В котором Герой показывает всем, какой он на самом деле герой.
Чем хороша середина девятнадцатого века, так это неторопливостью информационных потоков. Практически во всем мире неторопливостью, кроме изрядной части России. Правда про телеграф я знал лишь то, что он был когда-то, но железнодорожные системы связи изучал — и попробовал «воспроизвести» что-то похожее. Получилось очень неуклюже и не очень эффективно: по шести проводам передавалась одна буква, еще один использовался для указания «смены регистра» и один для «контроля четности» — зато изготовленный (с помощью трех инженеров и нескольких тульских умельцев) релейный аппарат даже буквы печатал! Очень неспешно: максимум пять символов в секунду — но, как я понимаю, для нынешнего времени и это было неплохо. Правда для того, чтобы этот «телеграф» заработал, пришлось вдоль железных дорог специальный кабель проложить, причем типа ТЗГ в свинцовой трубе и стальной бронеоплетке. После довольно долгих экспериментов у меня получился двадцатишестипарник, который на специально созданной фабрике выпускался кусками по два километра — а чтобы соединить эти куски в одну линию, пришлось еще год потратить на отработку правильного этих кусков соединения — зато теперь скорость передачи и получения ценной информации выросла на много порядков. И, главное, никто эту информацию не мог перехватить…
Новость о том, что в Крыму полностью уничтожены «союзный» десант вместе со всем флотом, по закрытым телеграфным линиям уже дошла до Петербурга, но до британцев и французов — еще нет. И объединенный флот «союзников» попытался заблокировать Финский залив. Точнее, они попытались заблокировать российский Балтийский флот, скопившийся в Петербурге, а по дороге к русской столице постреляли по прибрежным финским городам и деревушкам (вероятно, считая, что так финны сильнее захотят присоединиться к Швеции), даже высадили десант на Гогланде. А потом три корвета, вышедшие их Усть-Луги, примерно за полсуток потопили все семьдесят пять кораблей интервентов.
В чем разница между британским линкором и моим корветом? Британский линкор — это огромное судно водоизмещением около тысячи ста — тысячи четырехсот тонн, длинной за сорок метров, осадкой свыше пяти метров и экипажем в семьсот — девятьсот человек. И с кучей пушек, от восьмидесяти до ста штук. А мой корвет — это небольшой кораблик с водоизмещением в тысячу шестьсот тонн, длиной всего в семьдесят пять метров, с трехметровой осадкой и экипажем в полтораста человек. И с шестью пушками. Ах да, еще британский линкор деревянный, а мой корвет выстроен из трехсантиметровой броневой стали…
Варить толстую сталь мне пришлось научиться еще когда я большие домны строил. Не сразу, конечно, хорошо получилось — но когда получилось, то сразу в двух ПТУ стали сварщиков готовить. А еще в одном — электриков, которые при нужде и генератор починить могли бы, и вообще умели с электричеством работать. Так что когда пришла пора строить стальные корабли, в сварщиках у меня недостатка уже давно не было. И не только в сварщиках.
Есть замечательное лекарство под названием уротропин. Само по себе оно ничего не лечит, но в организме разваливается на аммиак и формальдегид, и последний всех микробов и приводит к общему знаменателю. А делается этот уротропин очень просто: берется сколько нужно аммиака и смешивается с требуемым количеством формальдегида. На самом деле не очень просто, но все равно проще, чем об этом рассказывать.
Главное достоинство уротропина заключается в том, что если его полить азотной кислотой, то он немедленно превращается в циклотриметилентринитрамин. Тоже вещь очень полезная, народ (в моем лице) ее очень любит и ласково именует гексогеном. И вот если этот гексоген аккуратно смешать в нужных пропорциях с толом и церезином, то заправленный такой смесью снаряд для стамиллиметровой пушки британский линейный деревянный корабль превращает в груду щепок. А вот ядро от пушки британского линкора даже вмятины не оставляет на корпусе русского корвета…
Но сказать, что битва обошлась без потерь с русской стороны, было бы неверно: где-то через час после начала ядро, выпущенное с французского парового фрегата, попало в ствол пушки на одном корвете и пушка испортилась. Вообще-то в трюме лежали и запасные пушки, но в бою их менять было просто некогда.
Где-то через полчаса после начала процедуры избиения младенцев корабли «союзников» начали спускать флаги. Не догадываясь, что в плен их брать вообще-то никто не собирается…
К тому времени, когда все корабли «союзников» превратились в мелко наколотые дрова, из Котки подоспели катера береговой охраны. И ребятишки из береговой охраны отдельно проследили за тем, чтобы интервенты русские берега не осквернили своим присутствием. Как говорится, хорошо, когда над тобой не довлеют традиции: экипажи моих корабликов на Балтике набирались полностью из рыбаков Белого моря, а там ребята сантиментами не страдают. В особенности по отношению к британцам: в Белом море и на Мурмане джентльмены пиратствовали похлесче, чем пресловутые пираты Карибского моря в этом самом море.
Ну а пока флоты интервентов топились в Черном море и на Балтике, из Мезени неторопливо отплывали «вспомогательные транспорты». Числом в четырнадцать штук…
С пушками на «вспомогательных транспортах» было хорошо. Просто потому, что вторая из «захваченных» мною старинных книг на тевтонском наречии была оригинальным описанием техпроцесса изготовления русской легкой полевой пушки образца тысяча восемьсот семьдесят седьмого года. На немецком книжка оказалась потому, что пушку эту разработали (и изрядной частью изготовили) на заводах Круппа. Сама по себе пушка была, на мой взгляд, абсолютно устаревшей, ведь она даже в действие приводилась путем поджигания запала фитилем — так же, как еще на Бородинском поле пушкари стреляли. Но мелкие детали имплементации (типа поршневого затвора или ствола, собираемого из двух труб или выбор той самой стали А50 для стволов) оказались полезными в части «изобретения» самой современной пушки уже стамиллиметровой. Которая от «германского прототипа» отличалась… От германского прототипа остался способ изготовления этого самого ствола и поршневой замок.
Потому что в книжке самым важным были технологии, а точнее — описание того, как сделать современное изделие, пользуясь технологиями полуторасталетней давности. Получалось очень сложно и долго, но в результате у меня было таких пушек уже около четырех сотен, из которых больше половины были поставлены на корабли. А если двадцать лет весь формалин перегонять на гексоген, то можно поднакопить очень приличный запас снарядов…
Спустя всего десять суток после выхода из Мезени четырнадцать корабликов доплыли до Англии, и четыре прямиком в Лондон направились. По дороге расстреляли парочку каких-то батарей на берегах Темзы, а затем, зайдя уже в город, начали тупо расстреливать все, что там было выстроено. На Букингемский дворец хватило двух десятков снарядов, а хваленый Тауэр рухнул после всего двух попаданий. Может, кто-то сказал бы, что этого хватит, но одним из «вспомогательных крейсеров» командовал рыбак из Таганрога, у которого британцы при бомбардировке города убили жену…
Вообще-то снаряд к пушке, если считать вместе с гильзой, весил тридцать килограмм, а «баржа» грузоподъемностью в три тысячи тонн одних только снарядов к пушкам тащила полторы тысячи этих самых тонн — и этого хватило бы на всю британскую столицу. К тому же барж было только в Лондоне четыре… Нет, конечно, они на Лондон столько снарядов не потратили: после того, как город был превращен в руины, на берег высадился десант, который — взяв с собой другие, притащенные в трюмах, пушки — отправился руинизировать окрестности. А если учесть, что десяток кораблей прошлись по другим местам на побережье Британии, то англам стало очень кисло: по моему распоряжению там уничтожались любые промышленные предприятия. Вообще все…
Сам я на бомбардировку, скажем, Лондона не поехал, и вообще приплыл к Британии ближе к шапочному разбору. На корвете, и прибыл не в Лондон, а в Дублин. Вообще-то в Ирландии ни один город бомбардировке не подвергся, только в Дублине был высажен десант — задачей которого было уничтожение исключительно английских солдат. А встречным ирландцам мои уже солдаты объясняли, что «мы не против ирландцев, мы наоборот стоим за свободу Ирландии от британского владычества». И все оставшееся от англичан оружие сразу ирландцам и отдавалось… нам-то такой хлам был вообще не нужен, у меня солдатики бегали уже с автоматическими магазинными карабинами, а офицеры — с пистолетами… Да, когда я говорил Александру Христофоровичу, что пистолет стоит за триста рублей, я не врал: он тогда столько и стоил. Но при массовом производстве цена несколько упала, раз так в шестьдесят — так что дать их офицерам, занятым в «управлении казенными крестьянами», стало вполне возможно…
За месяц с небольшим вся Англия была, как любил говорить один блогер из моего детства, вбомблена в кизяк. Были взорваны и сожжены все заводы и фабрики, а специально привезенные бригады «оккупантов» вывезли почти весь металл. Конечно, правильнее было бы называть это металлоломом, но и он лишним мне не покажется: те же рельсы очень удобно делать из переплавленного в мартенах железа…
Наполеон третий, вероятно, прыгал от радости потому что «русские дикари» отправились грабить все же Англию, а не Францию — но радость его была недолгой. Закончив с Британией те же самые корабли повернули к французскому берегу, а четыре уже упомянутых крейсера поднялись по Сене до самого города Парижа. По дороге развалив Гавр и Руан до состояния куч щебня, на что даже особо много снарядов не потребовалось, они приступили и к демонтажу столицы Франции. Последнее оказалось даже морально очень простым делам, ведь когда кораблики добрались до города, народу в Париже уже не осталось.
Франция — она все же несколько побольше оказалась, чем Британия, и вкизячивание этой страны затянулось на четыре месяца, но все намеченные работы были выполнены и в стране остался лишь один-единственный город. Орлеан, и его разваливать не стали потому, что тамошний народ сумел отловить Наполеона (третьего), которого — в обмен на обещание город не разрушать — передали моим солдатикам.
На всю эту операцию было задействовано около трехсот тысяч человек: двести тысяч из тех частей русской армии, которую я использовал «в крестьянском вопросе», и сто тысяч — это были подготовленные в моих (совсем моих) деревнях «простые мужики» — специально подготовленные. Еще некоторое количество войск (сугубо царевых) были задействованы в оккупации Сардинского королевства, причем Николай согласился с моими доводами и назначил Раевского Николая Николаевича герцогом Сардинским (и в России стало уже два герцога). Ну а губернатором Гибралтара стал назначенный лично мною полковник Иванов (Николай лишь утвердил его в воинском звании — «за Константинополь»).
Константинополь брали как раз войска под управлением Иванова, а конкретно — Пятый бронеходный полк. Причем бронеходами мужики сами себя назвали: в семикилограммовом «бронежилете» и стальной каске они ведь бегать практически не могли, а могли лишь идти. Неумолимо идти вперед под вражеским обстрелом: пуля из современной винтовки не то что пробить, а даже погнуть стальную пластину толщиной в линию не могла. А экипировка их только лично мною именовалась «жилетом», потому что сам «жилет» заканчивался посередине бедра, еще имелись наколенники и налокотники — а особо осторожные мужики еще и щитки на руки и на ноги цепляли. Понятно, что пуля в голову или еще куда-нибудь могла много неприятностей сотворить, но во время штурма Константинополя с русской стороны погибло чуть больше трех дюжин солдат.
Однако, понятно, одного Константинополя было маловато, и война на этом не закончилась. Уже кадровая русская армия пошла дальше: после того, как был занят Константинопольский вилайет, войска двинулись дальше и в течении двух месяцев заняли вилайеты Измид и Кастамуни на севере. А так как войска Паскевича уже заняли вилайет Трабзон, то черноморского побережья у османов не осталось. Но это на севере. А двигаясь в другую сторону русские (на самом деле в основном «мои») войска заняли вилайет Бруса, затем «материковую часть» вилайета Архипелаг (острова завоевывать не пришлось, там османских войск и не было) и, южнее, целиком вилайет Смирна. Ну а Паскевич, двигаясь с Кавказа, потихоньку прибрал вилайеты Карс, Эрзерум, Ван и теперь не спеша подгребал вилайет Мосул. Очень потихоньку, но вовсе не потому, что не спешил. Просто война — это отнюдь не стрельба по вражеским солдатам и захват городов и территорий…
Война — это, прежде всего, транспорт и снабжение. Войска причерноморских и присредиземноморских вилайетов снабжались (не очень хорошо, но все же терпимо) с помощью флота. А Паскевичу приходилось ждать, пока специально натренированные мужики не проложат по уже взятой территории железные дороги. Ну, хотя бы одну, да и то узкоколейную — но без нее воевать было бы просто нечем. Откровенно говоря, там и воевать было практически не с кем, османские войска, встретив отряды Паскевича, просто бегом спешили сдаться — но ведь у генерала задача состояла вовсе не в том, чтобы просто нахватать побольше пленных. Я в самом начале войны успел с ним обстоятельно побеседовать — и мы пришли к выводу, что «новые земли» нужно брать навсегда. Гарантированно пресекая любые попытки данное решение оспорить…
Откровенно говоря, мы оба опасались, что Николай не поддержит наши «экспансионистские замашки», но, к счастью, ошиблись. Император — после того, как вся европейская часть Оттоманской империи была освобождена от османского владычества, сам спросил у меня, а не получится ли заодно и австровенгров наказать за их хамское поведение. Франц, который Иосиф, действительно был хамом — но еще он оказался полным ссыклом: когда к австрийским границам подошли русские (опять «мои») полки, он тут же подписал договоры о передаче России остатков Румынской территории, провозгласил полную независимость Венгрии и, чтобы два раза не вставать, Богемии с Моравией. Ну а то, что Галиция вообще исконно русская земля, у него и сомнений не осталось. Понятно почему: я просто намекнул ему, что если его такое изменение границ не устроит, то он (лично) позавидует судьбам Наполеона третьего и британских аристократов: первого повесили на развалинах Версаля, а вот с аристократами так поступить не получилось. Потому что много их было, аристократов британских. И если королевская семья сгинула при расстреле Букингемского дворца и вообще всего Лондона, то аристократов пришлось по всей Англии отлавливать. Причем ловили сами англичане, которым популярно объяснили, кто виноват во всех их нынешних бедах, так что зачастую там и вешать было нечего, и из всей этой аристократии в живых остались лишь те, кто оказался в это время в далеких колониях. Но это тоже было лишь вопросом времени…
Еще я заехал в Стокгольм, где пообщался со шведским королем. Вообще-то парень оказался смелым, в чем-то даже героическим: когда на рейде Стокгольма появились четыре моих корвета и я попросил личной встречи с королем, он сам приплыл ко мне на катере (таким громким словом именовалась большая весельная лодка с каютой посередине), хотя прекрасно знал, что мои солдаты сотворили в Англии и во Франции. Но, кроме личного мужества, у него и ум оказался светлым, так что разговор у меня с ним получился довольно коротким:
— Уважаемый Жозеф-Оскар, — обратился я к нему по имени, а не по титулу, — у меня есть парочка вопросов для обсуждения. Один — с королем Норвегии, а другой — с королем Швеции. С кем бы вы посоветовали мне начать переговоры?
— Ну, давайте сначала поговорим о Норвегии.
— У меня, в связи с тем, что Норвегия слишком уж активно поддерживала Британию, появились некоторые претензии к этой маленькой, но удивительно наглой стране. Например, мне очень не нравится то, что норвежцы самым безобразным образом притесняют ближайших родственников подданных Императора Российского, а именно финнов и, даже в более серьезной степени, лопарей. Лично я считаю такое положение дел возмутительным, так что единственным способом закрытия этого вопроса я вижу передачу Финнмарка под управление лично мне, поскольку я как раз их притеснять не буду. А то, видите ли, я герцог, но собственного герцогства у меня пока нет.
— Вы хотите забрать треть Норвегии? — удивился швед французского происхождения.
— Да на кой черт мне треть Норвегии? — удивился уже я и, открыв перед Оскаром карту, показал кусочек территории, который я имел в виду. — Мне в подданные норвежцы вообще не нужны, сами с ними разбирайтесь. Я имею в виду лишь территории, населенные финнами и лопарями, чтобы их права и интересы защищать, а чужого мне не надо.
— Просто вы сказали «Финнмарк», а это втрое больше, чем вы показываете. Впрочем, если ваши притязания столь скромны… — он показал на расстеленную перед ним карту, — это несколько меняет дело. Насколько мне известно, здесь и населения-то от силы тысяч десять…
— Чуть побольше, по моим подсчетам около двенадцати, но на герцогство потянет. Лично для меня важно и права этого незначительного населения защитить!
— Я думаю, — ответил франкошвед, — что король Оскар первый норвежский сочтет ваши доводы убедительными, ну а с теми норвежцами, которые будут против, вы и сами разберетесь. Чтобы не затягивать напряженность в норвежско-русских отношениях… вы, герцог, считаете себя вправе подписывать подобные договора?
— Вполне.
— Тогда, я думаю, этот договор можно будет подписать хоть сегодня вечером… или, мне кажется, это будет лучше, завтра в полдень. Вы ведь не очень спешите в Петербург?
— Договорились, завтра к полудню я к Оскару норвежскому приеду.
— А какой вопрос вы хотели обсудить с королем Шведским?
— Скажем так, лично у меня к Швеции претензий нет, даже несмотря на то, что Швеция поддерживала Британию… и Францию, что, в принципе, понятно. Однако у Императора Николая претензий накопилось более чем достаточно, и я с огромным трудом уговорил его оставить мне шанс на урегулирование этих… разногласий. Вкратце урегулирование выглядит так: Готланд и Форё переходит в подчинение России — или лично мне, этого будет достаточно. Но переходит или после полного разгрома Швеции, причем навек — чего лично мне бы не хотелось, или передается мне, как герцогу Финнмарка, в аренду на девяносто девять лет. С тем условием, что через девяносто девять лет жители островов сами решат, к какому государству им присоединиться. Дабы подобная передача Готланда мне была оправдана в глазах шведов, я предлагаю — в качестве платы за аренду — обучить шведских металлургов способам изготовления стали.
— Шведские металлурги и сами умеют…
— Обучить способам быстрого и дешевого изготовления стали. У меня — лично у меня — четыре печи, на которых работает меньше тысячи человек, производят стали больше, чем вся Британия производит её… производила еще год назад. Если шведские металлурги научатся делать ее так же, то уже через год Швеция сможет выплавлять пару миллионов тонн. Вдобавок я предлагаю Швеции право беспошлинной торговли с бывшей Британией и Францией, которым, скажу вам по секрету, уже запрещено строительство металлургических заводов на ближайшие двадцать пять лет. Да и Германия от хорошей стали точно не откажется…
— А альтернатива, вы говорите…
— Вы, скорее всего, уже знаете, что весь Лондон превратили в щебень четыре моих крейсера. Корветы, конечно, размером поменьше, но пушек на каждом корвете вдвое больше. А ваши пушки в состоянии лишь краску поцарапать на бортах этих замечательных корабликов. Так что или вы выбираете возможность самим строить такие же кораблики года через три, или… Впрочем, я убежден, никаких «или» обсуждать нам не придется.
— Это шантаж?
— Ну, если говорить откровенно, то да. Я вынуждаю вас, причем совершенно бесчестными способами, превратить Швецию в процветающую страну. Причем Швеция обязательно будет процветающей страной, вопрос лишь в том, при каком короле она такой станет: при короле Оскаре или при короле Никите?
— Да уж, умеете вы убеждать, — несколько натянуто улыбнулся Оскар Бернадот. — Чувствую, придется мне выбрать процветание королевства… под управлением короля Оскара.
— А тебе не кажется, что ты, Никита Алексеевич, немножко слишком обнаглел? — поинтересовался Николай, когда я, после возвращения в Петербург, посетил Зимний дворец. Не по собственной инициативе, а по приглашению царя посетил.
— Нет, Николай Павлович, не кажется. У меня есть простое предложение: в связи с возвращением исторических территорий России — то есть Финнмарка — совершить акт и юридического воссоединения этих земель. То есть объединить Финнмарк с Герцогством Финляндским… присоединить герцогство к Финнмарку, и передать управление этими землями тому, кто этого объединения добился, то есть мне. Правда, раз уж объединяются земли исторические, то правильно было бы и губернию Выборгскую вернуть на историческую родину, то есть обратно в Россию передать, но тут уж вам виднее.
— Нет, ты точно обнаглел!
— Отнюдь. Гарантирую, что лет через десять финны будут сами просить своего императора и все остальное герцогство это вшивое у герцога финского отобрать и в Россию принять. Ну а герцог возражать, конечно, не станет. Что же до прочих земель… бывшая Британия и Франция нам нафиг не нужны, пусть сами со своими проблемами разбираются, а мы по мере сил будем им в этом мешать. Что же до Джерси, Гернси и острова Мэн, то они отныне и навеки теперь — русская территория без вопросов.
— А у меня есть вопросы…
— Но мы их как-нибудь потом обсудим. Ну а бывшая Оттоманская империя, точнее та часть, которую мы к концу следующего года займем — это безусловно будет Россия. Да, проблем там немало возникнет, но проблем решаемых. Кстати, неплохо бы Паскевичу звание генерал-фельдмаршала присвоить, заслужил парень.
— Это можно…
— И даже нужно. А со званием ему и должность генерал-губернатора этих земель дать. Работенка, конечно, собачья, но он справится. А вот насчет колоний британских и французских…
— Ты думаешь, что ты самый умный? Мне каждый день кто-то с предложениями разными приходит. Давеча посланник из Соединенных штатов Америки предложил им Канаду…
— Надеюсь, ваше величество, что вы его в жопу послали. Если нет, скажите мне: я человек не гордый, я пошлю.
— Без сопливых разберемся… конечно послал. Я твои записки чуть не наизусть уже выучил.
— Вот и отлично. А я тогда займусь восточными вопросами. Тут на днях будет выпуск в Военной академии, там парнишка один толковый, Игнатьев Николай Павлович. Вы его направьте ко мне, переговоры с китайцами провести.
— А что с китайцами ты затеять успел?
— Еще ничего. Но всякие маньчжуры и даурцы сильно мешают прокладке дороги к Тихому океану. Я с ними разберусь, конечно, но было бы неплохо с Китаем договор о границе подписать.
— Так есть такой уже.
— А он мне не нравится, неправильный он. Китайцы свою границу давно уже обозначили, а всё норовят за неё вылезти. Так что нужно подписать такой договор, чтобы китайцы сами свою же границу и признали.
— Это какую же?
— Там пограничная стена стоит, вот вдоль нее пусть граница и проходит. А так как я человек не жадный, то можно даже договориться, что не по самой стене, а метрах в ста южнее…
— Ты не просто наглец, а наглец невероятный. Однако у меня наград выше Андреевского креста нет, так что… Нессельроде уже стар стал, не хочешь после него канцлером поработать?
— Спасибо, но не хочу. Я же всего лишь железнодорожник, мне вся эта политика поперек горла.
— Железнодорожник он… Ладно, была бы честь предложена. Всё, вали отсюда, мне еще губернаторов в новые губернии подбирать. Кстати, у тебя по кандидатурам предложений нет?
— Точных нет, но я бы предложил в Софийскую губернию из генералов-болгар кого-то назначить…
— Из болгар у меня лишь полковников двое…
— Присвоить им генералов и назначить… организовать там две губернии. На губернию Белградскую — серба, слышал, что есть такой. А на Бухарестскую… думаю, что кого-нибудь из вашей семьи. Александра, например, пусть опыта в управлении наберется.
— Разумно… ладно, иди уже.
— Уже иду. А вот на Галицию предложу Николая Стефанеско, он русин, народ тамошний ему знаком.
— Не слышал о таком.
— Он пока не генерал, из отставных прапорщиков, у меня управляющим по Криворожскому району работает. Работал.
— Прапорщика в губернаторы? А он хоть дворянин?
— Был прапорщиком. Администратор он отличный, да и в воинском деле не из последних. Я его назначил подполковником ополчения, за взятие Смирны вами уже пожалован Святым Георгием…
— Павлов, ты хоть иногда думаешь что говоришь? Подполковника — и генерал-губернатором! Тебя точно надо Бенкендорфу на опыты сдать.
— Не надо меня Александру Христофоровичу на опыты сдавать. Он уже старенький, тяжко ему будет.
— Ну разве что возраст его уважить… Так, — Николай повернулся к секретарю, — пиши указ. От, скажем, пятнадцатого мая указ будет… был: всем офицерам ополчения утвердить присвоенные командиром ополчения герцогом Павловым звания со старшинством на дату присвоения. А этот, как его, прапорщик, — Николай снова повернулся ко мне, — он кроме Смирны еще чего-нибудь брал?
— Еще Бодрум брал, Муглу…
— Достаточно, пиши новый указ… когда он Бодрум брал?
— Шестого, если не ошибаюсь, августа взял.
— Если ошибаешься, то сам виноват будешь. Пиши, — это снова секретарю, — от седьмого, нет, от десятого августа: за взятие Бодрума жалую подполковника… как его? — Стефанеско, Николай Николаевич, — подсказал я, — вот его жалую полковником. Все, неси в канцелярию, пусть оформят. А ты, Павлов, вези этого прапорщика-полковника ко мне срочно, за этот, ну который последний, город пожалую его генерал-майором и пусть Галицией правит. Однако отвечать за его правление будешь лично ты! Всё, проваливай, надоел. Но записки свои по Канаде и Австралии ты мне на неделе принеси: когда еще обещал, а обещания, если их мне дают, принято у нас в России держать…
Вся эта заварушка закончилась осенью пятьдесят шестого года. На карте Европы появилась независимая Ирландия и Венгрия, появилась и быстро исчезла Богемия, а пресловутые Эльзас и Лотарингию Максимилиан второй — новый король Баварии — присоединил (по моей настоятельной просьбе) к Германии. Что же до Богемии, то тамошние ребята быстро сообразили, что на них теперь Пруссия зуб большой точит — и после недолгих размышлений, внимательно посмотрев, что творится в присоединенных к России Болгарии, Сербии, Румынии и Галиции, решили «спрятаться» под крылышком Николая. Ну а русский царь соблаговолил их просьбу удовлетворить…
Почти вся территория бывшей Оттоманской империи присоединилась к России — за исключением трех «внутритурецких» вилайетов, но мы их специально не брали, чтобы было куда высылать недовольных русским царем. А с «заморскими владениями» Британии и Франции возни было еще много. Очень много, так что мне пришлось даже на время стать губернатором Канады и Австралии. Ненадолго, конечно — генералов безработных у Николая было в достатке, и многих он давно уже мечтал услать куда-нибудь подальше — а тут и случай подвернулся. Но и я успел, по крайней мере в Канаде, дел наделать.
К моменту объявления Канады русской провинцией в ней проживало около миллиона и восьмисот тысяч человек. В целом немного, но Канада — она располагалась довольно от России, точнее — от европейской ее части. А это канадское население почему-то факт присоединения территории к России не одобряло. Вдобавок и янки решили было половить рыбку в мутной военной водице — но им популярно объяснили, что с ними Россия может поступить так же, как и с Британией — и они подуспокоились.
Вообще-то русской провинцией Канаду объявили еще в пятьдесят первом, когда Лондон превратился в груду щебня, но всерьез ей удалось заняться лишь спустя два года. Просто потому, что «атлантическая эскадра» была полностью занята перевозками в Техас, а новые суда… В Новороссийске «вспомогательные транспортные крейсера» строились по шесть штук в год, в Усть-Луге — по четыре в год (там упор на корветы делался), а в Мезени на шести стапелях их строилось по девять в год. И вот в середине лета пятьдесят третьего года из разных портов вышли сразу тридцать два транспорта. Все с пушками и каждый перевозил, кроме всего прочего, и по тысяче двести вооруженных до зубов солдат.
Через две недели двенадцать тысяч солдат высадились в Квебеке, столько же в Монреале, а остальные в Оттаве (где местного населения было меньше, чем русских солдат), и все они очень нехорошо поступили. Они арестовали всех чиновников, всех богатеев местных — и вместе с семьями «депортировали на родину». Англоязычных отвезли в Англию, а франкоязычных, понятное дело, во Францию — причем отвезли «в чём есть», конфисковав все прочее имущество. Далее населению объявили, что все оставшиеся вправе тоже свалить (хотя и за свой счет, но зато с любой собственностью), хоть на родину предков, хоть в США, а те, кто останется — те получат все привилегии русских подданных. Но не сразу, а в течение пяти лет.
В общем, осталось чуть больше шестисот тысяч человек — но в целом народ вел себя мирно. Потому что до осени пришли еще четыре каравана «крейсеров», и не очень добрых русских «казаков» там стало под полтораста тысяч. И это было лишь началом: по утвержденной у царя программе предполагалось за пять лет перевезти в Канаду чуть больше чем два с половиной миллиона человек.
С миллионами проблем не было: за последние двадцать лет население России, если даже не считать населения новых территорий, выросло с пятидесяти до семидесяти пяти миллионов человек. А если считать с новыми территориями, то было прилично уже за сотню миллионов. Но «новых соотечественников» можно было в деле освоения Канады и Америки не считать, разве что сербов и болгар можно было рассматривать как совершенно лояльных подданных. Проблемой было перевезти по полмиллиона человек в год, но я к решению её подошел очень ответственно. Заложил новые верфи в Николаеве и в Феодосии, на старых верфях начал строить новые стапели — но осязаемого результата можно было ждать в лучшем случае через год-два. Так что — по совету жены — эту же проблему я начал решать и «с другого конца», то есть со стороны Канады.
И там получилось довольно забавно. Когда я приехал — как раз в роли нового генерал-губернатора — в Монреаль, ко мне уже на следующий день пришел какой-то местный мужик. Довольно интересный: ростом, пожалуй, с Николая (который царь), но довольно тощий, так что выглядел он жердь жердью. Однако, что я давно уже усвоил, внешний вид может быть довольно обманчив…
— Добрый день, меня зовут Патрик О Доэрти, — представился он, — и я надеюсь, что могу оказать существенную помощь русскому правительству.
— Ну, оказывайте, — ответил я. Откровенно говоря, я думал, что мужик начнет просить какую-нибудь руководящую должность, с большой зарплатой конечно же, но в ожиданиях я жестоко обломался:
— Я ирландец, и очень хорошо знаю, что вы сделали для Ирландии. Поэтому считаю своим долгом… святым долгом отплатить вам за это.
При этих словах сопровождающий меня Коля Печкин напрягся. Коля был первым сыном Акима и Марфы (а фамилию я Акиму при «освобождении» назначил, за общую вредность характера), и вырос парень здоровенным как бык. На вид — ну типичный качок из двадцать первого века, но у него вид тоже был обманчив. Читать его еще Алёна научила когда ему лет пять было, а затем парень учился-учился — и доучился до очень неплохого геолога. Он уже годам к пятнадцати собрал коллекцию минералов со всей Тульской губернии, ближних и дальних окрестностей моего безразмерного поместья, а потом ножками половину Урала протопал в поисках всякого разного, причем в процессе обучения этой геологии — и я его с собой взял не в качестве бодигарда, а именно как геолога: пусть посмотрит, чем нас канадская земля порадовать может в плане полезных ископаемых. Но и как телохранитель он мог оказаться полезным: несмотря на устрашающие размеры шустрости ему было не занимать. Но в данном случае потребовались совсем иные его навыки:
— Еще я слышал, что вы выстроили много заводов по выработке железа и стали, так вот: я уже почти двадцать лет имел возможность изучать тутошние земли и кое-что нашел. На Ньюфаунленде есть, как мне кажется, очень крупное месторождение железной руды, а на острове Кейп-Бретон есть каменный уголь. Очень много угля, но его сейчас никто не добывает.
— А почему? Я имею в виду, не добывают почему?
— Сейчас не добывают, потому что владельцы шахт уехали в США, и туда же увели все корабли, на которых уголь с шахт перевозился. И если вы эти шахты заберете себе… там треть шахтеров — это ирландцы, и теперь им нет возможности заработать себе на кусок хлеба. То есть остались почти одни ирландцы, и если вы найдете немного денег, то шахты смогут заработать уже через неделю. Не все, но за две шахты я поручесь.
— Вы так уверены? — удивился я.
— Конечно, я был инженером на одной из этих шахт.
— Так, Коля, — я повернулся к «и сопровождающему меня лицу», — берешь человек десять солдатиков посмышленее и занимаешься запуском шахт. С собой берешь главным инженером господина Патрика… как вас там? — спросил я визитера уже по-английски. Тот сунул руку в карман и положил мне на стол бумажку с написанным именем и адресом. Ни размером, ни фактурой бумажка на визитную карточку вообще была не похожа, но я уставился на неё вовсе не поэтому:
— Да, надо было гэльский язык в школе учить, — пробормотал я, — тогда бы вообще все проблемы в жизни мог бы за пару минут решить.
— Это почему? — поинтересовался Коля.
— Вот почему, — я протянул парню бумажку, на котором была написана фамилия канадского ирландца: Ó Dochartaigh. — Если ты поймешь, как это слово прочитать, чтобы получилось Доэрти, то у тебя в жизни больше проблем не будет вообще.
— Я не буду понимать, я лучше шахты запущу. А с этим Патриком съезжу на Ньюфаунленд, железо посмотрю. И если там шахты подходящие, то я сразу и Засыпкина с собой возьму, пусть домны ставить начинает.
— Какого Засыпкина? — удивился я.
— Так Илью Егорыча, он уже месяца два как сюда приехал. Его отец послал посмотреть что тут и как…
— А если на Нюфе руды не будет?
— Дядя Никита, ну что ты как маленький? Руда везде есть, просто она или хорошая, или плохая. Ну, или совсем уж паршивая, но даже с самой паршивой рудой выплавленная здесь сталь будет дешевле, чем притащенная из России. А уж если ты не передумаешь строить железную дорогу через всю Канаду, то всяко столько рельсов из России сюда не перевезти, их тут делать придется.
— Да разве я против? Валяй, — и я снова повернулся в Патрику:
— Сколько сейчас людей готовы приступить к работе на шахтах?
— Сразу, думаю, около трех сотен человек. А сколько еще получится нанять, зависит, конечно, он зарплаты…
Про американские доходы я что-то знал лишь из случайно запомненной фразы из «Тома Сойера»: в те далекие времена за доллар с четвертью в неделю соглашались поить, кормить и одевать мальчика, а так же стричь и мыть его за те же деньги. Так что на предлагаемую зарплату в один рубль за день (то есть такую же, как и в России) народ побежал в отдел кадров радостными толпами. Рубль оценивался примерно в семьдесят семь американских нынешних центов, а на шахтах раньше рабочие получали в пределах двух с половиной долларов. В неделю…
За год своего генерал-губернаторства я успел выстроить и рудник на Ньюфаунленде, и завод запустить на четыре домны («маленьких», на полста тысяч тонн каждая), и даже поприсутсвовать при пуске привезенного из России рельсопрокатного стана.
А потом, так как на все работы уже были назначены вполне компетентные люди, я со спокойной душой вернулся в Россию. И успел сразу к двум праздникам, ознаменовавшим два великих достижения. Причем не просто «по нынешним временам великих», а внатуре грандиозных. Ну и к трем праздникам поменьше.
В конце сентября пятьдесят четвертого года первый поезд из Москвы въехал под своды вокзала во Владивостоке, выстроенном вместе с вокзалом специально под это событие. Правда пока вагоны в новеньком Хабаровске через речку на пароме перетаскивали, но инженеры пообещали и мост через полтора года наладить. А уже в середине ноября поезд из Москвы прибыл аж в Порт-Артур (Николай Павлович Игнатьев за договор с Китаем о границе, сделавшим Ляодунь русской территорией, получил сразу и Анну третьей степени, и аналогичного Владимира) — но эти два поезда я решил считать одним праздником. А другим стало событие гораздо меньшего масштаба, толщиной всего в двадцать микрон. Именно такую проволочину изготовил, после двадцати почти лет исследований и опытов, Егор Ильич Засыпкин. И грандиозным праздником это событие стало потому, что проволочину Егор сделал из вольфрама, причем успел ее и в спиральку свернуть, и в стеклянную колбу впихнуть. Он это очень вовремя сделал: вокзалы в Москве, Владивостоке и Порт-Артуре именно лампами накаливания и освещались.
А электричество для этих лампочек добывалось с помощью турбогенераторов мощностью в триста киловатт, которые уже серийно выпускал Виктор Никитич — мой старший сын. И эти генераторы к «мелким праздникам» не относились, они уже четыре с лишним года серийно выпускались на Калужском турбинном заводе Виктора Павлова (именно так, без отчества: я его вообще-то в честь Витьки, который меня всему научил, назвал). Праздником же стал выпуск первой паровой турбины мощностью в восемь мегаватт. Витька, который сын, ее затребовал от турбостроителей для новенького, спроектированного уже полностью им самим, генератора — но так как ребята изготовили не просто турбину, а турбозубчатый агрегат (с двумя турбинами, высокого и низкого давления, работающими на один редуктор), то я повелел это событие считать праздником, а Тульскому турбозаводу поручил выпускать такие же, но с немного иным редуктором уже в качестве моторчика для корабликов: мне один кораблестроитель из Петербурга, Михаил Гринвальд, предложил выстроить в Николаеве кораблик на двадцать пять тысяч тонн груза. Вообще-то Михаил Николаевич был директором Кораблестроительного департамента Морского министерства и в судостроении понимал неплохо. А когда увидел, как у меня на верфях корабли свариваются, то стал понимать еще больше. Правда он в этот транспорт в своем проекте умудрился впихнуть сразу четыре здоровенных паровых машины (по тысяче сил: хотя таких еще никто вроде как сделать пока не смог, но выглядящие вполне реально проекты уже имелись, у британцев), но и парочка турбин туда прекрасно встанут. Парочка, потому что по специальному моему распоряжению на любой водный транспорт ставилось минимум два двигателя. Как правило, один был «маршевым», а еще один — «аварийным», хотя большие суда и под двумя одновременно включенными дизелями ходили. Но с такой турбиной… Была ведь уже турбина на триста киловатт, вот пусть ее в запасе кораблики и возят: если главная сломается в дороге, то на аварийной все же до берега доползти получится.
Сам Витя, впрочем, не турбинами занимался, он еще с четвертого класса увлекся генераторами и моторчиками. В пятом — построил лодку с электромотором (и свинцовыми аккумуляторами), потом отучился в Чернинском педучилище на «электромеханика». Дипломной работой у него было изготовление генератора на две тысячи четыреста киловатт (я ему подсунул тепловозный генератор из моей курсовой), который обеспечивал электричеством электросварку в Мезени (и который приводился в движение все же изготовленным Ванькой Сорокиным «тепловозным» дизелем в три с половиной тысячи «лошадок»)…
А третий праздник был вообще практически незаметным. Светлана Никитична все же довела процесс преобразования картошки в резину до рабочего состояния и в конце августа неподалеку от Рыбинска (где они с Ванькой теперь поселились поближе к моторостроительному заводу) начал выпускать очень нужную продукцию химический завод. На котором из картошки добывали крахмал (на отходах свинки на ферме жирели), из крахмала делался спирт, а из спирта, путем нехитрых химических преобразований, получался бутадиеновый каучук. Или бутадиен-стирольный, или вообще АБС-пластмасса…
Жалко лишь, что детям в их деятельности я почти ничем уже помочь не мог: все они занялись тем, в чём я был ни уха, ни рыла. Светка химией вон увлеклась, Витька по электрической части пошел. Саша… его в честь Алёнкиного отца назвали, так он тоже «по электричеству», но немного в другую сторону: я ему когда-то рассказал про радио, и он уже сумел сделать работающую электронную лампу. Только то, что он уже сделал, работало максимум полчаса — но теперь, когда вольфрамовая проволочина появилась, проглядывались очень интересные перспективы. Аня (названная в честь Алёниной матери) увлеклась делом совсем не женским, и в ближайшее время я ожидал появления какого-нибудь автомобиля, близнецы Вася и Вера устремились в медицину, причем Вася в хирургию ударился, а Вера — в фармацевтику. Причем Вера еще на первом курсе сумела синтезировать клопидогрел (когда в аптеках плавикс, которым Василий Юрьевич лечился, закончился, я решил было сам его сделать по описанию в википедии, однако вовремя остановился, обнаружив в аптеках «отечественный аналог» — но статья в телефоне сохранилась, и, мне кажется, что и Бенкендорф, и сам Николай благодаря этому препарату до сих пор живы). Добрыня (ну не удержались мы с женой) только что закончил геологическое отделение в Петербургском университете и уехал «повышать квалификацию» в Германию (по фальшивым документам, естественно, ведь герцога Павлова в Европе слишком многие не любили аж кушать не могли). Люда — та в биологию ударилась и теперь изучала ее в Московском университете, Алёшка, наслушавшись моих рассказов, вроде бы твердо решил стать гидростроителем и в свои четырнадцать лет уже выстроил первую (вообще в мире первую) ГЭС на Зуше мощностью в мегаватт (генератор ему все же Витя сделал). Ну да, когда у отца можно попросить миллион-другой рублей «на интересное дело», можно и так развлекаться. Разве что Андрюха не утратил тяги к прекрасному и железная дорога (игрушечная) в нашем доме в Одоеве уже заняла весь третий этаж — но парню всего лишь десять, как бы не поменял увлечение…
Весной пятьдесят шестого года меня пригласил к себе Бенкендорф. Александр Христофорович в отставку вышел в семидесятилетнем возрасте, так что приглашение было совершенно «не официальным», но мне было с ним вообще всегда интересно поговорить. И в этот раз тоже разговор получился интересным. После формальных приветствий и разговоров о здоровье он вдруг внезапно спросил меня:
— А как вы думаете, Никита Алексеевич, из чего можно сделать порох, который при взрыве не нагревается вовсе и вскоре исчезает без следов?
— Лично мне ничего подобного не известно. Более того, я убежден, что сделать что-то такое невозможно, поскольку любые пороха превращаются в газы, то есть взрываются, исключительно от жаркого горения.
— Но ведь пулю-то, которая взрывается без нагрева, кто-то, да сделал?
— Да не взрывается она, в просто разрывается на куски. Если пулю, скажем, свинцовую, в воду выстрелить, то она от удара о воду сильно сомнется. А если сделать пулю в виде стакана, то вода, попадая под давлением внутрь такой пули — а давление от удара о преграду возникает — пулю разрывает. Но свинец слишком мягкий, такую пулю уже при выстреле пороховые газы сомнут, а вот если сделать ее из меди… да еще надрезы надлежащие сделать, чтобы по ним пуля разрывалась на куски, то вот тогда…
— Забавно, а я-то понять не мог, отчего всегда столь ровные куски выходят…
— Однако пуля такая уже воздухом очень быстро тормозится, так что годится она лишь для пистолетов, чтобы стрелять из него на небольшое расстояние.
— А когда сия пуля попадает в человека, то сразу requiescat in pace. Остроумно!
— Нет, вы не правы, это не латынь, а английский: radically invasive projectile. Не перифраз или атономасия, а, если так можно выразиться, строгое техническое описание.
— А, ну да, у вас же, как сами говорите, инженерное мышление. А вот скажите мне, господин экс-канадский губернатор, вы не в курсе, зачем некий канадский подполковник такими пулями изрядно людишек живота лишил? По многим, конечно, я бы подполковника сего поддержал, не делом, так словом. Но вот зачем этому подполковнику было убивать какого-то паршивого студента? Причем из незаконнорожденных?
— А какого именно?
— Даже так? Ну да ладно, дело прошлое, да и забытое. А студент, о котором мне знать было бы интересно… Сын капитана Яковлева, Герцен его фамилия.
— Отец его был человеком достойным, а этот… Есть такие люди, их в народе либералами кличут. У них не просто душонка гнилая, они за слой масла на своем хлебе не только отца с матерью продадут, но и Родину. А платить за Родину много желающих… было. И хуже того, людишки эти, ничего тяжелее ложки, которой они жрать в три глотки готовы, не державшие, иной раз чтобы вкусняшки от других людей получить, до того развили дар обводить прочих вокруг пальца и свой хорошо подвешенный язык так натренировали, что вполне способны и прочих убедить в том, за что им враги Отечества платят. Ссылать таких — дело малопродуктивное, ведь им для вредительской работы только язык и нужен, а ссылка еще и ореол мученика на них наденет…
— Тут вы, Никита Алексеевич, тоже, скорее всего, правы. А я раньше особо насчет языка, которым они способны как помелом махать, не подумал. Меня, собственно, лишь студент сей смущал. И уж напоследок… мне, я думаю, уже немного осталось, и я лишь из любопытства спрашиваю, никому более не выдам: подполковник этот… он сам решения свои исполнял или помощников находил?
— И на чем подполковник этот спалился?
— Спалился? Оригинально, не слышал ранее такого. Много денег он в столице тратил тогда, еще в двадцать пятом, а от того запомнился многим. И не только он… Опознал супругу его один купчишка когда она поэта одного из столицы забирала, но жадный был, ко мне прибежал — видать, на награду великую рассчитывал, боялся, что младшие чины награду эту меж собой поделят.
— И?
— Видно, переволновался от жадности. Из кареты моей выходя, споткнулся, упал — и шею сломал. Но мне все же интересно, кто…
— Сам, всё сам.
— И учителя в Саратове? Насколько я помню, не могло его быть тогда в Саратове!
Ну да, это я промахнулся: когда Чернышевский отдавал душу, причем скорее дьяволу, нежели богу, я с Бенкендорфом как раз строящуюся железную дорогу инспектировал.
— Ах да, запамятовал. Но ведь верно говорят, что человек прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть.
— Сама Талия державы нашей?!
Да, иногда слышал я, что Алёну в Одоеве, да и в Туле и даже в Москве называли именем одной или другой музы, причем в Москве как раз чаще именно именем Талии — музы комедии, за ее театральные пристрастия, но то, что прозвища ее и до столицы дошли, не знал еще.
— Я вам этого не говорил.
— А я и не слышал, да и о домыслах своих пустопорожних не скажу никому. Но… воистину, великая женщина! Которая всюду сопровождает великого мужа… Спасибо, Никита Алексеевич, теперь мне и умирать не страшно: знаю, что есть у России Защитник!
— Все равно умирать не стоит, рано еще. Вы таблетки-то принимать не забываете?
— Забудешь тут…Кто мне часы подарил, что каждый полдень каркают «прими таблетку»?
— Каркают? У Алёны вроде голос на вороний не похож…
— Поначалу-то голос приятный был, а нынче испортился. Видать, часы стареют быстрее людей.
— Это я прикажу исправить, там одну пластину всего и поменять лишь нужно. Сейчас дочь моя новый материал для таких пластин придумала, голос как живой будет.
— Ну спасибо… А если подполковника канадского встретите, ну чисто случайно когда, скажите ему: пусть не выпендривается более и обычные пули пользует.
— Скажу, но вряд ли он послушает: неизвестность пугает даже больше, чем собственно смерть чужая, и многих вполне нормальных людей именно эти страшные пули от дел небогоугодных уже отвратили.
— Странные люди в Канаде этой живут, иной раз я понять их не могу. Но… это их жизнь, и им виднее, как правильнее жить. Спасибо, что пришли, порадовали старика…
Откровенно говоря, я уже всерьез собрался в шестьдесят «выйти на пенсию», но взглядом зацепился за написанную же мной самим еще семь лет назад «программу освоения Австралии». Там вообще-то интересного было немного, и почти всё их этого «интересного» уже воплощалось: строились балкеры-двадцатипятитысячники, на которых уже вывозились уголь с новеньких карьеров, руда железная или просто чугун. За неполных пять лет там проложили железную дорогу через весь континент, по которой налево возили уголь, а направо — уже готовый чугун, сталь или просто руду железную. Возили много, так что уже начали и вторые пути класть чтобы вообще без перерывов снабжать Россию черным металлом. Но кроме черных-то еще и цветные есть, а про это я как-то забыл. И забыл, что северо-восточное окончание Австралии покрыто бокситами толщиной чуть не в сотню метров — а могучей уже металлургии Хабаровской губернии и в Порт-Артурском военном округе балкеров для перевозки руды и угля было даже немного лишку.
Про алюминий народ уже знал и даже в небольших количествах его добывали — используя бокситы отечественные, копаемые где-то рядом с железной дорогой между Москвой и Петербургом. Но получали его всего лишь несколько тонн в год, исключительно для изготовления фосфида алюминия: я со школы запомнил, что это — лучший препарат для сохранения зерна от пожирания разными вредными насекомыми. Но ведь из алюминия можно и другого разного много чего сделать…
Алёша уже приступил к постройке нескольких приличных ГЭС, причем шести сразу: одной на Волхове, трех на Вуоксе и двух на Свири. То есть он лично только проектировал гидротурбины, генераторы для станций Витя делал, а сами гидроузлы разрабатывали сразу два специально созданных института, в которых только инженеров разных насчитывалось больше двух десятков. Сын мне пообещал, что постройка по крайней мере Волховской ГЭС будет завершена через пару лет, а годика через четыре, в крайнем случае через пять лет в районе появится более восьмисот мегаватт свободного электричества. Я тяжело вздохнул, напряг извилины и…
Когда Паскевич подчищал остатки Бейрутского вилайета Османской империи, он заодно подгреб и Синайский полуостров. С небольшим, я бы сказал, нахлестом, я Ивану Федоровичу отдельно на карте показал, где остановиться. Чтобы у египтян не было претензий, я даже предложил Паскевичу им заплатить мелкую копеечку, в пределах пары миллионов рублей. Но вот умеет же Иван Федорович с разными абреками договариваться: Мухаммед Али, бывший тогда египетским пашой, сам денег за это приплатил и пообещал еще к впадине Горьких озер канал от Нила провести за свой счет. Насчет канала обещания своего он, конечно же, не выполнил, но в остальном стороны остались довольны друг другом.
Понятно, что не от щедроты души паша приплату предложил, ему Паскевич пообещал за это «полное признание независимости Египта Россией», а так как больше признавать Египет в общем-то было уже некому, то аргумент оказался чрезвычайно веским. Вдобавок Мухаммед этот решил, что России просто очень нужно озеро Манзала, а воевать из-за огромного соленого болота он вообще посчитал глупостью. Причем глупостью русских, которых он так ловко обвел вокруг пальца…
Когда я пришел со своей идеей к Николаю, он у себя в кабинете читал какую-то книжку. Поприветствовал меня кивком головы и снова продолжил чтение — а когда я изложил намеченный проект, от книжки оторвался и, глядя на меня исподлобья, поинтересовался:
— Павлов, ты зачем вообще ко мне пришел? Не видишь, царь занят, книжку интересную читает. Про мужицкого сына-сироту, который в школе выучился, потом в институте и стал инженером и дворянином, мост построил через Обь. Читал? Ах да, ты же ее и написал… Это ты с Позднякова ее писал? Обидеться ведь Андрей Владимирович может, он же из дворян не из последних.
— Нет, это в основном с Колобашкина писано, он мост сейчас заканчивает. Правда не через Обь, а через Енисей. Ну, приукрасил немного, конечно: в жизни-то ему не так повезло, у него жена дура…
— Умных жен вообще мало, тебе в этом повезло как раз. А зачем ты книжку эту вообще писал? Дворян обидеть или как?
— России потребуются сейчас многие тысячи инженеров, на одни железные дороги, по моим прикидкам, тысяч десять, и это только для начала. А уж если всё в целом взять — одних дворян очень сильно не хватит. А если из тысячи мужиков хоть один инженером станет…
— Ну, тебе виднее. А пришел-то зачем?
— Мнение ваше узнать по проекту.
— Павлов, ведь тебе на мнение моё вообще срать, ты всяко сделаешь как захочешь. Я вот смотрю на тебя и удивляюсь, и чем больше смотрю, тем удивляюсь сильнее. Ты же в России делаешь что захочешь, да и не только в России. У тебя даже армия своя, да и половина моей уже армии за тебя горой стоит. Я чего книжки твои читаю? Чтобы не читать письма разные, в которых только про тебя мне и пишут!
— Жалуются?
— Есть и такие дураки, но их письма еще в канцелярии выкидывают. А вот послушай, что мне пишет один генерал: «Ваше Величество, попросите Павлова приказать солдат в училищах не кормить пока те руки с мылом не вымоют. А то хлеб хватают грязными руками и дрищут потом не по детски…»
— Понять бы, что за генерал, а приказать — это не проблема.
— Проблема — это ты сам. Мне это Михаил пишет, между прочим брат родной. И даже он считает, что император и самодержец какого-то Павлова может лишь просить! Нет, в чем-то он прав, конечно. Но вот удивляюсь я не этому. Ты же, если в суть вникнуть, куда как больший самодержец нежели я, по желанию своему кого захочешь — казнишь, кого хочешь — милуешь. Я помню, как ты Канкрину предлагал тебе всю внешнюю торговлю отдать, а раз он отказался, то ты вообще под себя всю торговлю в Империи подгреб и своё получил. В столице магазинов, которые не твои, хорошо если с десяток наберется, да и то лишь из тех, что побрякушками промышляют. Заводы — так вообще почти все заводы у нас твои, а уж про дороги железные…
— Дороги все казенные.
— Называются казенными. А строишь их ты, работников всех опять ты нанимаешь. Даже министра ты выбрал! Зачем тебе вообще царь? Скажешь ведь, что надо царя свергнуть — и народ пойдет и свергнет… но ты так не говоришь. Почему?
— А потому что революцию устроить нетрудно, но страна-то от революции развалится. И никто не гарантирует, что ее потом можно будет обратно собрать. Так что чтобы страна процветала, нужно, чтобы власть была крепка. И, что, возможно даже важнее, нужно, чтобы каждый человек — и в самой стране, и за границей — знал, что в России власть крепка как никогда. Чтобы каждый человек в России власти верил, а каждый потенциальный даже преступник власти боялся. А крепкая власть — это когда властитель на нужные места назначает правильных людей. Вы таких людей знаете, а я — нет. И вот их знать и назначать на должности — как раз работа царя, а моя — всего лишь промышленность строить и развивать. И если цари все верно устроит, то власть будут и уважать люди добрые, и бояться людишки подлые. Причем чем вернее власть свою работу делать будет, тем подлый люд ее сильнее бояться станет. Аж до мокрых штанов…
— А если власть твоя будет, её, думаешь, в сухих штанах бояться будут? Студентов-бузотеров кто в Сибирь на стройки прямо из аудиторий забирает? Полицию студентики эти камнями, бывает, закидывают, а твоих милиционеров они слушаются как щенки дрессировщика…
— Студентов я же не на каторгу забираю, а отправляю на излечение. Физическое — труд на свежем воздухе здоровья изрядно добавляет, и ментальное — пусть сами посмотрят, как я… как государство народ угнетает и как правильно жизнь народу облегчать надо.
— Так не все излечиваются, я слышал…
— Мы все под богом ходим, и студенты тут не исключение. Но убогих и скорбных на голову я вылечить не могу, так что…
— Злой ты, Павлов. Я тебя за злобу твою осуждаю… где-то в глубине души. Но раз уж господь не дал мне силы с тобой бороться, то давай вот что обсудим: внучка моя Александра, девчонка хитрожопая, пока отец в Бухарестах губернаторствует, ко мне за благословлением пришла. Вот скажи мне, Алексей Никитич — он такая же сволочь, как и ты, или все же человек достойный?
— Если за Державу постоять, то, пожалуй, в меня пошел.
— Понял. Сашка-то согласен с выбором дочери — я его уже спросил, по твоему телеграфу — но от меня ответа ждет. Свадьбу сын твой где устраивать собирается, не знаешь?
— Уж не в Бухаресте точно.
— Слушай, ты все же уговори сына в Москве венчаться, все же царской внучке в Одоеве это делать не солидно. Договорились? А насчет канала — ты это сам решай, а если тебе подпись где поставить нужно будет, то я подпишу конечно. Свалился же ты мне на голову, рука писать устает, твои прожекты утверждая. Но во славу Державы можно, конечно, и постараться… Так что ты тоже старайся, а мы — и я, и дети мои, и внуки — чем сможем поможем. И не только подписями, ты осознаешь это?
— Я постараюсь… осознать. А там — как уж получится.
— Я тебе говорил уже, что ты наглец? Ах да… иди, на свадьбе встретимся.