Пока что - во всяком случае - только так.
( Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, том V, стр. 216, М., 1950.
( Позволю себе попутно заметить: пока что все многошумные нововведения горбачевского руководства носят характер упомянутой Солженицыным "косметики", может быть, паже пластических операций, но не затрагивают органических функций системы (прим. Д.Ш.).
( "Исследования новейшей русской истории" и "Всероссийская мемуарная библиотека", выходящие под общей редакцией А. И. Солженицына в издательстве ИМКА-Пресс, Париж.
( Ой, далеко не все мы таковы и по сей день (Прим. Д.Ш.).
(( Почему только "мелких"? Не менее губительна и национализация крупной промышленности (Прим. Д.Ш.).
((( Сергей Булгаков показал ("Карл Маркс как религиозный тип", 1906), что атеизм есть главный вдохновляющий и эмоциональный центр марксизма, все остальное учение уже наворачивалось вокруг него. Яростная вражда к религии - самое настойчивое в марксизме (Прим. Солженицына).
( Не случайно после Хрущева, последнего сколько-нибудь верующего в коммунизм "вождя", его преемники отказались говорить о реальных сроках построения коммунизма.
( И Горбачев тоже либо опустит приподнятый им пресс, либо окажется лицом к лицу с угрозой трансформации тоталитарной системы в нечто ей не тождественное.
( Использование межнационального антагонизма характерно для коммунистической власти по сей день. Пример, лежащий на поверхности, использование антисемитизма, всегда тлеющего в достаточно широких слоях неевреев, для переключения народного недовольства с властей предержащих на "сионистов". Но это далеко не все. В СССР рядовой состав вооруженных сил, как правило, проходит службу в районах, этнически чуждых, что затрудняет контакты военнослужащих с местным населением. Призывники славянских национальностей чаще всего несут службу в Средней Азии, на Кавказе, в Прибалтике и т.п., а призывники, принадлежащие к нацменьшинствам, - в регионах со славянским большинством. Такая политика облегчает властям своеобразную самооккупацию страны. Особенно последовательно она проводится по отношению к составу внутренних войск (ВВ) МВД и КГБ (частично - к некоторым спецформированиям милиции), используемым в качестве карательных сил, и - весьма успешно. Некоторые примеры: известный Восьмой полк ВВ МВД, дислоцированный в Тбилиси и укомплектованный в основном славянами, в 1956 г. совершил массовые расстрелы грузинского населения, а в 1983 году обстрелял самолет грузинского ГВФ, посаженный в аэропорту после неудачной попытки похищения. В 1962 г. отряды ВВ, укомплектованные выходцами с Кавказа и из Средней Азии, зверски расправились с восставшими рабочими Новочеркасска, в основном русскими и украинцами (мне известен случай самоубийства русского офицера во время этой расправы). В Москве дислоцирована отдельная московская стрелковая дивизия особого назначения ОМСДОН, укомплектованная выходцами из нерусских окраин и предназначенная для карательных операций против населения Москвы.
Эти внутренние войска носят по всей стране одинаковую форму и вооружены одинаковыми автоматами с одинаковыми разрывными пулями, полученными из одних и тех же рук. Тем не менее, после очередного кровавого эксцесса (каковых немного - только из-за ощущения населением их безнадежности) возникают слухи о "русской жестокости" или об "азиатском зверстве" - в зависимости от того, где возник этот эксцесс и кем был подавлен.
( "Вехи" - сборник статей о русской интеллигенции. Москва, 1909. Переиздан в 1967 году издательством "Посев", ФРГ.
( Не путать с полуофициальным шовинистическим обществом "Память" 1986-1987 гг.
( А.П.Федосеев считает, что стихийное отвращение к социализму охватило все общество и практически выражается в повсеместном молчаливом саботаже труда и в создании второй экономики. Он полагает, что правители СССР уже сегодня не смогут найти в обществе исполнителей для репрессий, когда власти придется вступить в открытое единоборство с антисоциалистическими тенденциями в поведении масс. Я полагаю, что почти всеобщая фальсификация своей трудовой деятельности еще не означает наличия в трудящихся четкой альтернативы социализму.
Не случайно и А.П.Федосеев так много занимается выработкой и пропагандой этой альтернативы (восстановление частной инициативы в условиях сильной антимонополистической демократии). Боюсь, что советские правители в случае нарастания конфликта между ними и обществом найдут в последнем пока еще достаточное число коллаборационистов и исполнителей для репрессий, как находят их в Польше. Стихийное отвращение надо превратить в осмысленное неприятие социализма в сочетании с четкой экономической и политической альтернативой советскому строю в сознании отнюдь не только интеллигенции или даже всей разноликой "образованщины". Следует апеллировать ко все слоям населения, а до этого пока еще очень далеко.
( Эта динамика прекрасно изучена коммунистами и неоднократно использовалась ими в их стратегии и тактике захвата власти. Они этого и не скрывают, когда говорят о "перерастании той или иной антиавторитарной или антиколониальной революции в социалистическую.
(( Вот и еще одна (и не единственная, не последняя) "виновница русского падения", не только интеллигенция (прим. Д. Ш.).
( Того же требовал в свое время Бухарин для элиты партии (Прим. Д. Ш.).
( См. "Память", № 5, С.Д.Рождественский, Материалы к истории самодеятельных политических объединений в СССР после 1945 года, стр. 226-286, - далеко не полный перечень репрессий послевоенной и послесталинской поры по отношению к молодежным (преимущественно) оппозиционным группам.
( И. Бунин. "Окаянные дни". Изд. "Заря", Лондон, Канада. 1977, стр. 94-95. Курсив Бунина.
(( Еще в начале 1920-х гг. Ленин писал наркомюсту Курскому, что главное условие эффективности репрессий - их неотвратимость, что она важнее их силы.
( В Самиздате - текучи редакции. И позже Телегин изменил конец. Появилось: "первые версты - бойкот, неучастие, игнорирование". Игнорирование - это обычный шиш, а вот неучастие - где же?.. (Прим. Солженицына).
( Живя в Израиле, где взаимоотношения с соседями крайне обострены и осложнены, того же хотим и для себя, хотя и не встречаем ответного понимания.
( Загадочные флуктуации горбачевской "оттепели" обсуждать еще рано.
( В каждом советском издании, кроме лжи, есть правда и полуправда, которые надо уметь читать. Отказавшись от них и от продукции других средств массовой информации (они тоже лгут), откуда черпать и крупицы правды о жизни страны и мира? (Прим. Д.Ш.).
( Израильские крайне религиозные ортодоксы (харедим) не служат в армии даже во время войны и не признают никакой государственной службы, утверждая, что молитвы больше влияют на судьбы людей и народов, чем какие бы то ни было действия. Ни погромы, в том числе и в Палестине до образования государства, ни катастрофа европейского еврейства не пошатнули их в этой уверенности.
( Вопрос Б.Левина (прим. Д.Ш.).
II. СОЛЖЕНИЦЫН И ДЕМОКРАТИЯ
Это - историческая роковая ошибка либерализма, не видеть врага слева. Считать, что враг всегда только справа, а слева, мол, врага нет. Эта та самая ошибка, которая погубила русский либерализм в 1917. Они проглядели опасность Ленина, и то же самое повторяется сейчас, ошибка русского либерализма повторяется в мировом масштабе всюду и везде (II, стр. 407-408).
...я не говорю, что демократии находятся при конце, а что они - в упадке воли, упадке духа и веры в себя. И цель моя - вдохнуть в них эту волю, вернуть им эту твердость или призвать их к этой твердости (II, стр. 211).
...я не против демократии вообще, и не против демократии у нас в России, но я за хорошую демократию и за то, чтобы в России шли мы к ней плавным, осторожным, медленным путем (II, стр. 130).
Гласность, честная и полная гласность - вот первое условие здоровья всякого общества, и нашего тоже (II, стр. 13. Разрядка Солженицына).
Отчасти мы уже касались этой темы в предыдущей главе. В значительной степени нам придется к ней возвращаться в той части книги, в которой мы будем говорить об отношении Солженицына к Западу (и Запада - к России и СССР) и о проблемах сопротивления коммунизму, исследуя интерпретацию этих проблем Солженицыным. И все же некоторые аспекты истолкования им сложного феномена современной западной демократии и этого строя как некоего социального и этического принципа хотелось бы рассмотреть в отдельной главе.
Из Письма IV съезду ССП, из Нобелевской лекции, из "Образованщины", из призыва "Жить не по лжи", из "Письма вождям" (с некоторыми компромиссными ограничениями, вытекающими из психологии его адресатов), из некоторых других упомянутых и не упомянутых нами выступлений Солженицына непредубежденный читатель вынесет отчетливое впечатление: свобода печати, свобода самовыражения граждан, гласность - краеугольные камни, на которых должно быть построено, по его убеждению, здоровое общество. Эта мысль с предельной полнотой выражена в маленьком публицистическом шедевре - в "Открытом письме Секретариату Союза писателей РСФСР" от 12 ноября 1969 года по поводу исключения Солженицына из ССП. В этом торжественном и яростном монологе знаменитое письмо Л. К. Чуковской М. Шолохову названо "гордостью русской публицистики". В нем Солженицын защищает от предстоящего исключения из ССП Л. Копелева, "фронтовика, уже отсидевшего десять лет безвинно, теперь же виноватого в том, что заступается за гонимых, что разгласил священный тайный разговор с влиятельным лицом, нарушил тайну кабинета" (Солженицын II, стр. 12-13).
И далее следуют слова, которые самому последовательному демократу нечем дополнить:
"А зачем вы ведете такие разговоры, которые надо скрывать от народа? А не нам ли было пятьдесят лет назад обещано, что никогда не будет больше тайной дипломатии, тайных переговоров, тайных непонятных назначений и перемещений, что массы будут обо всем знать и судить открыто?
"Враги услышат" - вот ваша отговорка, вечные и постоянные "враги" удобная основа ваших должностей и вашего существования. Как будто не было врагов, когда обещалась немедленная открытость. Да что б вы делали без "врагов"? Да вы б и жить уже не могли без "врагов", вашей бесплодной атмосферой стала ненависть, ненависть, не уступающая расовой. Но так теряется ощущение цельного и единого человечества - и ускоряется его гибель" (II, стр. 13. Разрядка Солженицына).
В том расхожем стереотипе образа Солженицына, которым так часто манипулирует критика со времени "Письма вождям" и "Образованщины", он предстает изоляционистом и ксенофобом. Иначе, как непрочтением большей части его работ, я не могу объяснить это заблуждение. На самом деле тот основной демократический принцип - требование гласности, который он считает неотъемлемым свойством нормального человеческого общества, он выводит из наших неотъемлемых всечеловеческих - общечеловеческих свойств:
"Все-таки вспомнить пора, что первое, кому мы принадлежим, - это человечество. А человечество отделилось от животного мира - мыслью и речью. И они естественно должны быть свободными. А если их сковать - мы возвращаемся в животных.
Гласность, честная и полная гласность - вот первое условие здоровья всякого общества, и нашего тоже. И кто не хочет стране гласности - тот равнодушен к отечеству, тот думает лишь о своей корысти. Кто не хочет отечеству гласности - тот не хочет очистить его от болезней, а загнать их внутрь, чтоб они гнили там" (II, стр. 13. Разрядка Солженицына).
В коротко, витруозно отточенном обращении "На случай моего ареста" (август 1973 года) Солженицын категорически отрицает право правительства определять судьбы литературы:
"Я заранее объявляю неправомочным любой уголовный суд над русской литературой, над единой книгой ее, над любым русским автором" (II, стр. 41).
Нельзя забывать о том, что в 1969-1973 гг., о которых мы сейчас говорим, Солженицын, с одной стороны, остро страдает от невозможности легального, открытого печатного самовыражения в родной стране, то есть фактически от отсутствия в ней демократии; с другой - он мучительно занят поисками бескровного, сравнительно благополучного, постепенного раскрепощения родной страны. Это настойчиво приковывает его внимание к возможности не взрывного, революционного, а медленно, ответственно проводимого сверху перехода к более выносимым общественным обстоятельствам. Мы уже обращались к этому варианту российского будущего в публицистике Солженицына (с его всегда вопросительной, а не утвердительной интонацией). Вместе с тем у него начинает вызывать все больше сомнений нравственное и политическое благополучие Запада.
В статье "На возврате дыхания и сознания" (I, стр. 24-44) (подзаголовок: по поводу трактата А. Д. Сахарова "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе"), написанной в 1969 году, тогда же переданной Солженицыным Сахарову, дополненной и пущенной в Самиздат в 1973 году, непосредственно затронут, среди многих прочих, и вопрос об отношении Солженицына к демократии.
Независимо от того, какой видится Солженицыну будущая Россия, приговоренность подсоветского общества к молчанию о самых существенных проблемах жизни представляется ему безусловным злом:
"Кажется, мучителен переход от свободной речи к вынужденному молчанию. Какая мука живому, привыкшему думать обществу с какого-то декретного дня утерять право выражать себя печатно и публично, а год от году замкнуть уста и в дружеском разговоре и даже под семейной кровлей.
...За десятилетия, что мы молчали, разбрелись наши мысли на семьдесят семь сторон, никогда не перекликнувшись, не опознавшись, не поправив друг друга. А штампы принудительного мышления, да не мышления, а диктованного рассуждения, ежедённо втолакиваемые через магнитные глoтки радио, размноженные в тысячах газет-близнецов, еженедельно конспектируемые для кружков политучебы, - изуродовали всех нас, почти не оставили неповрежденных умов.
И теперь, когда умы даже сильные и смелые пытаются распрямиться, выбиться из кучи дряхлого хлама, они несут на себе все эти злые тавровые выжжины, кособокость колодок, в которые были загнаны незрелыми, - а по нашей умственной разъединенности ни на ком не могут себя проверить" (II, стр. 24, 25. Выд. Д. Ш.).
Свободная речь и свободная мысль, себя в ней выражающая (основа и неотъемлемый атрибут любой формы демократии), представляются писателю одним из первичных, главных условий нормального существования человека и общества. В 1969-73 гг., на гребне собственного взлета к свободной, не связанной ничьими запретами речи, он с нетерпением ожидает массового прорыва брони молчания и лжи от своих сограждан, но прозорливо предвидит и трудности этого перехода: