- Ко мне кто приходил или спрашивал? - буднично поинтересовался он, расплачиваясь с хозяйкой за квартиру. Та изобразила удивление. Лучше бы не притворялась - не так заметна была бы фальшь. Сама же отпирала для кого-то комнату и наверняка не бескорыстно. За негласные услуги всегда платили и еще больше - за умение молчать. Однако слишком уж перепугана, дело, пожалуй, не в одном только письме. Марио почему-то был уверен, что сейчас, когда он уйдет, она бросится к телефону, чтобы известить кого надо о его появлении, если еще не позвонила, пока он был у себя.
Джеймс, похоже, не выбирался из машины. Он изучающе посмотрел на подошедшего Марио - все ли в порядке? - и взгляд его снова стал отсутствующим. На широком лице в обнимку спали лень и равнодушие. Вот только губа... Еще секунду назад имевшая вполне приличный вид, она поползла вперед, налилась, вспухла и, наконец, отбивной котлетой улеглась на подбородок. Замечательная губа! Не губа, а барометр. Марио дал себе слово научиться читать его показания. Сейчас Джеймс, должно быть, расслабился. А до этого? Что держало его в напряжении?
- Случайно не знаешь такого - Роджер Гликоу? - спросил Марио, когда они миновали дом, в который он сам не знал когда еще заглянет.
- Без понятия, - шлепнул губой Джеймс.
Оранжевый конверт лежал в кармане. Марио попросил проехать той улицей, где находился офис, а когда они поровнялись с павильонами выставки, - сбавить скорость. Было без четверти одиннадцать. Еще не поздно познакомиться с тем, кто именовался Роджером Гликоу. Он терпеливо ждет. На входе в центральный павильон - женщина с двумя детьми. Дети доедают мороженое. Когда они войдут в павильон, их тоже ощупает не теряющий надежды взгляд.
Он собирался еще походить по магазинам. Его гардероб нуждался в обновлении. Но когда они въехали в торговый квартал, передумал.
- Правильно, - неожиданно одобрил Джеймс. - Что нужно, я привезу. Это тоже входит в мои обязанности.- Он подобрал губу. В боковом зеркале уже давно ползала темная мушка. За ними неотступно следовал черный "мустанг".
- Быстро же ты затосковал, - насмешливо встретила его Сьюзен, когда он вышел из машины. Она стояла на высоком крыльце, руки в карманах халата, волосы подобраны. Подтянутая, собранная, строгая. - Что так? Отвык от городского шума?
Марио, хотел он того или не хотел, застрял на первой ступеньке и снизу смотрел на голубое изваяние. О, черт, она же красивая!
- Меня никак ждут? - сказал он и пожалел. Не следовало подчеркивать то, что и так было ясно. Сьюзен стала Кормилицей, то есть лицом должностным, как все здесь, и нечего пялить на нее глаза. Да, она ждала, но не потому, что ей этого хотелось, а так надо было - дело есть, пусть он ничего себе не воображает.
- Оденься и приходи к Доктору, - сказала она. Прозвучало полуприказом.
"Оденься" означало влезть в такой же голубой халат и напялить шапочку. Всякий раз, когда приходилось переодеваться, а в лаборатории иначе не пускали, он испытывал тоску одичавшего кота, попавшего в мешок, и стороной обходил зеркала, чтобы не встречаться с подозрительно замаскированным типом.
Что-то в его отсутствие произошло. В кабинете Эгона собралась вся троица. Сам Доктор сидел за столом, поставив перед собой руки шалашиком, и целиком, казалось, был занят тем, что наблюдал, как пружинят пальцы, соприкасаясь подушечками друг с другом. Кормилица, обхватив себя за локти, стояла у окна. Спиной. Неизменно стройная, строгая. И тоже сама по себе, будто никакого отношения к происходящему не имела. Зато Учитель и не пытался скрыть возбуждение. Он чуть не налетел на Марио, опалив, его взглядом.
- Объясни ему, Доктор! - Он был уже в другом конце кабинета.
...под утро их привезли на какой-то полустанок. Вывели из вагонов на платформу, построили. Стояли не по ранжиру, кто с кем. Справа от него оказался огненно-рыжий малый с сытой наглой рожей. Кажется, они ехали в одном купе. Потом его так и звали: Рыжий, и не столько за цвет волос, сколько за нахальство и пронырливость. Почему-то все считали, что рыжие и не могут быть другими. "Подвиньсь!" - повел плечом малый.
Отвоевав пространство, он на какое-то время уго монился. Потом вдруг повел носом, повертел головой и уставился на Марио: "Так это ты вонял всю ночь! У, парфюмо!"...
- Извините, Марио, так сложились обстоятельства, что мы вынуждены обратиться к вам за помощью. - Эгон Хаген единственный из троих, кто оставался с ним на "вы". У него в крови было то, что называют врожденной деликатностью.
- Какие обстоятельства, какая помощь?! - взорвался Жан. Не мечи икру, мы не на ассамблее.
- Дело в том, - продолжал спокойно Доктор, - что возник вопрос, разобраться в котором нам пока трудно. Вероятно, мы чего-то не знаем. Если вы поможете, то окажете...
- О боже! - простонал Жан и направился к двери. Слушать дальше было выше его сил.
Марио в какой-то степени разделял его нетерпение. Из слов Доктора он уяснил пока только одно: какая-то неприятность, причем большая, раз они так переполошились.
- Присядьте, пожалуйста, - предложил, или скорее попросил Доктор. - Сейчас все объясню.
Объяснение было долгим, туманным, что-то не договаривалось, возможно, намеренно, и позднее, переваривая пространный монолог Хагена, Марио с трудом составил более или менее ясную для себя картину "обстоятельств". Началось это еще несколько дней назад. Тревогу поднял сам Доктор. Ему не понравилось состояние Большого Мозга. Какие-то там у Него отклонения. "Будь это обычный пациент, я определил бы: невроз". Невроз - это понятно. Болезнь как болезнь, и ее следует лечить, вернее, не ее, а его. А чтобы лечить, надо знать первопричину. С чего вдруг? Не от сырости же. И это еще полбеды. Хуже, что сам БМ закапризничал, как малое дитя, лечиться не хочет. Попробовали подмешать лекарства в физраствор, чуть ли не истерика, заставил сменить меню. Это уже по части Кормилицы. Ей выговор и протест: если, заявил, еще раз без моего ведома попытаетесь сварить такое блюдо, объявлю; голодовку. Она вот сейчас стоит у окна и переживает... Ему объясняют: без лекарств нельзя, хуже будет. Да какой разговор с больным, неврастеник ведь. Слушать ничего не хочет: лучше вас, мол, знаю, что можно, а что нельзя. Устал я, говорит, отдых нужен, отпуск. Вот тут забегал кибернетик, то есть Учитель. Почему отпуск? Сколько лет без продыху - и ничего, а теперь вдруг устал. Отпуск - это катастрофа. Срывается не только рабочая программа (на это Учителю наплевать), рвется связь с миром, прерывается информационный поток. БМ отстанет от событий, вроде как школьник, прогулявший учебную четверть. Что потом спрашивать с отставшего ученика! В принципе Он может сам объявить себе каникулы, но тогда... Страшно даже представить, что тогда... Такая вот закрутилась карусель. И крутится не первый день, только Марио ничего не знал. С какого дня конкретно? Прикидывали, считали - выходит примерно с появлением в Нью-Беверли Сына, и получается, что он Марио Герреро, во всем виноват, если и не во всем, то все равно виноват. Потому и есть к нему вопросы.
- Еще раз извините, мы вынуждены кое о чем спросить. Обстоятельства, сами понимаете, чрезвычайные. - Доктор не сразу решился сказать "чрезвычайные". Он старался подбирать слова нейтральные, спокойные, чтобы не оказать на собеседника эмоционального нажима. Давить на психику, как он считал, унизительно, а для людей его профессии - недостойно.
К тому времени, поостыв, вернулся Жан, покинула свой пост у окна Сьюзен. Втроем они терзали вопросами Марио, пытаясь понять причину свалившихся на них проблем.
- Ты поднялся на лифте, вошел в зал. Как Он встретил? Первые слова.
- Спросил о звездах. В том смысле, люблю ли я смотреть на звезды.
- И что? Ответ понравился?
- Откуда мне знать. Поинтересовался, во что я верю.
- Веришь или веруешь?
- Для него это без разницы, я так понял.
- Потом?
- Немного поговорили о жизни и стали играть.
- Как играть, во что?
- Ну, вроде как с переодеванием, только на словах. Сам он был то прокурором, то проповедь читал, то дурачка из себя строил: а почему, отчего? И меня все время во что-то рядил. Представь, говорит, что ты женат, имеешь свой дом. Тут меня смех стал разбирать. Попугать хотел: зачем ты, Марио, в детстве деревья ломал? Потом вдруг: ты бог. Это я-то бог!.. Да вы все здесь во что-то играете.
- Нет, так мы ничего не узнаем... У тебя хороший глаз, ты легко подмечаешь. Постарайся вспомнить. Что тебя особенно удивило?
- Яйцо.
- Не о том. Каким Он показался, в разговоре? Может, странность какая?
- Яйцо сияло.
- Хватит! - взметнулся Жан. - Он же нас дурачит. Разве вы не видите?! Молодец, Марио, всем нам носы утер. Нет, скажешь?
...все видели, как Рыжий заходил в каптерку. Он пробыл там минуты две и вышел, ухмыляясь. На вечерней поверке сержант спросил: "Кто?" Строй молчал. Сержант медленно обошел их, всматриваясь в каменные лица. "Ладно, - сказал он. - Наказывать всех не в моих правилах. Когда вся армия чистит нужник - это не армия, а ассенизаторы. Достаточно одного. Может, есть добровольцы?" Строй молчал. "Тогда сами решай: те кому". Строй молчал. "Что ж, подождем. Будете стоять до посинения". И тут подал голос Рыжий: "Парфюмо. Его хлебом не корми - лишь бы пахло. В нужнике ему самый раз". Сержант распустил строй. Марио пошел за шваброй...
Когда они остались вдвоем. Доктор встал из-за стола, прошелся по кабинету. Он был явно расстроен. Это он предложил переговорить с Марио и, поскольку затея не оправдала связанных с нею надежд, чувствовал себя виноватым. Перед всеми. Перед Ж.аном и Сьюзен, что отнял у них время; перед Марио, что поставил его в неловкое положение. Сам он не считал, что этот загадочный избранник Большого Мозга морочит им голову. Тут что-то другое.
Взяв стул, он сел напротив Марио.
- Мне показалось, - тихо начал он, - иногда вы как бы отключаетесь, пропадаете куда-то. С вами часто так?
Как ни странно, скандальный разговор у Доктора нисколько не испортил его отношений с троицей. Наоборот. Теперь он был посвящен в самую что ни на есть потаенную жизнь Нью-Беверли, и при нем в открытую обсуждались все дела и события, о которых сам он наверняка никогда бы не узнал.
Обменивались новостями обычно за обеденным столом на общем сборе. Но не только. Случалось, Марио оставался с кем-либо наедине, и тогда, непроизвольно яли делалось это умышленно, в знак особого доверия, с ним делились тем, о чем умалчивалось в присутствии других. Были, оказывается, у них друг от друга секреты, и не только сугубо личного, интимного свойства, а, что самое неожиданное, - связанные с Башней.
Удивила его прежде всего Сьюзен Маккали.
В тот злополучный день, когда они чуть не перегрызлись у Доктора, она перехватила Марио на пути к коттеджу. Вначале он подумал, что начнет утешать или постарается как-то сгладить - допрос-то учинили они. Ничего подобного! Накинулась на него, что та пантера. Во всем, видите ли, он виноват; с ним просто страшно рядом стоять - обязательно история. (Это он уже слышал). Не успел появиться - и кругом черт знает что творится. Вандал, варвар, разрушитель. Где пройдет, там пепелище. (Зачем тогда его сюда затащили?). Доктора пожалела: деликатнейший человек, умница, молиться на таких надо. За Учителя горой: талант, гений, он и так по ночам не спит. (Но что он им сделал?).
Другая женщина, наговорив такое, повернулась бы и ушла, унося с собой праведный гнев и распаленную гордыню. Только Сьюзен не относилась к тем, другим. Еще не закончив тираду, она уже поняла, что пересолила и переперчила... У нее хватило мужества вылить это варево и начать стряпать заново.