- Все дела остановились - какие могут быть убытки, а? Да будь-ка я на месте головы, да я бы, - ах, господи! гонцов бы везде послал...
- Что же, братцы, делать?
"Боятся, черти!" - соображал Вавила, оскалив зубы. Тревога обывателей была приятна ему, она словно грела его изнутри, насыщая сердце бодростью. Он внимательно рассматривал озабоченные лица и ясно видел, что все эти солидные люди - беспомощны, как стадо овец, потерявшее козла-вожатого.
И вдруг в нём вспыхнул знакомый пьяный огонь - взорвало его, метнуло через забор; точно пылающая головня, упал он в толпу, легко поджигая сухие сердца.
- Православный народ! - кричал он, воздевая руки кверху и волчком вертясь среди напуганных людей. - Вот он я, Бурмистров, - бейте! Милые эх! Понял я - желаю открыться, дайте душу распахнуть!
От него шарахнулись во все стороны, кто-то с испуга больно ударил его по боку палкой, кто-то завыл. Вавила кинулся на колени, вытянул вперёд руки и бесстрашно взывал:
- Бей, ребята, бей! Теперь свобода! Вы - меня, а вас - они, эти, которые...
Он не знал - которые именно, и остановился, захлебнувшись словами.
- Стой! - крикнул Кулугуров, взмахивая рукой. - Не тронь его, погоди!
- Я ли, братцы, свободе не любовник был?
Обыватели осторожно смыкались вокруг него, а Бурмистров, сверкая глазами, ощущал близость победы и всё более воодушевлялся.
- Что она мне - свобода? Убил я и свободен? Украл и свободен?
- Верно! - крикнул Кулугуров, топая ногами. - Слушай, народ!
Кто-то злобно и веско сказал:
- Да-а, слушай, он сам, чу, третьего дня, что ли, и впрямь человека убил!
- Да ведь он о том и говорит! - орал старый бондарь.
- Видали? - подпрыгивая, кричал Базунов. - Вот она - свобода! Разбойник, а и то понял! Во! Во-от она, русская совесть, ага-а!
Вавила немножко испугался и заиграл с жаром, с тоской и отчаянием.
- Верно - убил я! Убежал разве? Нету! Судите - вот я! Кого я убил?
Ему снова захлестнуло язык, сжало горло, он схватился руками за грудь и несколько страшных секунд молчал, не зная, что сказать.
Вокруг глухо бормотали:
- Кается!
- От души, видать!
- Простой народ - он завсегда бога помнит! А эти разные образованные они вон, слышь, и над богом издеваются...
- Ну всё-таки убийство ежели...
- Кого я убил? - крикнул Вавила. - Выученика Тиунова, кривого смутьяна...
Он сам удивился своим словам и снова на секунду замолчал, но тотчас понял выгоду неожиданной обмолвки, обрадовался и вспыхнул ещё ярче.
- За что я его? За поганые его стихи, ей-богу, братцы! За богохульство! Я знаю - это кривой его выучил, фальшивый монетчик! Не стерпело сердце обиды богу, ну, ударил я Симку, единожды всего, братцы! Такая рука, - я ничего не скрываю, - такая сила дана мне от господа! И тоже - где убил! У распутной девки! Там ли хорошему человеку место?
Мещане угрюмо смотрели на него, а Кулугуров убедительно говорил, покрывая крики Вавилы:
- Мы в этом не судьи, нас эти дела разбойные не касаются! А что он против свободы - это мы можем принять!
- Нет, кривой-то, а? - злобно воскликнул кто-то. - Везде!
- Смутьянишка, дьявол!
- Старушку бы эту Зиновею - и женщину с ней - тоже бы заставить, пусть расскажут про антихристовы затеи эти...
Чей-то тревожный голос крикнул:
- Глядите-тка, сколько их к собору прёт! Сомнут они нас, ей же богу! Братцы!
- И мы туда! - загремел Кулугуров. - Али мы не граждане в своём городе? И ежели все нас покинули без защиты, как быть? Биться? Вавил, айда с нами, скажи-ка им там всё это, насчёт свободы, ну-ка!
Он засучил рукава пиджака по локоть и сразу несколькими толчками сбил, соединил всех в плотную, тяжёлую кучу. Бурмистрова схватили сзади под руки и повели, внушая ему:
- Ты - прямо говори...
- Не бойсь, поддержим!
- Полиции нет...
- Мы тебе защиту дадим...
- Насчёт кривого-то хорошенько!..
Вавила точно на крыльях летел впереди всех, умилённый и восторженный; люди крепко обняли своими телами его тело, похлопывали его по плечам, щупали крепость рук, кто-то даже поцеловал его и слезливо шепнул в ухо:
- На пропятие идёшь, эхх!
- Пустите! - говорил Вавила, встряхивая плечами. Малосильное мещанство осыпалось с него, точно лист с дерева, и похваливало:
- Ну, и здоров же!
И снова прилеплялось к возбуждённому, потному телу.
Бурмистров понял свою роль и, размахивая голыми руками, орал:
- Я их открою! Всех!