Щенок, почему ты оставил меня? Куда ты убежал? Я ведь такой же как ты. Не лучше. Не умнее. Не сильнее.
Просто у меня что-то с глазами. С ними что-то случилось. Их нет.
Это Леночка так сказала. Она знала… Видела…
Звуки влетают в комнату.
Смех. Разговоры. Мы оставили форточку открытой. Закрою теперь я… я один.
Или пусть остаётся открытой? Это ведь тоже… память.
Какое страшное слово — память.
Какое мёртвое, неподвижное, страшное слово.
Там, за окном, другой мир. Там всё по другому. Там люди идут по улице, возвращаясь с работы. Там выбивают ковёр, развесив его на низком школьном заборе. Там стучат костяшками домино. Там копаются дети в песочнице. Там пытаются завести машину, толкая её по узкой бетонной площадке перед гаражом. Там живут. Там все живы. И никто не знает… И наплевать… всем.
Там своё течение. Своя река.
Всё проносится мимо. Минута за минутой. Час за часом.
Стемнело. Наступила ночь.
Я сидел в кресле. Недвижно. Не зажигая свет, в темноте.
Мне казалось, что если я буду сидеть вот так вот — долго, очень долго, то смерть, которая бродит по тёмной этой комнате обязательно наткнётся на меня — и, сжалившись, костлявой, иссохшей ладонью своею сдавит мне горло.
И тогда… Хотя бы тогда я увижу Лену. Живой.
Мы оба будем мертвы. И оба живы. Где-то там, куда мы уйдём. Уйдём из этой квартиры. Из этого дома. Из этого мира.
Уйдём вместе.
Но смерть не пришла. Пропустила меня. Или её к тому времени уже не было в доме? Может, смерть сама не ожидала того, что произошло — и, схватив так внезапно доставшуюся ей жизнь, ушла… Поспешно, словно сбегая из проклятого этого дома.
Убежала. Или ей просто противно до меня дотрагиваться?
Ничего. Мне самому противно.
Я лёг на пол. И закрыл глаза.
Хорошо бы теперь… Снять люстру, верёвку на крюк — и голову в петлю.
Нас когда-нибудь так и найдут. Её — на диване, меня — под потолком. Осмотр, протокол.
На носилках — наши тела. Раздувшиеся, зловонные. В трупной зелени.
Осмотр. Фотографии.
«Выносите…».
Не хочу! Слышите? Не хочу, не допущу этого!
Полюбуетесь на моё тело? Или на её? Будете щёлкать фотоаппаратом? Травить похабные анекдоты над нашими трупами? Прикладывать к нам рулетку?
Что вы замерите этой рулеткой? Наши поцелуи, наш смех, наши слёзы, наши сердца, любовь, сама жизнь наша уйдёт от вас безвозвратно. И бесследно.
Нас не было в этом мире. Мы показались вам. Почудились. Что-то мелькнуло перед вами. На долю секунды, на мгновение. И исчезло. Это так… размытое что-то. Обрывок давнего сна.
Не обращайте внимания. Всё прошло. Да и не было ничего.
Ничего. Именно так! Так и будет. Я позабочусь об этом.
Я открыл глаза. Встал. Подошёл к дивану.
Свет уличных фонарей едва доставал до нашего окна. Но и в этом свете, слабом, едва проникающем сквозь оконное стекло, я мог разглядеть её. Леночку, мою Леночку. В последний раз я смотрел на неё. Старался запомнить каждую черту её лица. Каждую чёрточку. То, что я ласкал когда-то. Целовал. Нежно гладил ладонью.
Я хотел сохранить это. Во мне. Теперь это могло жить только во мне.
Но не здесь! Не в этом доме!
Я откинул плед. Взял её тело на руки. Поднял её. Понёс.
Я положил её в ванную. В темноте. Едва не упал, качнулся вперёд, плечом ударившись об острый край ванной.
То ли от волнения, то ли от нагрузки сердце забилось так быстро, словно захлёбывалось переполнившей его кровью.
Руки дрожали. Я едва нащупал выключатель.
Я заранее прикрыл глаза и свет не ослепил меня. Но всё равно — он показался мне ярким. Очень ярким. Я никогда не замечал, что у нас в ванной комнате такой яркий свет.
Я зашёл на кухню. Вынул из-под кухонного шкафа хозяйственный ящик. Достал топорик для рубки мяса.
Потом сходил за пилой-ножовкой.
Вернулся в ванную комнату.
И всё время повторял шёпотом: «это не она… теперь это не она… это не её тело… она ушла… ушла… не она».
Но это тело, в ванной… Оно было так похоже на её тело. Очень похоже.
Я снял с неё одежду. Бросил в полиэтиленовый мешок. Потом взял топор…
Нет, кровь не хлестала. По моему, она хлещет только из живых.
Крови было много. Она текла. Потоками. Но просто текла. Не хлестала.