако, отец Фарф оказался очень неразговорчивым и от него сестра Терезия услышала тоже, что рассказала ей Ника: что дочь барона все время лежит без чувств и не приходит в себя.
— Как живу, не встречала подобной хвори, — раздумывала вслух, озадаченная сестра Трезия. — Правда, от многих знахарок понаслышана, что бывает и так, что человек будто засыпает таким сном, что все его нутро замирает, как это бывает у лягушки зимой, когда даже и сердце ее перестает биться, а кровь течь по венам. Тогда уснувшего принимают за умершего и погребают словно мертвого. А когда бедолага просыпается, то видит себя в гробу, запеленутого в саван.
— Летаргический сон, — кивнула Ника, перебирая сухие травы и откладывая нужные в холщовый мешочек.
— Может эта ужасная болезнь и так называется, — вздохнула сестра Терезия. — Но только, слава Асклепию, бедняжка не подвержена сему недугу.
— Может это быть колдовством?
По своему обыкновению, Терезия, прежде чем ответить, долго молчала, глядя в огонь очага и кутаясь в меховой полог.
— Очень уж похоже на то, — проговорила она, поворошив угли в очаге, — но настоятельнице, докладывать о своих сомнениях, я не стала. Сама знаешь — не любит она говорить о таких вещах. Заикнись я ей о своих подозрениях, она сразу же потребовала от меня подтверждения моих слов. И, что я могла бы сказать ей? Какие доводы привести? Только то, что слыхом не слыхивала о подобной напасти? Так что, тебе самой придется с этим разбираться. Возьми все, что может понадобиться, все что мы наготовили за лето и осень. Трудно мне будет без тебя…
На следующее утро, провожая ее из обители, мать Петра несколько раз настойчиво напоминала, что бы Ника держалась отца Фарфа, который своим священническим саном сумеет оградить ее в долгой дороге, от всяческих посягательств. Но увидев самого отца Фарфа — тщедушного, узкоплечего, невысокого, с настороженным взглядом и встрепанным венчиком волос, человека, Нике подумалось, что это его самого придется защищать от возможных обидчиков, не упускающих случая, поглумиться над слабым и охочих до скверных шуток. И все же, как-то он сумел добраться до обители целым и невредимым. Глядя, с какой дотошностью отец Фарф, в который раз, проверяет хорошо ли приторочены к седлу дорожные сумки, Ника заметила:
— Может отстоим службу и помолимся о быстром и безопасном пути, таким, каким он был должно быть, когда вы ехали в нашу обитель.
— Некогда нам стоять службу, — отрезал старый священник, подбирая свою вылинявшую серую рясу и усаживаясь на мула. — Торговый обоз с которым я прибыл сюда, сейчас должно быть, уже двинулся в путь. Нам важно примкнуть к нему, а там уж и возблагодарим нашими молитвами всех святых.
Попрощавшись с матерью Петрой и сестрой Терезией, благословлявших ее со слезами на глазах, Ника уселась на своего мула, оглядев монастырский двор. Видит ли она его в последний раз, или ей все таки, еще раз суждено вернуться в это тихое пристанище? Хотя для нее жизнь здесь оказалась не такой уж и спокойной, как виделось поначалу.
Это раннее утро началось так привычно и обыденно и ничто не могло нарушить порядка монастырской жизни. Минута в минуту прозвенел церковный колокол и, все так же, опустив глаза долу, шли на утреннею службу сестры. Правда привычная к этому Ника, видел как они замедляют шаг у ворот и украдкой взглядывая на нее, тут же опуская глаза. В них ясно угадывался вопрос: «покидаешь ли ты нас навсегда, или когда нибудь вернешься к нам?» Сестра Бети, выйдя из трапезной сыпала голубям крошки, которые собрала в передник. Подметавший на дворе лужи Пиг, вместо вечно простуженной сестры привратницы, стоял и смотрел на Нику, засунув в рот грязный палец. Похоже это был то самый палец, который Ника сломала ему. Теперь когда выпадут снега, а их, как слышала Ника, здесь выпадает немало, сила Пига будет очень кстати, чтобы разгребать сугробы, расчищая двор.
Ника вздохнула. Здесь ей тоже пришлось пережить горечь потери. Утешало лишь то, что Режина получила то, к чему так стремилась. Здесь, она выучилась лечить, правда немного, потому что провела в обители слишком мало времени, но все придет с опытом, а это значило, что Ника уже не пропадет в одиночку и везде сможет заработать себе на кусок хлеба. Здесь она встретила понимание и поддержку чудесного человека, матери Петра. Прежде чем выехать из ворот, Ника еще раз огляделась, ища сестру Теклу. Одежду ей выдавала молоденькая послушница, помощница кастелянши. Никогда Ника не чувствовала к ней вражды. Раздражение — да, но не злость и уж тем более не ненависть. Слишком хорошо она видела в ней, всего лишь, испуганного человека изо всех сил цепляющегося за то, что так понятно и привычно, а Ника была угрозой, раз и навсегда заданному порядку ее жизни. Жаль, что получилось так, что сестра Текла не только не хочет ее видеть, но даже попрощаться с ней. Нике не хотелось, чтобы кто нибудь здесь держал на нее обиду. Ей хотелось попросить у сестры кастелянши прощения за все те огорчения и неприятности, что она доставила ей. Тогда бы она уехала отсюда ни о чем уже не сожалея, не чувствуя себя должной, не оставляя позади себя обиду. Кто знает, что ждет ее впереди и сколько потерь и падений ей предстоит еще пережить. Но она уверенно пускается в путь, уже одна. И всегда она будет помнить и скучать по обители святого Асклепия.
Вздохнув, Ника стукнула мула пятками по откормленным бокам. Мул задвигал ушами, лениво переступил и нехотя потрусил из ворот. Далеко впереди ехал отец Фарф и Ника не переставая лупила упрямое животное пятками, заставляя его идти быстрее. Но мул только недовольно дергал ушами и шел, как и прежде — вперевалочку, не думая прибавлять ходу. В конце концов, махнув на него рукой, Ника предоставила его самому себе, отчаявшись уже догнать своего спутника и решив, что все равно он без нее никуда не уедет. Небо затянули тучи, тяжелые и неповоротливые. Налетевший ветер, пах первым снегом и Ника поплотнее запахнулась в толстый шерстяной плащ.
В последний раз она оглянулась на белые стены обители из-за которых виднелась колокольня церкви. Ворота за ней уже закрыли, но у отворенной калитки стояла монахиня и творила ей вслед охраняющие путника в долгом пути, защитные знаки. Резко дернув узду, Ника остановила мула, который, не упрямясь, развернулся мордой к монастырю, видимо решив, что они сейчас вернутся в родное стойло и даже сделал несколько шажков вперед. С недоверием всматривалась Ника в провожающую ее, монахиню. Но ошибки быть не могло: низенькую, круглую фигуру сестры Теклы не узнать было просто не возможно. Но едва кастелянша обнаружила, что замечена Никой, как поспешно скрылась за калиткой, которая тут же закрылась за ней. Ника развернула, заупрямившегося, разобиженного мула в обратную сторону и только подъезжая к отцу Фарфу, ждущего ее у развилки дороги, обнаружила, что улыбается.
В дороге Ника, как могла, пыталась разговорить отца Фарфа. Интересно, что ворчливый священник мог часами жаловаться на чечевичную похлебку, что им подали в придорожной корчме; сомневаться в достоинстве скакуна, проезжавшего мимо рыцаря; ругаться на изворотливых гномов-ростовщиков, но едва Ника начинала расспрашивать его о больной дочери барона, как он сразу же замыкался. Обоз они нагнали уже отъезжающим из небольшого городка, что находился в нескольких милях от обители. Обоз состоял из пяти телег, груженных тюками с тканями, ларями с мукой, бочонками с вином и большими головами сыра. Кроме двух торговцев партнеров — человека и дворфа, с ними, к неудовольствию отца Фарфа, который недолюбливал этот народец, ехал еще и гном. Обоз охраняли шесть солдат наемников, мало внушавшие доверие Нике, пока отец Фарф не заверил ее в их полной надежности, в которой успел убедиться, проделав под их охраной путь от Северных границ до самой обители. Его слова горячо поддержал шумный гном-ростовщик, желавший снискать одобрение у неприветливого священника.
То, что Ника держалась особняком, ее попутчиков особо не удивляло, как и то, что она сразу же отходила когда слышала грубые шуточки и недвусмысленности, и что не желала замечать грубоватые знаки внимания, которые оказывали ей солдаты охраны. Что возьмешь с дикой, пугливой монашки, шарахающейся от любой тени. Зато она внимательно слушала купцов, любящих прихвастнуть у костра тем, чего с ними никогда не случалось. Помалкивая, она никогда не вмешивалась в разговоры и говорила только тогда когда ее спрашивали. Однако она внимательно выслушивала любую выдуманную историю и пустопорожнее хвастовство. Например, она узнала то, что купцы считали замок Репрок самым безопасным местом на всей Северной границе.
Однажды, на привале речь зашла о бароне Репрок и о его молодой жене. Отец Фарф сразу же вмешался в разговор, разразившись долгой и нудной проповедью и уже во все время их пути, никто больше эту тему не затрагивал. Заметно было и то, что отец Фарф спешил, нервничая, когда в дороге случались непредвиденные остановки. Им несказанно везло — во время пути на них никто не напал, хотя, порой, они продвигались глухими, лесными тропами. Черные ели смыкали над ними тяжелые ветви, а копыта мулов и лошадей бесшумно ступали по хвое, давя мокрые шишки. Воины, сопровождавшие обоз, напряжено прислушивались, сжимая рукояти мечей, подняв свои щиты и, даже, кажется принюхивались к стылому воздуху, резко пахнущего сосновой смолой.
Как-то на постоялом дворе, их обоз пересекся с другим торговым обозом, везшим на продажу в города лежащие южнее Северной границы, тюки с овечьей шерстью. Купцы обоих обозов оказались добрыми знакомыми. Они шумно провели вечер за одним столом, за обильной трапезой, после которой охранники растащили своих хозяев по углам, которые им удалось занять в одной общей комнате постоялого двора, где спали на полу вповалку. Сама охрана, за все время пути, не взяла и капли в рот, не то что вина или эля, а даже пива. Как ворчливо объяснил Нике отец Фарф, проклятый гном подучил купцов, что за каждый налет на обоз, ими вычиталось из жалования каждого охранника. Это условие стояло первым пунктом в договоре и оно, как считала Ника, было в общем-то правильным, но от замечания, по этому поводу, воздержалась. Что касается встречи и совместной попойки торговцев встретившихся обозов, то из их пьяной болтовни выяснились довольно любопытные и занятные вещи. Оказалось, что везший овчину обоз, что следовал от Северных границ, по дороге, проходившей западнее, угодил в засаду, от которой, слава Вседержителю, им удалось отбиться без потерь.
— Нас потрепало, но впредь будем умнее, — сокрушался торговец овчиной, вновь припадая кружке виноградного сладкого вина, которым его потчевал дворф, везший его аж из-за Черных гор. — Пусть дорога на Репрок длиннее, зато не надо беспокоиться о разбойниках, да о разнузданных орочьих шайках, коли на тамошней границе обосновался оборотень. Слух прошел, что даже племена варваров и орков отошли подальше от цитадели Репрок.
Сидя в углу, прислонившись к холодным бревнам стены, Ника щипая маслянистую лепешку, что сунул ей в руки гном, обдумывала услышанное. Получалось, что Репрок и окрестности вокруг него, своим спокойствием и «безопасностью», обязаны страхом, наводимым оборотнем. Станет ли он для нее проблемой? Нет. Если она не надумает прогуляться за стенами замка в лунную ночь.
Как-то, она не удержавшись, осторожно спросила отца Фафра о Зуффе, на что он сразу же ответил, что знать не знает этого язычника. А когда Ника удивилась, почему он решил, что Зуфф язычник, категорично ответил, что «Зуфф» языческое имя. Торговцы тоже не смогли припомнить, чтобы имели дело с кем-то прозывающимся подобным именем: Джеральд из Мексаланы лишь задумчиво почесал макушку, а Кнох Примхос из Предрассветной Долины молча пожал своими могучими плечами. Гном думал и припоминал аж три дня, а после решительно заявил, что в тех местах откуда он родом, таким именем отродясь никого не называли, а доведись прийти к нему человеку с таким именем, он бы сроду ему ничего не ссудил.
— Да почему же?
— А зачем бы честному человеку скрывать свое имя под вымышленным? — тоже возмутился гном-ростовщик, но вдруг умолк, задумавшись.
Ника на своем муле подалась вперед, вытянувшись так, чтобы не пропустить ни словечка, что он скажет. Гном, гарцевавший рядом на иноходце, хитро покосился на проскакавшего мимо Рогнара, самого старшего в охране, матерого воина, которому беспрекословно подчинялись все, едущие с обозом. Ника мимоходом отметила скупую улыбку мелькнувшую на суровом грубом лице Рогнара: видимо монашка на муле и возвышающейся над нею гном на иноходце выглядели, очень уж потешно. Но Нику это не волновало, а вот ростовщика волновало и очень. Он страшно гордился своим племенным иноходцем, каких-то редких южных кровей и считал, что охрана умирает от зависти к нему, тогда как, на самом деле, охрана умирала со смеху, видя как подпрыгивает гном в седле, слишком большом для него, старательно расставив локти. Его иноходец был не просто породистым, но и очень умным, не раз вынося вцепившегося в его гриву гнома, из опасных мест, хотя ростовщик был уверен, что именно он управляет конем. Солдаты так и прозвали их: конь и его всадник.
— На какой-то миг мне показалось, — гном стрельнул на монашку темными глазами, словно решая, как может принять она его слова и стоит ли говорить их ей вообще. — Мне показалось, что от этого имени повеяло магией. Уж поверь мне, мы гномы, разбираемся в этом.
— Я верю, — сникла монахиня. — Это имя когда-то принадлежало могущественному магу.
Чем дальше на север продвигался их обоз, тем реже на их пути попадались деревушки, в которых Кнох и Джеральд с выгодой распродавали свои товары.