Это такое место в произведении, где ситуация вокруг героя поворачивается, после чего Герою приходится все делать через за… иначе.
Пятнадцать поместий — это больше тысячи взрослых крестьянских душ. А каждая среднестатистическая крестьянская «душа» — это мужик, соответствующая мужику баба и примерно трое детей. На самом деле детей было больше, просто далеко не все из них доживут до получения статуса «взрослой души», но это дело вообще-то непредсказуемое. Однако из двух с небольшим тысяч детей около тысячи вполне себе достигли обучабельного возраста, а мне обученные специалисты очень нужны. Ну да, не сразу они станут хоть какими-то специалистами, да и не все — но вкладываться в их обучение для меня казалось делом вполне себе перспективным, так что половина выпуска Тульской мужской гимназии двадцать первого года временно переселилась в купленные мною деревеньки. И больше половины выпуска двадцать второго года тоже.
Условия для них были в целом неплохие: контракт на два года, предоставляется «барское» жилье, питание разнообразное и сбалансированное по витаминам и минералам, бричка с коником (и извозчиком) на весь срок контракта, а по окончании — единоразовая выплата в сумме двести сорок рублей. Это не считая ежемесячного оклада жалования в пятнадцать рубликов. Серебром.
Жильё для учителей ударными темпами строили четыре созданных мною артели, причем жилье «повышенной комфортности». По нынешним временам — ну очень «повышенной»: землебитная (но оштукатуренная) избушка восемь на восемь метров, теплый сортир с унитазом (чугунным: какой смог, такой и сделал), горячая вода из дровяной колонки. И холодная из крана: вообще-то насос с ветряком в стиле «американского дикого запада» с водонапорной башней ставился в деревнях чтобы у крестьян всяких дизентерий с холерами поменьше было, но пока самодельных труб едва хватало протянуть одну от башни до домика учителя.
Пока хватало: трубы у меня были уже стальные, и я их, можно сказать, сам делал. А можно и не говорить: трубы мне ковали семеро деревенских кузнецов, которых я собрал со всех деревень в Павловке. Именно ковали: сначала делали из слитка стали лист, затем его превращали в трубу и помощью кузнечной сварки. Трубы получались короткими, метра два длиной — а ни инструмента для нарезки на них резьбы не было, ни муфт соединительных, так что сделать из них водопровод было тем еще квестом. Но мужики как-то справлялись — а краны они в Туле самоварные покупали.
Зато полностью моей была сама сталь. Я же еще давно отлил чугунные цилиндры, потом под них картер (тоже чугунный) изготовил — и сделал насос, который с помощью четырех лошадей качал воздух в конвертер. Тот еще цирк с конями получился, причем в буквальном смысле: кони по кругу бегали — но в сутки примерно с тонну стали у меня получалось сделать. По качеству скорее гвоздевой, хотя пару раз — чисто на пробу — я и инструментальную сделал, что-то вроде У12.
Кстати, выяснил попутно, что «работа домны с перерывами» не стала моим ноу-хау. В деревушке неподалеку от моего самого северного поместья стоял чугунолитейный завод, причем уже с полвека так стоял — и каждый год работал. Я про него еще и от Витькиных единопсихов слышал, что вот, мол, в деревеньке демидовский завод стоял. О Демидовых в деревеньке никто не слышал, заводик Ханинский принадлежал семейству Засыпкиных — и в год они из своей домны извлекали до десяти тысяч пудов чугуна. Даже до двенадцати тысяч, вот только домна у них была раза в три больше моей и выдавала больше трех тонн в сутки — в те сутки, когда работала. И чуть меньше двухсот тонн чугуна в год, потому что на моей памяти самая длительная «кампания» у них продолжалась две с половиной недели. Потом они тоже ждали пока домна остынет, потом ее чинили — и все по новой. Но не потому, что портилась домна быстро, а потому что уголь кончался…
Засыпкины, уже на меня глядя, тоже попробовали чугунками заняться, причем у них и опыт в чугунном литье был немалый, они одних печных колосников многие тысячи в Москву отправляли, а на заказ и чугунные ворота отлить могли. Но с чугунками у них вышел провал, после чего я окончательно успокоился по поводу конкурентов в этом бизнесе: нынешние печи просто не перегревали чугун достаточно, чтобы он успевал залиться в тонкие щёлки больших форм. И в вагранках с накопителями металла сбоку от шахты печи он успевал остыть, так что…
Пара «молодой мужик — спокойная баба» успевала за день изготовить до десятка чугунковых форм. Или — для совсем мелких, литра на полтора чугунков — два десятка, несмотря на то, что мелкие требовали большей точности (стенки у них тоньше были). В переводе на деньги такая пара формовщиков (мужик колотит формовочный песок в форме, баба аккуратно части форм собирает вместе) подготавливала мне добычу примерно двенадцати рублей. Ну и крепкий мужик возле вагранки успевал отлить в эти формы за день до сотни изделий. У соседа был завод чугунолитейный, и давал ему этот завод чуть больше четырех тысяч рублей дохода в год — это на почти две сотни работающих там преимущественно однополых тружеников, сиречь «душ». У меня же полсотни строго разнополых (у литейщиков бабы тоже трудились, на прокорме, опять же стирать одёжу часто требовалось) выдавали двести пятьдесят рублей в день. А так как я героям труда за героический труд еще и по полтине в день выдавал в звонкой (и совершенно не медной) монете, то за лето, например, двадцать третьего года литейка у меня не работала всего три воскресенья. А в году двадцать четвертом я ее вообще перевел на непрерывный режим работы: «круглосуточно и без выходных». Чему работники в самой литейке только радовались: рабочий день был установлен по девять часов в «дневные» смены и семь в «ночную» — включая получасовой перерыв на обед, еженедельный (и строго обязательный) выходной был установлен плавающим…
Я тоже радовался, потому что теперь литейка выдавала по примерно семьсот рубликов в день. Очень примерно, ведь теперь приходилось кучу мужиков (и лошадей) держать чтобы все эти килотонны очень хеви металла перевезти к местам оного потребления. А до Москвы телега с хорошей лошадью полтораста больших чугунов везет, между прочим, неделю. И столько же времени назад пустая едет! А у меня только в Первопрестольную ежедневно нужно шесть телег отправлять!!!
Но это — уже не совсем мои заботы. Петр Петрович из своих знакомых сослуживцев собрал неплохую команду управляющих в «новые поместья», и они транспортную проблему решили. Потому что отставные офицеры работать могли очень хорошо — ну, если им платить за это соответственно. А Игнатьев смог очень профессиональную команду собрать — потому что внезапно выяснил, что и деньги я за работу плачу «профессиональные». Я все же, не смотря ни на что, до конца так и не освоился с нынешней странной денежной системой, и когда Петр Петрович узнал, что я договорился с ним об окладе в две с половиной сотни серебром… Он-то от прежних владельцев оклад жалования в ассигнациях получал, и считал свою зарплату довольно высокой — а тут я, человек «в ассигнации не верящий» — понятно, что даже за полторы сотни в год «с жильем, столом и выездом» конкурс среди претендентов на завидную должность был более чем приличный. Среди очень приличных людей, между прочим. А чтобы они приличными и оставались, зарплаты я увеличил до тридцатника в месяц (а Игнатьеву за подбор качественных кадров установил месячный оклад в сто рублей).
Когда денег хватает — то есть когда одна лошадка за две недели привозит их достаточно, чтобы пять «французов» купить (то есть не совсем чистокровных, но все же першеронов) — такая задача оказывается вполне решабельной. К тому же из Москвы телеги всяко не пустые ехали, на них дрова везли. Березовые, которые у меня немедленно пережигались на уголь. Много в Подмосковье берез… было, но теперь я и свою домну мог каждый месяц по неделе, а то и по две гонять. То есть опять не я лично, я занимался совсем другим делом «для моей пользы»: прикинув, что скоро дрель на батарейках окончательно издохнет за исчерпанием ресурса батареек, я занялся изготовлением генератора.
Поначалу я решил, что для изоляции медного провода мне льняной олифы хватит, и для первого генератора ее и хватило — ну, чтобы обмотку из тонких хлопковых ниток ею обмазать качественно. Я же все же в институте много полезного изучал в части железнодорогостроения и как устроен генератор на тепловозе, помнил. И как генератором управлять, тоже помнил, так что получился у меня… в общем, если на мелкие детали внимания не обращать, камазовский стартер мощностью киловатт в семь. Вот только чем его крутить, я не придумал — то есть сразу не придумал. У соседа-чугунодела была неплохая плотина с водяным колесом, которое крутило воздуходувки на его чугунном заводике, а у меня как-то с речками было неважно. То есть речек много было — но текли они все, заразы такие, по такому ровному месту, там плотину толком и не поставишь. Так что генератор пока лежал себе у меня в комнате (на красивой подставке, украшенной бархатом!) и напоминал мне о том, что было бы неплохо…
Список «неплохого» я сначала на бумажке записать хотел, а потом сообразил, что нынешних тетрадок, что в тульских магазинах продавали иногда, мне для такого списка очень много потребуется, одному столько просто не поднять. Так что его я не записал, а осенью двадцать четвертого года совершил все же вояж на далекую Псковщину. С некоторым успехом: купил почти сотню мужиков, столько же баб (поскольку мужиков я все же покупал семейных) и человек двести детишек. Как эту толпу из-под Великих Лук к моим поместьям перегоняли — про это можно отдельный роман написать, причем роман ужасов. Но опять же, «прапорщики военного времени» числом в пять человек и с этой задачей справились, причем почти уложились в месяц на всё путешествие. Впрочем, про «ужасы» они мне уже потом рассказали, я все же предпочел время потратить с большей пользой. В Ригу даже успел скататься, с народом тамошним (и не тамошним) пообщаться. Узнал много нового и интересного.
Настолько интересного, что уже в августе года двадцать пятого я отправился «за мужиками» еще дальше в глубь Псковщины. С довольно большой «свитой» — а второго сентября с борта корабля под названием «Святая Ана» (именно так корабль назывался, с одной буквой «н») на берег в столице нашей Родины сошел иностранный дворянин, приехавший из далекой Канады. С супругой.
На Ану с одной «н» иностранец сел как раз в Риге, а туда его доставила лодка рыбака, успевшего спасти семейную пару, дрейфовавшую в шлюпке без весел в районе Виндавы: их-то кораблик потонул где-то, и они, бедолаги, уже неделю так и дрейфовали…
С супругой иностранцу пришлось путешествовать потому, что в купленном мною прошлом году канадском паспорте было написано «с супругой» так, что подчистить документ не получалось. Точнее, я просто не рискнул — так что роль «супруги иностранца» пришлось исполнять Алёне. Ей, потому что Матрена «нашла свое счастье» с каким-то Мишей Гастевым — одним из нанятых в Туле учителей. Оказывается, Свиньин ей не просто вольную выписал, но и оформил девку как «мещанку города Одоева», к тому же и приданое неплохое за ней дал, а Миша этот был сиротинушкой, звания отнюдь не дворянского — и счел, что мелкая зараза ему вполне подходит. Ну, парень, прими мои самые искренние сочувствия…
А Алёна девушкой была вежливой, спокойной, по французски говорила хотя и с акцентом, но скорее не «рязанским», а каким-то североевропейским, да и в английском я её поднатаскал. Пришлось, потому что самому записывать на бумажке всё, что в телефоне полезного сохранилось, у меня ни времени, ни сил не было — а там на форин ленгвидже дофига интересного нашлось. Так что супруга иностранца из нее вышла неплохая. Да и ростом она Матрёну заметно переросла к семнадцати-то годам, а для меня и это было достаточно важно: у солидного иностранца жены-шмакодявки быть по определению не может!
А иностранец был человеком безусловно солидным, в достаточно молодом возрасте дослужился до подполковника: в паспорте было написано «lt. Sir такой-то», но на сэра я ни рылом, ни прононсом не тянул и исправил sir на col. Вот и получился лейтенант-колонель, сиречь подполковник, но уж лучше так: сэров наверняка всех в какие-то официальные списки занесли и рисковать мне не хотелось.
«Иностранец» в Риге вероятно встретил каких-то знакомых, денежкой разжился неслабо так — и в Питер въехал, демонстрируя неоспоримое превосходство всего импортного (в Риге же и купленного, причем непонятно когда) над всем отечественным. Снял квартирку неподалеку от Казанского собора. Небольшую — всего в семь комнат, но уютную. Купленные в Риге шмотки, плотно упакованные в полдюжины немаленьких кофров, с причала на двух извозчиках везли. И еще на простой телеге узлы разные кучей, так что пришлось соседей по дому беспокоить, слуг просить, чтобы они все добро в квартиру затащили.
Волновавшиеся поначалу соседи вскоре успокоились: семейка не буянила, вечеринок не закатывала. Супруга иностранца с утра отправлялась за покупками, а затем — уже после обеда — шла гулять по магазинам, каждый раз возвращаясь с прогулки в сопровождении нескольких мальчишек, несущих купленные ею товары. Сам же иностранец днями просиживал в разных ресторанах — или ходил к кому-то в гости. Причем поначалу именно просиживал, а где-то со второй декады октября больше по гостям шастал.
Пришлось мне по ресторанам действительно посидеть, но оно того стоила. В таком (к слову сказать, довольно гнусном) заведении я встретил некоего Петра Григорьевича — обнищавшего дворянина, ничего вообще делать не умеющего (его и из армии выгнали за мошенничество, причем неумелое), но амбициями буквально переполненного и остро желающего «перевернуть мир». Ну, я пару раз его покормил и напоил, так что где-то через неделю после знакомства я вошел в круг его «друзей». Забавный такой круг, наполовину состоящий из людей в целом как бы приличных, а наполовину — из подобной Петру Григорьевичу озлобленной дворянской гопоты. То есть из «либерально настроенной интеллигенции».
Главное, что нужно делать в общении с либералами всех времен — это просто им не перечить. А иногда — если очень хочется, чтобы они тебя за своего считали — просто говорить «да, это верно» и «да, несомненно», как нас учили Петров и Васечкин. А если им еще и обеды оплачивать… Хотя вру, на обеды велись далеко не все. Хотя даже вполне обеспеченные князья, когда я в каком-нибудь ресторане кошель доставал, жест мой повторить не спешили. Ну и ладно, мне для «лучших людей державы» все же относительно скромных денежек не жалко. Мне для них вообще ничего не жалко…
Вот чем плоха современная металлургия? По мне — так отсутствием цинка. Самовары приходилось из чистой меди делать, а ведь из латуни они бы и покрасивее были, и потехнологичнее. И не только самовары.
Первой из «старинных тевтонских книг» было сочинение широко известного в узких кругах австрийца Крисофа Пихлера. Мужик в подробностях описал (поскольку предварительно сам все процессы ручками выполнил) как с использованием технологий восемнадцатого века и из соответствующих эпохе материалов изготовить Глок-17 с магазином на тридцать три патрона. Но ему в Австрии хорошо было, там латунь еще с времен Римской империи водилась — а мне пришлось гильзы бронзовые делать, и я на каждую по полдня тратил. Ну, поменьше, сотню гильз я где-то за месяц изготовить успел, да и пули к ним за это же время сделал. То есть пули мне все же один тульский мужичонка делать помогал, самоварных дел мастер — потому что пули тоже медными были. А на все вместе, если и время изготовления пороха считать, у меня почти год ушел. Все же спасибо школьной химичке, притащившей на урок брошюру Менделеева нашего Дмитрий Иваныча с подробным описанием процесса выделки пироколлодия…
Еще мне — уже другой тульский мастер — изготовил крошечный штампик. Так что на дне каждой моей гильзы красовалась по кругу забавная надпись: RIP 9 х 19. Причем RIP было не латинским пожелание покойнику requiescat in pace, то есть «покойся с миром», а вовсе даже аббревиатурой от термина radically invasive projectile — радикально проникающий снаряд. Впрочем, и римская расшифровка термина будет подходящей: шансов выжить у словившего такую пулю было крайне мало.
В принципе, я даже сделал один магазин на тридцать три патрона, но с ним стрелять мне не очень понравилось, так что с собой я просто взял два пистолета с обычными магазинами на семнадцать патронов каждый. Еще четыре запасных магазина — и на этом мой запас патронов закончился. Однако я надеялся, что мне и этого хватит — и, как выяснилось, не ошибся. То есть ошибся, но в другую сторону.
Мы ждали-ждали, и, наконец, дождалися. Тринадцатого декабря Петр Григорьевич позвал меня на очередное сборище, на котором, как оказалось, собравшиеся обсуждали как правильно свергнуть царя. И как правильно солдат в тех полках, где служило примерно половина из собравшихся, оболванить. Точнее, обсуждалось предложение отсутствующего в столице Павла Ивановича сообщить солдатам, что стоять нужно за жену «незаконно свергнутого» Константина по имени Конституция. И, что меня удивило, большинство офицеров эту идею бурно поддержали.
Однако обстановка на собрании была довольно нервной: по неизвестным причинам не пришел приглашенный на собрание сэр Чарльз Багот, хотя он «обещался точно быть». Я-то знал, что британскому послу на собрание придти будет очень непросто — да и вообще куда-либо придти у него вряд ли выйдет. Нет, я не зверь какой, но так нагло пытаться отыграться за то, что просрал переговоры по разделу Америки… Алёна Александровна — после подробного обсуждения с Натальей определенных свойств дикой природы Среднерусской возвышенности — была абсолютно уверена, что упомянутый сэр как минимум неделю с толчка слезть не сможет, я же надеялся, что он в толчок вообще целиком смоется — но тут уж как повезет. Или не повезет…
В общем, даже искать его было бесполезно, поэтому для собравшихся уже я стал «официальным представителем Соединенного Королевства». И когда собравшиеся, обсудив наиболее животрепещущие вопросы обратились ко мне «за поддержкой», пришлось вмешаться в дискуссию:
— Господа, мне кажется — хочу, правда, отметить, что это лишь мое личное мнение — что ваша затея удачно не кончится. Потому что все же идиотов в России не очень много, и, хотя половина из них здесь и собралось, вторую половину тоже несложно будет ликвидировать.
— Вторую? — возмутился было Петр Григорьевич.
— Вы уж извините за откровенность, Петр Григорьевич, но у вас мозгов маловато, а вскоре и совсем их не останется… — вот чем все же хорош Глок, что его достал — и сразу можно стрелять. В комнате собралось шестнадцать человек, все причем довольно кучно разместились, подойдя ко мне поближе с целью подискутировать мне в рыло за такие оскорбления — так что мне одной обоймы хватило. Причем я старался стрелять так, чтобы ценные гильзы, ударяясь о поставленную мною рядом ширму, падали прямиком в корзину для бумаг. Закончив стрельбу, я гильзы аккуратно собрал, упаковал в захваченный полотняной мешочек: на их выделку сил потрачено немало, а так я и переснарядить патроны смогу. Выйдя из комнаты, я мимоходом заметил поднимающемуся по лестнице камердинеру, что «пока господа заняты и просят не беспокоить», а встретив уже у дверей «вечно опаздывающего» поручика Ростовцева, сказал ему, что до приезда Бенкендорфа в комнату никого пускать не надо и особенно не надо хватать бумаги, лежащие на столе. Этот Ростовцев из всей кодлы мне единственный нравился, он был офицером честным — настолько честным, что доложив о заговоре жандармам он и заговорщикам сообщил, что все о них жандармам рассказал. Наивный юноша, его на собрании, на которое он опоздал, некто Рылеев приговорил к смерти. Если я верно помню (а восстание декабристов среди реконструкторов обсуждалось очень часто и в мельчайших деталях) его спасло лишь то, что «в прошлой жизни» он на это собрание вообще не пришел…
Выйдя из дома я сел в сани, которые заботливо подогнал мне Аким. Заехал еще в гости к князю Сергею Петровичу. Тот был таким же мерзавцем, какими были и большинство его подельников, но вдобавок еще и патологическим трусом. Когда я сообщил камердинеру, что его ждет де Фендер со срочными новостями, он — вероятно с испугу — не стал ждать меня в кабинете, а сам к двери бросился бегом меня встречать. Ну и встретил…
Сани у меня были неприметными, лошадка обыкновенная. Во дворе в квартале от дома Трубецкого в сани кучером сел Авдей, а я уже на других санях с Акимом поехал в небольшой домик в пригороде, где меня уже второй день ждала и Алёна. У нее работенка была все же не самая простая, но она справилась: за полтора месяца незаметно вынесла под юбкой содержимое шести больших чемоданов, сами чемоданы (предварительно порезанные на куски), все вещи, которые в квартиру в узлах затащили и всё, что в магазинах понакупали. Не знаю, как быстро жандармы отыщут квартиру, которую снимал канадец де Фендер, но там они точно ничего не найдут. Ни малейших следов того, что в этой квартире последние пару месяцев хоть кто-то жил…
Вообще-то забавные правила действовали в столице. Въехать в город после часов девяти вечера было практически невозможно: дороги перекрывались какими-то «рогатками» и стоящие возле них городовые просто никого не пропускали. Выехать тоже было нельзя, но если очень хочется… Посты с рогатками стояли только на главных дорогах, а если через пару домов в пригород шла не «дорога», а просто «улочка», то по ней можно было и въезжать, и выезжать — причем в любое время и на глазах у тех же городовых. Просто потому что по этим «проулкам» шастали лишь мужики…
А «крестьянин Никита сын Алексеев» все это время шастал по псковским поместьям, скупая крестьян. На самом деле таких «Никит» там шастало восемь человек: я раздал точно такие же «свидетельства о праве на торговлю» всем сопровождавшим меня «прапорщикам военного времени», так что точно определить, в каких поместьях я провел эту зиму, было довольно затруднительно. И никому не интересно, ведь еще в декабре по Московскому тракту, ведущему из Петербурга пошли целые караваны мужиков. Всего было куплено около тысячи душ (и столько же лошадей и саней), а дорога эта была выбрана потому, что она была все же дорогой, а не «направлением». Конечно, в столицу мужиков из Псковщины никто не таскал, всех отправляли через Новгород (куда сани доезжали всего за двое суток что из Питера, что из Пскова), а потом еще трое суток — и вот она Первопрестольная! Правда дальше было хуже, но все равно и до моих поместий народ по заснеженным и относительно укатанным дорогам суток за трое вполне себе доезжал — а там их распихивали по заранее выстроенным домишкам.
Такая забота мужиков очень радовала, ведь их и по дороге неплохо кормили, и сразу жилье предоставили, по их понятиям, практически царское: «общежитие» с комнаткой четыре на четыре каждой семье. Но их радость была вообще ничем по сравнению с моей. А я радовался вовсе не тому, что так метко пострелять получилось, а совсем другому событию. Хотя и сопровождаемому серьезной такой печалью. Печалью от того, что Александр Григорьевич Свиньин отдал богу душу. Но перед тем, как её ему отдать, огласил свое завещание. В котором просил передать мне давно заготовленные им бумаги, подтверждающие мой дворянский статус и — как мы когда-то и договаривались — передавал мне поместье Свиньино. Оказывается, он все бумаги для меня выправил еще недели через две после нашей первой встречи, но вот отдать из мне он не спешил. Этот старый алкоголик мне даже письмо написал, в котором рассказал, как он надо мной издевался: «Был я воистину восхищен, сколь достоверно вы представляли из себя мужика. Но гораздо интереснее мне было наблюдать как вы, работы черной не чураясь, своими руками не просто восстановили родовое поместье, но и столь значительно семейное богатство приумножили. А еще хотелось мне увидеть, сколь скоро надоест вам мужика из себя играть — но вы так вжились в изображаемую вами роль, что по прошествии некоего времени мне просто неудобно стало вам в развлечении вашем препятствовать…»
Ну не скотина ли? Я думаю, что все помещики в губернии, с которыми я дела имел, были в курсе развлечения отставного поручика и, заключая со мной разные сделки, вслед мне хихикали… Но нет, все же не скотина. Наверное он и на самом деле думал, что я развлекаюсь таким манером — ведь все бумаги, позволявшие мне делать практически всё, что хочется, он очень быстро готовил. И даже когда я попросил сразу восемь «свидетельств», он и спрашивать не стал зачем мне это нужно, а просто с кем-то там в Одоеве договорился и бумажки эти сам мне привез…
Вот интересно, со мной он разговаривал всегда на «ты», а в письме он исключительно на «вы» ко мне обращался. Наверное, это особенности нынешнего этикета, мне неведомые и вряд ли доступные. Но тогда и моя многолетняя «игра в мужика» в глазах «общества» будет мне служить неким прощением в случае несоблюдения какого-то из правил нынешнего этикета. Ну, не знаю. Знаю одно: памятник я поручику поставлю такой, что и генералу было бы не обидно иметь.
Впрочем, все это лирика. Официальный статус дворянина дает мне некоторые дополнительные возможности. Очень приятные, но еще больше этих возможностей дает мне то, что я уже натворил под крылышком отставного поручика. Конечно, доход в тысячу рублей здесь и сейчас даже особо большим назвать сложно — но это все же чистый доход после вычета всех расходов. И если его тратить не сразу, то может набежать довольно приличная сумма, ведь эту тысячу я получал за день, а миллион получится меньше чем за три года. Но с другой стороны мне сейчас каждый взрослый крестьянин любого пола приносит в год по сотне — то есть полностью себя окупает даже если его не на Псковщине покупать, а здесь и вместе с поместьем. То есть через год мои доходы — если их правильно тратить — удвоятся, через два года — учетверятся. А через шестьдесят четыре года денег у меня будет больше, чем атомов во Вселенной! Интересные, однако перспективы открываются…