Коммунисты везде уже на подходе - и в Западной Европе и в Америке. И все сегодняшние дальние зрители скоро все увидят без телевизора и тогда поймут на себе - но уже в проглоченном состоянии" (V, стр. 2-3. Разрядка Солженицына).
Чтобы предсказания Солженицына не казались читателю устрашающим преувеличением, приведу несколько слов из статьи Б. Хургина, посвященной слепоте американских политиков по отношению к никарагуанской опасности ("Забытые 'контрас'". "Новое Русское Слово" от 28 декабря 1986 г.). Б. Хургин пишет об угрозе в обозримом будущем борьбы с коммунистической экспансией уже на территории Соединенных Штатов:
"Опасность эта не является чисто теоретическим предположением. В качестве эпиграфа к статье о трудностях, переживаемых "контрас", журнал "Солджерс оф фридом" цитирует высказывание министра внутренних дел сандинистского правительства Томаса Борхе, которого называют "никарагуанским Берия". "Мы захватили власть в Никарагуа, - заявил Борхе. Очень скоро мы придем к власти и в Сальвадоре, Гватемале, Гондурасе, Коста-Рике и Мексике. Наступит день - завтра, через пять или через пятнадцать лет, - когда на нашей стороне окажутся 15 миллионов мексиканцев, движимых одним желанием - перейти границу, добраться до Далласа, Эль-Пасо, Хьюстона, Нью-Мексико, Сан-Диего и убить каждому по десять американцев". Это заявление было сделано на митинге в Манагуа 26 марта 1985 года".
Как правило, такие заявления ее врагов не настораживают демократию. Со времен Маркса она их не принимает всерьез, хотя они неуклонно осуществляются.
Сравнив прогнозы Солженицына 1982 года и данные статьи конца 1986 года, мы легко улавливаем мировую глобально-политическую тенденцию, о которой Солженицын не устает говорить с начала 1970-х гг.
Солженицын и в этой статье пишет "о новейшей русской истории, как если бы на Западе ею (а не прикремлевскими сплетнями) интересовались и знали бы ее" (V, стр. 3). И здесь говорит он о гражданской войне как о войне большевиков не только с правящими классами старой России, но и в огромном количестве случаев - с рабочими и крестьянами, не принимавшими большевиков. Он усиленно акцентирует участие в гражданской войне на стороне большевиков освобожденных ими военнопленных: в 90 городах стояли, по его словам, интернациональные красные гарнизоны. Интернациональные отряды участвовали во взятии Ярославля и в бессудных расстрелах восставших рабочих Ижевского и Воткинского заводов. Но коммунизм всегда был движением интернациональным! И по сей день его путчам в разных регионах планеты помогают его интернациональные силы. И во все большей степени победы марксистов в любой стране предопределены воздействием извне. За этот акцент на участии иностранцев в большевистском завоевании России Солженицына упрекают в эксплуатации инородческой версии происхождения советской власти. Но он нигде, в том числе и в "Красном колесе", не говорит о предопределяющей или о решающей роли инонационального вмешательства в российские события, но лишь о весьма существенном его вкладе. И преуменьшение или игнорирование этого вклада представляется ему результатом целенаправленной фальсификации истории большевиками (вполне по Орвеллу). Солженицын пишет:
"Много лет все усилия коммунистического аппарата были направлены скрыть от народа нашей страны (и от Запада) память об истинном ходе событий в начале XX века, и особенно за годы 1917-1922, и изобразить их в версии коммунистов. И задуманное вполне удалось: в СССР гораздо лучше известно начало XIX века, чем начало XX-го(. Историческая память настолько перебита, что даже большинство сегодняшних советских диссидентов вынуждено вести свои построения и предложения на материале не глубже сталинского времени или на в неисторических политических соображениях. Что же сказать тогда о более отдаленной Европе, где усилиями уже не государственного аппарата, но множества революционных энтузиастов создавалось то же заглушение и искажение? (Г-н Суварин и сегодня имеет неутомимость оспаривать, что коммунисты в России - единственная из партий - питались миллионами вильгельмовской Германии.) Поработали тут и фальшивые художники вроде Эйзенштейна с его прогремевшим, но лживым фильмом "Броненосец Потемкин" (придуманные, никогда не бывавшие сцены). Только в такой обстановке глубокого непонимания нашей революции может иметь успех в Соединенных Штатах фильм "Красные". А вот скоро подоспеет и советский режиссер Бондарчук на ту же тему: вялое топтание у незащищенного Зимнего дворца будет, как обещают, изображено неудержимым штурмом 10 тысяч солдат, которых там и в помине не было в 1917-м.
Возникло на Западе ложное понимание, что современный СССР есть продолжение старой России - а это путь поперек нее, всрез и на уничтожение" (V, стр. 3).
Солженицын не питает никаких иллюзий и относительно еврокоммунизма. Он язвительно иронизирует:
"И как тут не восхититься смелостью Карильо и Берлингуэра! Они - в "оппозиции" социализму "советского образца"! - как будто бы в Корее, или Китае, или Кубе мир где-нибудь видел другой образец. Их было уже сорок проб, и оказывается все "недостаточно марксистские". Нет! дайте еврокоммунистам извести еще 15 миллионов человек, и осуществить еще два образца социализма, о которых, увы, последующие критики тоже выскажутся, что они "не вполне марксистские". (А разве мало проговорено в самом "Коммунистическом Манифесте", что такое марксизм?!) Все расхождение между этими двумя: итальянские коммунисты считают, что Великий Октябрьский переворот сегодня, после 65 лет, уже утратил свое руководящее значение, а испанские - что и сегодня не утратил! Это - тот самый бандитский переворот, который с первых же ленинских дней лишил наш народ всех и всяких прав, затем отобрал у крестьян землю - 4/5 всей возделываемой земли России (по революционной легенде "дал" землю), превратил богатейшую страну в голодную, нищую и уничтожил десятки миллионов людей! Если бы Карильо и Берлингуэр были честны, они давно бы прокляли этот октябрьский переворот с самого его начала и сняли бы со своих партий позорное название 'коммунистических'" (V, стр. 3-4. Курсив Солженицына).
Таким образом все свои публицистические усилия Солженицын и здесь направляет на то, чтобы открыть не желающие открываться глаза своих западных слушателей на коммунизм, внешний для них и внутренний.
В "Русской мысли" от 7 июля 1983 г. (в дальнейшем источник VIII) помещены выдержки из пресс-конференции Солженицына в Лондоне 11 мая 1983 года. И крупношрифтовым эпиграфом ко всему материалу даны слова: "Альтернативы 'красный или мертвый' не существует, потому что быть красным - это и значит быть мертвым". У Солженицына сказано по этому поводу следующее:
"Западная молодежь совершенно не понимает, что такое коммунизм. Ей заморочили сознание. Они даже не задумываются над таким, самым простым вопросом, а почему голоса из СССР протестуют против западного ядерного оружия, а не против советского? Они же видят, что все голоса из Советского Союза, чьим голосам разрешают прозвучать, - все против западного оружия. Да спросите: а почему ж вы против собственного не протестуете? Но самое главное: спросите ваших молодых людей, только чтоб искренно они вам ответили, совершенно искренно. Хорошо, вы протестуете против ядерного оружия, а не ядерным оружием вы согласны защищать свою родину? Нет, не согласны. Они вообще не согласны бороться, они вообще хотят сдаться. Они поверили Бертрану Расселу, он их убедил, что лучше быть красным, чем мертвым. Но, я должен сказать, Бертран Рассел увидел альтернативу там, где ее нет. Такой альтернативы: "красный или мертвый" - не существует, потому что быть красным это и значит быть постепенно мертвым. Вот как раков бросают в воду и они постепенно краснеют, так и под коммунизмом одни умирают сразу, другие постепенно. Таким образом, тут альтернативы нет" (VIII, стр. 10. Выд. Д. Ш.).
Значит, западная молодежь должна быть готовой к самозащите оружием?
Значит, коммунизму нельзя давать ни на шаг распространяться и одностороннее разоружение самоубийственно?
Значит, вооруженная борьба не аморальна там, где она возможна и способна быть эффективной?
Можно ли тогда принципиально, а не только для каких-то конкретных обстоятельств отрицать физическую революцию в уже захваченных коммунизмом странах? Отмечу один существеннейший момент: синоним "красный-мертвый" это максима, не для всех внешних наблюдателей и не для всех туземцев стабилизированного, "зрелого", "развитого" социализма реальная, самоочевидная. В ряде стран экстремальные периоды террора и голодного вымирания проходят (хотя в иных длятся перманентно), и обыватели (не говоря уже о номенклатуре и ее многообразной обслуге) так или иначе приживаются к строю. Коммунизм оптово лепит характеры, не осознающие тождественности своего бытия умерщвленности заживо ("винтики", "гомо советикусы"). Они, уцелев после экстремумов террора и голода, влачат свое существование, полагая себя вживе. А сторонние наблюдатели видят гастролеров из коммунистических зон, спортсменов, киноленты, ученых, парадные туристические фасады, встречают определенной формации эмигрантов, подчас рекламирующих страну своего исхода как потерянный рай. И для этих сторонних наблюдателей представляется вполне прагматичной альтернатива Б. Рассела. Тем более, что и в западном мире проблем хватает. А мир атакующий так умело камуфлирует свои гангренозные участки имитацией своего процветания, что для него нет ничего удобнее, желательнее, легче эксплуатации альтернативы Рассела.
Представитель агентства Рейтер задает Солженицыну вопрос:
"Со времени прихода Андропова к власти был оживленный обмен мнениями и аргументами насчет гонки вооружений обеих сторон, и последние год-два сильно возросли движения за разоружение. Что бы Вы сказали по вопросу ядерного разоружения молодежи и женщинам в Великобритании?" (VIII, стр. 10).
Солженицын предлагает рассмотреть несколько аспектов ответа на этот вопрос:
На первое место он ставит естественное отвращение "всякого человека" к ядерному оружию и обращается к истории его появления:
"Его первые изобрели на Западе и пустила в ход его богатая страна, которая побеждала и без того, и без ядерного оружия. Чтобы не терять своих солдат на окончание японской войны, убили около ста пятидесяти тысяч гражданского населения. Сам по себе этот выбор уже был ужасен. По-моему, отвращение к ядерному оружию, и даже более бурное, чем оно имеет место сегодня, должно было появиться в общественном мнении и у молодых людей Запада, имеющих свободу слова, за 40 лет до сегодняшнего дня. А общественное мнение схватилось за идею ядерного зонтика, и молодежь - того времени молодежь, сегодня она уже старая, - считали себя очень защищенными и были очень спокойны под ядерным зонтиком. Вот эта идея 40-х годов, что допустимо применить ядерное оружие, была аморальна. И было близоруко, глупо предположить, что так и будет всегда, что ядерное оружие будет только у Запада. В 40-х годах никто бы не поверил, что наступят времена, когда Советский Союз будет иметь более сильное ядерное оружие. Правда, был очень трезвый план Баруха в то время. Если бы тогда удалось установить всемирный, строгий, настоящий контроль над ядерным оружием, то тогда бы действительно человечество ушло от этой опасности, но надо сказать, что план Баруха был нереален при наличии Сталина и вообще коммунистического государства. Это была полная наивность и нереальность - предположить, что Советский Союз не вступит в соревнование по ядерному оружию. Вот первый аспект, который я хотел осветить" (VIII, стр. 10).
Оставим в стороне исторически конкретный вопрос о применении ядерного оружия американцами в Японии. Но если бы США из естественного человеческого отвращения к ядерному оружию отказались от его создания, монопольным обладателем этой отвратительной силы в конце 1940-х - начале 1950-х гг. стал бы СССР. И тогда судьба мира решилась бы однозначно, ибо ничто не уравновешивало бы советского ядерного шантажа(.
И можно ли называть план Баруха одновременно и "очень трезвым", и "полной наивностью и нереальностью"? Несомненно, что этот план был нисколько не трезвым, а полностью наивным и нереальным, потому что не только Сталин, но и любые его преемники, не отказавшиеся от коммунистической догматики (а до сих пор никто из них от нее не отказался), никогда не допустят в своих пределах "строгого, настоящего контроля над ядерным оружием". Поэтому Запад обречен его иметь и уравновешивать им ядерный и неядерный потенциал вероятных агрессоров.
О втором аспекте западной борьбы против ядерного вооружения (как он видится Солженицыну) мы уже говорили. Это капитулянтская психологическая подоплека западных массовых антиядерных движений - отсутствие у участников этих движений готовности и решимости себя защищать даже конвенциональными средствами. Это массовое западное исповедание альтернативы Б. Рассела.
"Третий аспект. Участвуют ли советские власти и деньги в организации этих демонстраций? Всю жизнь посвятив изучению коммунизма в Советском Союзе, я скажу: лично я даже в доказательствах не нуждаюсь. Мне не надо было даже того случая, что в Дании раскрыли какого-то журналиста, который советские деньги посылал на эти демонстрации.
* *
*
Таким образом, резюмирую ответ на ваш вопрос: сегодняшние противоядерные демонстрации в Европе есть сочетание 1) здорового ощущения человеческой природы; 2) дезинформированности западного общества, особенно молодежи, и 3) отличной советской организации" (VIII, стр. 10).
Солженицын особо акцентирует "неведение участников" пацифистских движений и организаций по части того, чьими деньгами располагают и оперируют их главари, кто инспирирует их деятельность. Искренность и бескорыстный идеализм рядовых участников западных пацифистских движений и маршей роковым образом не исключают того, что их организуют и финансируют силы, для которых борьба против войны есть один из существеннейших путей завоевания планеты. Погружаясь в историю, Солженицын обнаруживает грозное сходство между тактикой большевиков по отношению к безвольной и слабой русской демократии 1917 года и к российским народным массам тех лет, с одной стороны, и действиями СССР на территориях современных западных демократий - с другой.
Участвуя в этой пресс-конференции после получения им Темплтоновской премии, Солженицын много говорит здесь о спасительной роли религии в создавшейся почти гибельной ситуации. Свое выступление он заключает так:
"Я думаю, христиане всего мира сегодня глубоко сожалеют, что христианство не составляет единого целого. Я думаю, что против марксизма должны соединиться не только разные ветви христианства, но и вообще все религиозные люди на земле. Только так мы сможем устоять" (VIII, стр. 11).
Однако вопрос единения верующих против коммунизма далеко не прост. Значительные силы в западном христианстве, в том числе и многие его пастыри, тяготеют к социализму, марксизму, коммунизму. Латиноамериканские священники-промарксисты изобрели даже термин - "теология освобождения", передающий их и их паству в распоряжение атакующего континент коммунистического тоталитаризма.
Подсоветская православная церковь пошла на ряд компромиссов с безбожной властью и служит ей подчас немалую службу внутри и вне страны, как и другие официально дозволенные в СССР вероисповедания, точней - их иерархи.
Даже в эмиграции есть священник-социалист.
Да Солженицын и сам говорит в Темплтоновской речи о сходных вещах.
Ислам в значительной части своих общин агрессивно ксенофобиен и с христианством, а тем более с иудаизмом союза не заключит. И приемлема ли для сегодняшнего цивилизованного сознания исламская фундаменталистская альтернатива типа хомейнизма? У крайнего ортодоксального иудаизма тоже есть непримиримо ксенофобийные ветви, отрешенные к тому же от мирской борьбы. Вместе с тем, среди израильских социалистов немало верующих (умеренных толков), а ислам социалистичен в целом ряде стран. Трудно себе представить в приемлемые для бурно текущих событий сроки объединение всех верующих людей Земли "против марксизма". Да и можно ли в этой, к великому сожалению, утопической надежде оставлять за бортом антикоммунистического альянса тех, для кого проблемы веры не являются решенными или даже решимыми? В частности - массу агностиков, разделяющих основные нравственные установки великих религий (без их ксенофобийных, экстремистских земных извращений)?
По своему пока что не опровергнутому жизнью и оппонентами агностицизму (я не в состоянии себе представить, каков Устроитель и Вседержитель всего сущего, в чем Его замысел и каковы Его планы), я не могу вступать ни в дуэт, ни в спор с Солженицыным по вопросам веры. Могу лишь представить читателю некоторые его взгляды на эти проблемы и вряд ли удержусь от попутной формулировки своих вопросов, но именно вопросов, а не утверждений. Речь при получении Солженицыным премии религиозного Фонда Темплтона (Лондон, 10 мая 1983 г.), названа писателем "Выход из кризиса - в возврате к Богу" (XII, стр. 58-61). Она начинается так:
"Больше полувека назад, еще ребенком, я слышал от разных пожилых людей в объяснение великих потрясений, постигших Россию: "Люди забыли Бога, оттого и все".
С тех пор, потрудясь над историей нашей революции немногим менее полувека, прочтя сотни книг, собрав сотни личных свидетельств, и сам уже написав в расчистку того обвала 8 томов, - я сегодня на просьбу как можно короче назвать главную причину той истребительной революции, сглодавшей у нас до 60 миллионов людей, не смогу выразить точнее, чем повторить: "Люди забыли Бога, оттого и все".
Но и более, события русской революции только и могут быть поняты лишь сейчас, в конце века, - на фоне того, что произошло с тех пор в остальном мире. Тут проясняется процесс всеобщий. Если бы от меня потребовали назвать кратко главную черту всего XX века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее чем: "Люди - забыли - Бога". Пороками человеческого сознания, лишенного божественной вершины, определились и все главные преступления этого века" (XII, стр. 58. Разрядка Солженицына).
У меня тут же возникает смиренный вопрос: а мало ли грехов, жестокостей, непоправимых преступлений, войн в человеческом общежитии и в истории творились и творятся людьми, по их глубокому убеждению, не забывшими Бога, из-за их извращенных или взаимоисключающих толкований сущности, воли и промысла Божиих?
За одно только обращение к нему Бог явно не награждает автоматическим просвещением разума. Поэтому призыв обратиться к Богу (на фоне извечной религиозной разноголосицы и стимулируемого различными вероисповеданиями, богословиями и религиозными идеологиями разнодействия) нельзя не сопроводить своей трактовкой, своим пониманием Божьей воли.
Солженицын в силу своего мировоззренческого, исторического активизма видит исполнение воли Божьей в деятельной духовной и физической борьбе со злом. Как же иначе понимать следующие его строки:
"Лишь при потере нашего божественного подсознания мог Запад после Первой войны спокойно отнестись к многолетней гибели России, раздираемой людоедской бандой, а после Второй - к такой же гибели Восточной Европы. А ведь то начинался вековой процесс гибели всего мира - а Запад не разглядел, и даже много помогал ему. За все столетие единственный раз собрал Запад силы на бой против Гитлера. Но плоды того давно растеряны. Против людоедов в этом безбожном веке найдено анестезирующее средство: с людоедами - надо торговать. Таков сегодняшний бугорок нашей мудрости.
Сегодня мир дошел до грани, которую если бы нарисовать перед предыдущими веками - все бы выдохнули в один голос: "Апокалипсис!"
Но мы к нему привыкли, даже обжились в нем.
Достоевский предупреждал: "Могут наступить великие факты и застать наши интеллигентные силы врасплох". Так и произошло. И предсказывал: "Мир спасется уже после посещения его злым духом". Спасется ли? - это еще нам предстоит увидеть, это будет зависеть от нашей совести, от нашего просветления, от наших личных и соединенных усилий в катастрофической обстановке. Но уже свершилось, что злой дух победно кружит смерчем над всеми пятью континентами" (XII, стр. 58).
Если в качестве единственного положительного примера действий не в противоречии с "божественным надсознанием" приведен "бой против Гитлера", то не означает ли это, что за спасение России и Восточной Европы следовало драться? Что надо не отступая стоять на рубежах еще не тоталитарного мира? Что нужно сделать практический выбор союзника там, где уже дерутся? Не должны ли повторить антинацистскую эпопею "наши личные и соединенные усилия в катастрофической обстановке"?