Снег шел второй день, и сыпался он с таким усердием, что буквально похоронил под собой все, на что падал.
На центральных улицах натужно ворочались снегоуборочные машины, пробивая коридоры в непрерывно возобновляемых заносах. На улицах же, не имеющих особого стратегического назначения, проезд становился все более проблемным, вплоть до полной невозможности. Пеший народ торил нелегкие тропы, тянущиеся темными полосками от каждого подъезда.
В такую погоду чертовски не хотелось выходить из дома, и Леонид тянул до последнего, надеясь, что как-нибудь что-нибудь все же сорвется, отменится, сдвинется... Но пришло время, и зазвенел телефон, и снятая трубка шуршащим голосом тети Доры продиктовала неизменный список продуктов: два пакета нежирного кефира, творог, батон, кирпичик серого, сметану в стаканчике, упаковку фрикаделек и еще всяческую съестную дребедень, которую следовало добыть в ближайшем супермаркете. И еще бутылочку подсолнечного, да смотри, Лёка, чтобы не вышло, как в прошлый раз!.. А "прошлый раз" - это было уже месяца три назад, когда он, не вглядевшись в этикетку, хватанул с полки соевое, и теперь регулярно выслушивал упреки в этом преступлении.
Отшелестела тетя Дора; он послушно почеркал карандашиком в блокнотике, чтобы вдруг не забыть чего; облачился в колючий серый с сиреневыми полосками свитер, который надевал только для этих визитов, - узкий и с коротковатыми рукавами свитер был связан собственноручно бабушкой; снял с крючка вешалки объемистую сумку из черной болоньи ("...эти магазинные пакеты, Лёка, - невероятно вульгарно!.."); зашнуровался, застегнулся, завязался в положенные по погоде полусапожки, куртку-"аляску" и ушастую шапку; аккуратно запер за собой дверь, подергал, спрятал ключи в самый-самый внутренний карман - все, теперь можно идти.
На улице тут же налетела метель. Швырнула в лицо полную пригоршню снега, хлестнула охвостьем пролетавшего обрывка ветра.
Леонид задвинулся носом в шарф, надвинул шапку на лоб и поплелся через переполненный снегом двор.
... - Лёка, ты опять слоишь вафли!
Бабушка качает головой, и тетя Дора смотрит укоризненно: ай-яй-яй, как нехорошо, и на клеенке целая россыпь крошек, и на колючках свитера тоже. Леонид смахивает с себя криминальные остатки вафель, - ну вот, теперь и на полу!.., торопливо глотает подстывший чай с нелюбимой мятой, уносит опустошенную чашку в раковину и тщательно моет ее специальной щеточкой, а затем вытирает ветхим вафельным полотенцем, желтоватым от старости. Этот ритуал незыблем, и две пожилые женщины - одна исподтишка, другая открыто - следят за его соблюдением.
Чашка отправляется отдыхать на предназначенную ей полочку, а Леонид подходит к окну и вглядывается в мечущиеся за ним полосы буйного снега.
Бабушка медленно, в три приема, поднимается из-за стола, шаркает к плите, брякает там чем-то и чиркает спичками. Тетя Дора хватается жилистыми тощими руками за колеса своего инвалидного кресла, рывком разворачивает его и выезжает за дверь.
- Все-таки это так вульгарно - кушать на кухне, - заявляет бабушка, водрузив на газ кастрюльку с водой. Леонид регулярно слышит это уже несколько последних лет, но согласно кивает, продолжая смотреть в окно.
- Но что поделаешь, - продолжает бабушка, звонко пристукнув кастрюлю крышкой, - с возрастом приходится выбирать в пользу удобства... что поделаешь... Лёка, ты еще посидишь с нами?
Картина за окном не располагает к прогулкам, а дома делать решительно нечего, и Леонид уверяет обрадованную бабушку в том, что сегодня он никуда не торопится.
Семейная идиллия: постукивание костяшек домино на фоне звучащей классической музыки. Сегодня тетя Дора выбрала Грига.
Леонид сразу же стал выигрывать, хотя обычно ему категорически не везло. Бабушка, нынче игравшая с переменным успехом, пребывала в благорасположении духа, а вот тетя Дора сердилась и нервничала. Проигрывать она не любила и не умела. Оставшись в очередной раз с горстью костяшек на руках, она с досады так махнула рукой, что смела их на пол. Леонид, посмеиваясь, полез их собирать, и тут кончилась пластинка, а с ней и сегодняшняя игра. Бабушке с тетей Дорой настало время смотреть сериал. Они были дружно увлечены запутанной мелодраматической историей с подменой младенцев, любовью богатого седовласого красавца к юной служаночке и прочими невероятными событиями, которые так волнуют любую женщину, и которые Леонид называл нереалиями.
Нереалии развивались полным ходом. Козни и интриги раскручивались с головокружительной скоростью. Беззащитную и нечеловечески порядочную служанку бессовестно "подставляли", и все положительные герои дружно верили негодяям, а та старательно, с каким-то первобытным идиотизмом, вела себя именно так, чтобы поддерживать их в этом самом убеждении.
Бабушка охала и ахала. Тетя Дора всплескивала руками и шепотом произносила какие-то трудноразличимые, но энергичные слова. Во время рекламных пауз шло бурное обсуждение. Леонид поглядывал на экран поверх раскрытой книги, хмыкал, даже крутил в особо драматических местах головой, - придумают же такое! - и невольно увлекся наблюдением за отрицательными героями, которые, как обычно, были гораздо интереснее и выпуклее положительных. Особенно хороша была главная стерва и ее сынок, глаз не отвести.
Серия прервалась на самом пике событий.
Тетя Дора огорченно всплеснула руками, закачала головой, а бабушка тяжело поднялась, с силой растирая поясницу сухонькими ручками, и заспешила в кухню, - проконтролировать варево в кастрюльке и в очередной раз снарядить чайку. Забулькала выливаемая вода: считалось, что повторно кипятить ее чрезвычайно вредно для здоровья ("... это же получается настоящая мертвая вода, Лёка, запомни раз и навсегда!.."), загудел кран, звякнула крышка стародавнего чайника с облупленным носом.
Тетя Дора крутанулась по комнате, переложила что-то на этажерке, поправила кружевную салфетку на телевизоре, подровняла стопочку книг на тумбочке в изголовьи своего диванчика. Леонид потихоньку листал книгу и искоса поглядывал на тетю, - та явно собиралась, но никак не решалась что-то сказать. Да так и не собралась: бабушка позвала внука в кухню и там принялась расспрашивать о делах на работе, словно он не докладывал ей обо всем ежевечерне по телефону.
Подоспел чай.
К столу прикатила тетя Дора, все степенно выпили по чашечке. От добавки Леонид отказался, но сам галантно наполнил чашки старушкам, пододвинул вазочку с печеньем. Они чаевничали всегда обстоятельно, с толком, с удовольствием, часто наполняя розеточки непременным смородиновым вареньем.
Возник разговор все о тех же коллизиях телевизионной жертвы свежепросмотренной серии. Леонид не удержался от язвительных комментариев, и был тут же в два голоса сурово осужден. ("... ты еще совсем мальчик, Лёка, и не понимаешь, как можно переживать из-за сложных жизненных ситуаций..."). Мальчик, которому недавно сравнялось тридцать пять, скептически похихикал и привычно уступил.
За окном немного просветлело, метель успокоилась, и снег - реденький и безобидный - падал уже почти отвесно. Леонид засобирался восвояси. Снова запускается процесс одевания - зашнуроваться, застегнуться, завязаться; в опустошенную сумку опускается баночка все того же варенья ("...ну и что же, что еще не доел последнюю банку... запас, Лёка, карман не тянет...").
... А на следующий день было воскресенье.
Ветра нет, солнце сияет, - красота! Словно и не было вчера отчаянного метельного буйства.
По телевизору шли местные утренние новости. В самом конце программы рекламировались "зимние потехи на Потехином острове". По соседству с законсервированными до летнего сезона аттракционами устроены горки, каток, городок ледяных скульптур и еще какие-то снеговые забавы. Тут же - при катке - теплые раздевалки с прокатом, соответственно, коньков, и еще поблизости кафе "с широким ассортиментом горячих и холодных блюд". Видеоряд продемонстрировал лихую троицу мчащихся по обледенелому скату румяных ребятишек и пару таких же румяных (или нарумяненных) фигуристых девах на фигурных же коньках.
Леонид к рекламе отнесся внимательно. Настолько внимательно, что сразу по ее окончании выключил телевизор, основательно оделся (да-да, все те же шнурки, завязки, застежки и даже - ликуй, бабушка! - нелюбимый свитер), да и отправился прямым ходом на Потеху, благо, что ходу ему было всего-ничего: минут пятнадцать. С собой же Леонид захватил полиэтиленовый пакет (не к бабушке же идет!) со вчерашней банкой варенья, - зайти после прогулки к Валентину, приболевшему на днях приятелю из соседнего отдела.
Действительно, наличествовал в указанном месте каток с раздевалкой, из дверей которой как раз вывалилась целая команда... нет, отнюдь не пышнотелых красоток, а вовсе даже ледащих подростков. Были и горки, полные визжащей извалянной в снегу мелкоты, среди которой затесался почтенного возраста гражданин, чем-то весьма разгоряченный и потому легко обретший детское самоощущение. Возможно, он уже ознакомился с рекламированным "широким ассортиментом" недалекой кафешки.
Леонид постоял немного у кромки ледяного поля, с сомнением оценивая свои потенциальные возможности конькобежца (не говоря уж - фигуриста). Когда-то давно, в период школьничества, он довольно уверенно чувствовал себя на льду, и даже поигрывал в хоккей на ближайшем пустыре, где каждую зиму окрестная пацанва заливала небольшой каточишко и самозабвенно махала умотанными изолентой клюшками. Правда, бабушка быстро пресекла эти, как она их назвала, спортивные безумства, ссылаясь на его, лёкины, криминальные гланды, миндалины и что-то там еще, сейчас уже трудновспоминаемое из ухогорлоносного (или -носового?) набора.
Не найдя в себе достаточно решимости, чтобы отправиться в прокатный пункт за коньками, Леонид медленно зашагал в обход горок, то и дело оскальзываясь на раскатанных ледяных дорожках.
Миновав опасную зону, он вышел на берег замерзшей *************. Летом здесь был пляж, а сейчас на этом месте расположилась обширная компания состряпанных изо льда фигур. Тут были исполинский Заяц и недоросль-Слон, конусообразные дед Мороз со Снегуркой, озверело скалящийся Конек-Горбунок и Дракон с добродушной сонной мордой, выводок похожих на грибы пузатых Гномов и целая толпа прочих дежурных сказочных персонажей и представителей фауны.
Здесь было немноголюдно: щелкали фотоаппаратами четверо туристов явно зарубежного вида, да удивительно долговязая бабуля выгуливала парочку шарообразных внуков, вооруженных одинаковыми деревянными лопатками ядовито-зеленого цвета.
Залюбовавшись полупрозрачными монстрами, Леонид потерял бдительность и, наступив возле одного из гномов на отколовшуюся ледышку, со всего маху грянулся спиной на утоптанный снег. Теплая одежда, конечно, смягчила удар, но Леониду хватило и этого, чтобы оказаться в более чем чувствительном нокдауне.
Потеряв на некоторое время соображение, воображение и ориентацию в пространстве, он бессмысленно глядел в белесое небо. Ничего интересного там увидеть не удалось, зато очень отчетливо ощущалась нарастающая тупая ломота в затылке и в районе крестца... да, кажется именно так называется это место, вспомнил Леонид и почему-то явственно услышал скрежет колес тетидориной инвалидной коляски.
Над ним склонилось лицо. Лицо скорее неизвестное, но при этом почему-то смутно узнаваемое. На лоб этого самого лица сползла вытертая по сгибу меховая шапка, и бабка, - да, конечно, это была та самая баскетбольного роста старуха, выгуливавшая одинаковых внуков! - лихим, совершенно не женским движением сшибла ее на затылок. Леонид попробовал пошевелить головой. В затылке беззвучно сдетонировал ощутимый заряд, и в глазах резко позеленело. Впрочем, пожалуй, это просто в поле зрения всунулся один из близнецов со своим фанерным инструментом.
Старуха зашевелила губами, но у Леонида в ушах все еще раскатывала тяжелая коляска, и он не разобрал ни слова. На всякий случай он постарался произнести нечто вроде "ничего-ничего, все в порядке", и сам не услышал своего голоса. Но старуха, видимо, что-то разобрала, потому что с сомнением покачала головой и выпрямилась. Лицо ее вознеслось куда-то в заоблачную высь и стало почти неразличимым.
Леонид сделал движение - подняться, но тут же в глазах все поплыло, запрокинулось куда-то назад, чертова коляска пронзительно взвизгнула... именно пронзительно, потому что звук буквально пронзил весь организм... и Леонид тяжело провалился в ватную глухую пустоту.
... Рука больно завернулась за спину; Леонид охнул, приходя в себя. Освобожденная рука вернулась на положенное место, расставшись с рукавом куртки. В это же время кто-то стаскивал с него полусапожки. Леонид протестующе дернул ногой, но это только ускорило процесс.
Опершись локтями о тонкий матрас, обнаружившийся под ним, Леонид приподнялся и огляделся. Тесная комнатка с низким потолком, зарешеченным снаружи маленьким окошечком и висящей на перекрученном шнуре мутной лампочкой. Кто-то возился в ногах узкой лежанки, на которой полулежал сейчас пострадавший. Видимо, пристраивал снятую с него обувь.
Пока Леонид озадаченно осматривался, возившийся перестал шуршать по полу и выпрямился, смахивая со лба капельки... нет, не пота, а талой воды.
- Как чувствуете себя? - бесцветным голосом спросил ледяной Гном.
- Я? Да, в общем-то... чувствую... хотя...
Леонид определенно потерял способность связно выражаться.
Гном переместился поближе к двери. По его курносой физиономии вода бежала уже струйками.
- Я, с вашего позволения, выйду... тепло!
За ним захлопнулась дверь.
Леонид почувствовал настоятельную потребность опуститься на подушку, - или что там оказалось у него под головой. Под головой оказалось свернутое в валик тонкое шерстяное одеяло. Преодолев внезапно нахлынувший приступ тошноты, Леонид принял горизонтальное положение и прикрыл ладонью глаза.
"Здорово же я шарахнулся", - подытожил он очевидное, - "даже не помню, кто и как приволок меня в этот вагончик... раздели вон, уложили..."