— Так что ты там про грех говорил? Без страха, стало быть, никак нельзя? И без воздаяния?
— Во! Именно! — радостно закивал алкаш.
— А вот грех можно творить и без всякого воздаяния, — сказал Ангел. — Свободно. Без наград и наказаний. Свобода воли греховна. Грех подобен гравитации. Земному тяготению. Держит вас всех на земле. А почему?
— Почему? — спросил я Ангела.
Алкаш заинтересованно хлопал глазами. Уборщица вновь задремала. Мужик же больше не засыпал, но и до конца проснуться также не смог, оттого просто раскачивался из стороны в сторону и еле слышно бормотал что-то невнятное.
Подошла официантка с подносом, плотно уставленным бутылками и широкими тарелками с салатом.
— Потому что рай…
Грохот заглушил его слова. Официантка рывком сдвинула опорожнённую посуду на край стола (при этом ловко удерживая поднос одной рукой) и стала выставлять на стол новые бутылки.
Освободив поднос, официантка выждала для приличия секунд пять и, убедившись, что о сдаче Ангел не вспомнил, гордо подняв голову, ушла.
— … Для вас не предназначен, — закончил фразу Ангел.
— Это как это? — спросил я. — А эти… как их… праведники?
— Вы там задохнётесь! — заявил Ангел.
— Где?! — испуганно подскочила уборщица, расслышав сквозь сон последние слова. — Чего это?
— В раю задохнётесь, — пояснил Ангел. — Воздух там для вас… неподходящий. Как на высокогорье.
— А чё, может, и Путин помер? — внятно вдруг произнёс мужик в наколках.
— А я ведь крещёная, — заявила уборщица. — Родители то мои меня как положено окрестили. В церкву то отнесли…
— Князьёв расплодилось… — пробормотал мужик и, не поднимая головы, потянул руку к стакану.
Алкаш схватил открывалку и быстрым движением начал срывать пробки. Шипучая пивная струя полилась в стакан и от звуков этих вся наша компания заметно оживилась.
— Я и сейчас в церкву хожу, — продолжала уборщица, не сводя глаз с бутылок. — На Пасху… куличи вот тоже ношу.
— Задохнёшься, — уверенно сказал Ангел. — Не больше трёх вдохов. В крайнем случае — пяти.
— А куда же мне? — удивлённо спросила уборщица. — Куда же мне податься то? Здесь никому не нужна и там, стало быть, тоже?
— Я вам правду открою, — сказал Ангел. — Вам одним. Только вы никому не говорите.
— Ну чё, поехали, что ли? — спросил алкаш.
И, не дожидаясь ответа, схватил стакан.
— Сволочь вот ты! — укоризненно сказала ему уборщица. — Человек вон какие слова интересные говорит. Где ещё такое послушаешь. А тебе нажраться лишь бы!
— Да ладно тебе, — ответил алкаш. — Я ж ему не мешаю.
— Некуда вам податься, — ответил Ангел. — Жалко вас, засранцев. Так жалко, просто спасу нет. Это тайна великая, запомните хорошенько. Счастлив тот, кто в раю не был. Счастлив тот, кто живым в руки Господа не попал. А кто попал — тому пиздец. Медленный и мучительный.
— Это как это? — удивлённо спросила уборщица.
— А вот так… Господь — он кто? — спросил Ангел.
И ответил:
— Творец! А Творец не может не творить. А творчество — это такая страшная вещь… Руки и ноги отрезают. В кипятке варят. Смолой обливают. Кожу сдирают.
— Страсти какие! — испуганно воскликнула уборщица. — Да зачем это всё?!
— Я же говорю — творчество, — пояснил Ангел. — Инженерные разработки, эксперименты. Подключат, бывало, кого-нибудь к кислородному аппарату, чтобы не задохнулся в райской атмосфере и не скопытился прежде времени — и давай экспериментировать. У одного праведника… или святого почти всю кожу со спины сняли. Постепенно. Кусочек за кусочком. Долго снимали. Почти два столетия. Как он кричал, бедный! Как молился! Всё Господа звал… Но Господь в экспериментах редко когда участвует. Он предпочитает отчёты изучать, доклады. Так что святой этот так Его и не дождался.
— Помер? — спросил я.
— А то как же! — ответил Ангел. — Вот оно каково — во плоти возноситься.
— А содержимое его кишечника на ужин подали? — снова спросил я. — Оно розовое было? Не подсохло? Не испортилось?
— Розовое, — ответил Ангел. — Свеженькое. Ароматное. Ну, что, и впрямь выпить пора?
Алкаш, точно только того и ждавший, быстро схватил стакан и, придерживая его второй рукой, чтобы не расплескать ни единой драгоценной капли, поднёс его ко рту и запрокинул, почти вертикально.
— Вот ведь падла, — заметил мужик в наколках. — И чокаться даже не хочет. Для приличия хоть. Вот сразу видно — чмо позорное.
— А если не во плоти? — спросил я Ангела. — Душа одна?
— Я же говорил уже, — как то даже устало и разочарованно ответил Ангел. — И что ты всё никак осознать не можешь! Какое тебе дело до души? Твоя душа — наша собственность. Мы дали — мы взяли. Твоя душа к твоей личности никакого отношения не имеет. Это просто записывающее устройство в твоём теле.
— Да, да, я помню, — ответил я. — Носитель информации. Запись состояний. А если я этот носитель уничтожу?
— Трудновато это сделать, — ответил Ангел, отхлебнув пиво и причмокнув при этом («не нектар, конечно, но тоже ничего… неплохо»). — Трудновато.
— Но можно? — не сдавался я.
— Можно, — ответил Ангел. — И это можно. Но тогда придётся во плоти возносить хитреца такого. И заняться небесным инжинирингом. Потому что у нас…
И он наставительно поднял вверх палец и покачал им.
— … Информация не пропадает!
И тут мы услышали плач.
С удивлением (где же была его проницательность и способность предвидеть события?) Ангел посмотрел в сторону уборщицы.