- А мне наплевать, что про меня скажут, как посмотрят! И без благословения я обойдусь.
- Что же, и она тебя так же сильно любит?
- Полюбит!
- А если не полюбит?
- Полюбит! Только, кунак, не тебе в эти дела соваться! Есть у тебя семьсот душ дома, так к ним и лезь, а в чужую душу не суйся. Скажи спасибо, что гость ты, а то бы по-другому мы с тобой разговаривали. Не посмотрел бы я на твое офицерское звание!
- Я, Фома, от чеченских пуль не прячусь и от тебя мне хорониться нечего. Я пришел к тебе в открытую, говорю честно, напрямую, не юлю, как уж...
- А я ж тебе так и отвечаю. Не отдам я тебе Айшат! Люба она мне!
- Стой, Фома, не досказал я, - заговорил Басаргин скороговоркой, боясь что не успеет все высказать. - Посмотрел я - нет у тебя на стене ни Гурды, ни "волчка". Хочешь, подарю тебе шашку, какой на Кавказе ни у кого нет? Лучше Гурды. Досталась она мне от старика-кабардинца, которого спас я... Но не об этом сейчас речь. Подарил он мне шашку необычную, которую привез из Египта. Там служил когда-то он в отряде кабардинцев - лучших нукеров халифа египетского. Знаешь, что за шашка? Шашка как мысль! Не успел подумать, она уже сама свистит в воздухе. И еще. Она вокруг тела сгибается, застегивается и носится как пояс... Большей диковинки у меня нет! Ни у кого такой нет! На всем Кавказе! Кинжал еще был, да испортил я его грубо... Отдам тебе эту шашку, коня поедем покупать в Кабарду, в степи ногайские. А хочешь, арабского скакуна куплю? Все одно, пропадет Айшат среди казаков! Не жить ей у вас. Замучат ее косыми взглядами, руганью, ненавистью. Чужая она здесь! А у меня ее никто не обидит... Что молчишь?
- Уйди... Христом Богом прошу - уйди...
Голос казака прозвучал откуда-то из таких глубин адовых, что поручик смешался. Грохнула упавшая позади него табуретка. Не прощаясь, больше ничего не говоря, он вышел их хаты.
На дворе он увидел пожилого казака, доделывавшего Фомкину работу, и направился к нему.
- Прошу прощения! Басаргин Дмитрий Иванович. Поручик. Можно сказать, кунак вашего сына.
- Ивашков Прокофий Лукич, - поднялся тот навстречу поручику. Приказный казак.
- Вот что, почтеннейший Прокофий Лукич. Хочу я помочь вашей семье. Отвести, так сказать, беду от вашего дома. Молодой Фомка, известно, горячий. Привез татарку из-за Терека, а что теперь? Прогнать ее жалеет. Оставить ее в станице - тоже нельзя. К тому же у Фомки, я слышал, невеста-красавица. Хотите, я все на себя возьму? Мол, для меня Фомка чеченку выкрал. Увезу ее к себе. Мне что? Я человек здесь чужой, временный. А после сам свадебным шафером к вам пойду? Или как у вас это называется? Все еще можно поправить. Беды-то тут никакой нет... Поговорите с ним по-отцовски, Прокофий Лукич, вразумите.
- Благодарствуйте, конечно, ваше благородие, - покашляв, сказал пожилой казак. - За помощь нашей семье спасибо, за заботу - то же самое. Это вы верно заметили, что беды-то тут никакой нет. Фомка, известно, молод, горяч, но он казак настоящий. А казак и рубит ворога до седла, потому что, если уж замахнулся, то бьет от души. Не передумывает, рука не дрожит.
Прокофий Лукич хитро прищурился.
- Ведь Фомка татарку не для блуда привез, а женой хочет сделать. А вам, ваше благородие, она по какому делу требуется?.. И вот еще чего. История старинная. Мой дед с войны привез персиянку. Тоже народ пошумел, пошумел и притих. Персиянку эту покрестили, стала она деду женой. Ведь это - бабка моя, ваше благородие. Так что спасибо вам за заботу. Только и мы покрестим татарку, и в дом она войдет законной супругой Фомкиной. А что бабы сказали это плюнуть и растереть. Бабьи ахи и охи, разговоры ихние - что вода Терека - мутная, но пробегает быстро. А потому еще раз вам благодарность за участие. Не забывайте нас! Мы - хоть простые казаки, а гостю дорогому всегда рады...
* * *
Федералы входили в село с севера, по дороге, что вела в Бодай-юрт, откуда до Грозного уже шла асфальтированная трасса. По этой дороге полгода назад федералы увезли отца.
Ее не было дома, она вместе с Сажи пасла коз, когда по северной дороге через их селение проехала колонна русских с большим восьмиколесным бронетранспортером впереди. У Айшат тогда прямо сердце так и защемило.
Она не знала, что русские увозят в этих машинах ее отца.
Но какое-то нехорошее чувство было.
Она стояла и глядела с пригорка, как медленно, опасаясь мин, пылят по дороге грузовики. Стояла и смотрела, позабыв, как поучал ее отец, как поучали ее дядья и двоюродные братья: "Не стой в полный рост, когда едут русские, они могут выстрелить, поэтому присядь или, еще лучше, ляг на землю".
Она стояла и смотрела, как, спустившись в лощину, бронетранспортер выпустил из кормы два черных клуба дизельного выхлопа, это механик делал перегазовку, переключаясь на низкую передачу перед затяжным подъемом.
Она стояла и смотрела.
И не знала, что под тентом второй от головы колонны машины, лицом в пол кузова лежит ее отец. И что его увозят. Увозят, чтобы никогда больше не привезти назад.
А маленькая Сажи все бегала, все бегала с прутиком, стремясь показаться взрослой пастушкой, способной руководить козой и ее козлятами...
Теперь по этой дороге, поднимаясь из лощины, в село втягивалась разведрота федералов. Втягивалась пешим порядком, двумя параллельными колоннами. "Броня" - две бээмпушки и гусеничный транспортер - двигалась отдельно.
Высоко в небе, отстреливая тепловые ловушки, чтобы не нарваться на "стингер", крутили мельницами лопастей два вертолета. С них федералы рассматривали опасную южную оконечность села.
Туда, на юг, рано поутру ушли дядя Лека и дядя Руслан с ее двоюродными братьями. Ушли с отрядом из почти сотни бойцов. Среди которых почти половина была из их села. И половина из этой поло вины состояла из ее ровесников и одноклассников...
Гоча, Тимур, Аслан Закиевы. Руслан, Ахмет, Лека Биктимировы...
Гоча был ее нареченным.
Отец, когда ей было еще восемь лет, как-то на праздник, после длинного зимнего поста, сказал за столом своему другу Зелимхану Закиеву: "Вот невеста для твоего Гочи...". И Зелимхан, улыбнувшись, подозвал ее, погладил по голове и подарил золотую цепочку.
С Гочей они в один класс ходили. Но серьезно к этой помолвке не относились. Гоча ее как женщину не воспринимал. Он и не глядел никогда в ее сторону. Разве что, когда родители просили в праздник станцевать для них... Да и она не представляла себе, что Гоча сможет стать ей близким и любимым человеком.
Страшно признаться, но как о мужчине Айшат втайне мечтала о русском актере Бочкине, которого видела по телевизору и в кино.
И когда она ночью, ложась спать, начинала мечтать о поцелуе и прикосновении, Айшат представляла себе, что тем мужчиной, что поцелует ее, будет русский артист Бочкин.
Она представляла, что Бочкин - русский офицер, добровольно перешел в отряд ее дяди Леки, что он добровольно принял ислам и стал заместителем командира отряда.
И она представляла, как он целует ее. Целует и трогает ее тело. Представляла и с тем засыпала.
А Гоча? А Гоча ушел с отрядом, ушел, словно вьючное животное, нагруженный реактивными гранатами для "мухи"... Ушел и даже не оглянулся в ее сторону.
Убьют его, она и не заплачет. Тоже мне, жених!
Федералы вошли в село.
Началось самое неприятное. То, что они называют зачисткой. Ищут бандитов. А в подвалах, кроме женщин и немощных стариков - никого. Все мальчишки, кому больше тринадцати лет, даже ровесники ее сестренки Сажи, все ушли с дядей Лекой и его отрядом. В отряде от них толку никакого, но останься они...
Но останься они, и федералы их тоже запишут в бандиты. Будут руки разглядывать - нет ли следов от ружейного масла да мозолей от курка и затвора...
А у какого мальчишки их теперь нет? Даже она, Айшат, с закрытыми глазами соберет и разберет автомат. Да что там она! Сажи, и та умеет затвор передернуть да от пуза пальнуть...
Их подвал осматривали с особой тщательностью.
Эфэсбэшник с майорскими погонами, тот все уже знал - и про то, что они родственники полевого командира Леки Бароева, и про то, что их отца, Ислама Бароева, уж год как забрали в Грозный по подозрению в сотрудничестве с братом.
Вытащили из подвала и чемодан с архивом краеведческого музея. Минер долго и опасливо колдовал над чемоданом. Потом открыл крышку и подозвал фээсбэшника. Тот, не снимая велосипедных перчаток, порылся с документах, взял тетрадку первого тома дневников Иртеньева, полистал... И, заметив напрягшееся выражение на мамином лице, спросил:
- Ваше?
Мать долго объясняла ему, откуда эти тетради, мать волновалась. И от волнения ее русская речь, доселе чистая и без акцента, даром разве педагогический по русской литературе в Ростове заканчивала, вдруг стала ломаной, с ужасным акцентом... И Айшат даже улыбнулась этим характерным оборотам, когда путают спряжения и падежи...