— А дай монетку, погадаю! — завлекала девчонка, подражая взрослым товаркам, практикующим рядом.
— Зачем?
— За судьбу расскажу, за любовь большую, за кручину великую, да беду неминучую!
— Любовь имеется в наличии, кручина — была, знаю, а если беда неминучая, так какой толк о ней рассказывать? Все равно ж не миновать ее.
— А… — малявка растерялась, проглотив заготовленную речевку. — Почем знаешь, что не минует? Вот расскажу, и придумаешь, как миновать. Дай монетку!
— Ах, я еще и придумывать должна? Нетушки, не надо мне такого гадания.
— А… я… тогда на свидание погадаю!
— Но оно у меня и так будет.
— А на любовь?
— Уже есть, я же говорила, не надобно.
— А вдруг печальная?
— Я и не спорю.
— Но может и счастливая?
— Ты бы решила, какая она у меня: печальная или счастливая.
— Дай монетку, и всю правду скажу, — ехидно заулыбалась малявка.
— Правду… А что такое правда? Ты знаешь?
Я не думала пугать девчонку или философствовать, но ее приставания утомили, мало того, еще и задерживали на пути к наатцхеште. Кстати, а если…
— Может тогда спросить у наатцхешты, что есть правда?
— Тты… идешь к наа…. Ну к ней? — сразу смутилась, скорее даже испугалась малявка.
— Да, — вообще-то я все еще не уверена, но не исповедоваться же перед первой встречной, тем более дитятей, собравшейся надуть меня на пару монет: мне не жаль денег, мне жаль себя обманывать.
— Вот и иди! — неожиданно выдала девчонка, сердито шмыгнув носом, и решительно пошла прочь.
Что ж, вот и пойду.
То ли сгущающиеся сумерки, то ли усталость дня разогнали посетителей-просителей: у шатра наатцхешты стояли лишь двое сумрачных парней, гадавших на монетке заходить внутрь или не заходить. И пока они увлеченно подкидывали монету раз в десятый (и это только при мне!), я проскользнула поближе к входу. Честно говоря, ожидала увидеть у полотняной двери какого-нибудь верзилу или шустрого менялу, собирающего деньги за вход в шатер к наатцхеште, но никого не было. Что ж, наатцхешта сама назначает плату.
Нечего тянуть — пора. На миг мне показалось, что над входом в шатер будто мелькнули выведенные на эльфийский манер (ну, тот самый который считается таковым) удивительные слова: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Но мне это верно только показалось.
Тишина и покой царили в шатре. А может даже и скука. За несколькими занавесями, сплетающимися в настоящий лабиринт, обнаружилось некое подобие комнаты: на полу циновки, покрытые вязаными ковриками, три непонятно на что подвешенные лампы с мигающими язычками свечей, повсюду разбросаны подушки, а в центре, едва возвышаясь над полом, стоит круглый столик. Напротив входа на больших красно-коричневых подушках сидела… девушка. Вполне обычная, между прочим. Немногим старше меня, быть может лет на пять-шесть. Округлое лицо, кудрявые золотисто-рыжие волосы чуть ниже плеч, слегка полноватая фигура, не то каре-зеленые, не то серо-зеленые глаза. Как смогла столько рассмотреть? Все просто: бурча под нос что-то непонятное, девушка поднялась, одергивая простую юбку и кофту с вышивкой на рукавах, что носят крестьянки по праздникам, и сделала несколько шагов мне навстречу.
— И? — Да и голос у нее вполне обычный, иных слов не подберу.
— Наатцхешта? — уточнила я.
— А кто же еще? — усмехнулась девушка, потягиваясь, как кошка.
— Э… точно?
— Что, не похожа? — выгнула бровь наатцхешта (и впрямь: кто может еще здесь быть?!).
— Не очень, — созналась я в своих сомнениях.
— А так?
Миг, до боли короткий, до невозможного незаметный, и передо мной стоит… Госпожа Зимы. Высокая, в ослепительно белых одеждах, сплошь расшитых серебряными искрами, хрустальные бусы играют холодным огнем на шее и груди, стеклянные бусины, словно капли льда, мягко светятся в белоснежных волосах, уложенных крупными локонами вокруг головы. Серебряные ресницы, льдисто-голубые губы и снежно-белые глаза.
— Ик… и… не… уверена… — заикаясь и спотыкаясь, выдавила я.
— Может так?
Я ведь и глазом не моргнула, а пред моим взором совсем иной персонаж. Огненно-рыжие кудри, непокорные даже в тугих косах, спускаются до земли. Багряные, с желто-зелеными искрами глаза в обрамлении каштановых ресниц. Россыпь веснушек, солнечная улыбка. Широкое платье, будто сотканное из листвы, да венок весенних цветов на голове. Хозяйка Природы? Ох, Всевышний… я…
— Внешность — не самое главное, она может меняться и ничего не значить, — глубоким голосом поведала… девушка в крестьянском наряде.
— Ух… Это я уже поняла, — вполне связно и четко удалось мне сказать.
Да, я прекрасно усвоила, надеюсь, урок, но смена лиц, масок — слишком стремительна.
— Итак, что привело тебя ко мне?
— Меня зовут Эредет и я… — а вот дальше не знаю что сказать.
Ну не выпалить же, мол, ищу мужа, он не то чтобы меня бросил, но я его теперь бросить хочу, только на законных основаниях.
— И что, Вёснушка?
— Я — Эредет! — обижено поправляю.
— Уф, ну я и говорю: чего хочешь, Весна, Вёснушка! — наатцхешта пожала плечами с таким видом, будто я пыталась уверить ее, что солнце зеленое. — О, ты не знаешь, что означает твое имя? — неподдельно изумилась она.
Хм, а я думала, наатцхеште известно все. Хотя, что она говорит о моем имени?
— Имя как имя, меня так нарекли…
— Родители, точнее мама, потому как ты родилась весной, так долго ожидаемой в тот год. Эредет — Весна, это ведь на одном из языков вашего мира, вообще-то.
— Быть того не может! Я… далеко не все, конечно, языки знаю, но родители сказали бы. Или… это мертвый язык!