Перегнувшись пополам, почти лежа на Уре, Валерий с жадностью смотрел на проплывающий остров.
- Мадагаскар, - бормотал он. - Мадагаскар подо мною...
Красавица стюардесса с головокружительной улыбкой тронула его за локоть, указала пальчиком на ремень, на светящееся табло. "Каравелла" шла на посадку. На высоком плато, круто обрывавшемся в зеленую долину, возникла россыпь островерхих домиков, - должно быть, окраина Антананариве столицы Малагасийской республики. Дымили какие-то трубы. Из буйной зелени тут и там выпирали голые морщинистые скалы.
- На большой, обширной ниве... я вижу Антананариве, - пробормотал Валерий, а стюардесса, удивленно посмотрев на его шею, пошла по проходу дальше.
"Каравелла" мягко тронула круглыми лапами шершавую бетонку, чуть подпрыгнула и побежала к аэропорту, над которым развевались флаги.
Влажная жара охватила путешественников, как только они вышли из самолетного чрева. Здесь было лето в разгаре. Под неодобрительным взглядом Нонны Валерий стянул с себя куртку.
Они шли в толпе пассажиров за аэропортовским чиновником. Из пестрой группки встречающих, отгороженных барьером, им помахал бородач в тропическом шлеме и крикнул:
- Мосье Ур!
Ур недоуменно взглянул на него. В следующий миг он узнал Шамона, оператора подводных съемок из Океанариума, и, улыбаясь, приветственно поднял руку. Шамон сказал ему что-то по-французски, Ур кивнул.
- Это сотрудник Русто, - сообщил он Нонне и Валерию. - Он приехал за нами и после формальностей увезет нас в Диего-Суарес. "Дидона" стоит там, а Русто чем-то занят, я не совсем понял. Извиняется, что не сумел сам приехать.
После проверки документов и таможенного досмотра нашим путешественникам возвратили паспорта, украшенные свеженькими штампами. Шоколадного цвета носильщики погрузили их багаж на тележку и выкатили ее из здания аэропорта. Тут уже поджидал Шамон.
Спустя еще минут пятнадцать они катили в расхлябанном микроавтобусе, в нутре которого что-то протяжно стонало и дребезжало. Из радиоприемника рвался бешеный джаз. Мальгаш-водитель подсвистывал ему. Шамон что-то говорил, вроде бы по-русски, но было плохо слышно. Он все посматривал на Нонну и улыбался ей. У него было добродушное широкое лицо в окладе черной и жесткой, будто проволочной бороды.
Въехали в Антананариве. Замелькали убогие хижины, свалка, пестрые вывески лавчонок; полуголые коричневые ребятишки с криком гоняли по мостовой тряпичный мяч; шофер высунулся из окошка и неистово на них заорал, ребятишки завопили в ответ. Вдруг на перекрестке полицейский в громадной фуражке, в белой рубашке и шортах мановением руки пустил микроавтобус на широкий, многолюдный проспект, с обеих сторон обсаженный пальмами, и тут пошли дома европейского типа, и опять хлынули пестрые вывески и яркие витрины, и опять Валерий высунулся и крутил головой, жадно вбирая в себя краски, звон и запахи малагасийской столицы.
У Нонны немного кружилась голова от этого мелькания, от нескончаемого джаза. А тут еще Валерий, неугомонное создание, принялся кричать ей в ухо о каких-то пиратах. О каком-то капитане Миссоне и каком-то монахе с итальянской фамилией, которые в семнадцатом веке создали здесь, на берегу Мадагаскара, пиратскую республику Либерталию, и было в этой республике полное братство и никакой частной собственности. Пираты-утописты? Ах, вечно вычитает Валерка несусветное!..
Потом столица осталась позади, и дорога устремилась на север. Пошла горная местность, склоны, поросшие кустарником, похожим на кактусы, дикие нагромождения застывшей лавы, и вдруг за поворотом, в низине, тропический лес.
Они переезжали по легким мостикам глубокие ущелья, в которых бурлили горные речки. У дорожного указателя с непонятной надписью Шамон велел шоферу свернуть направо. Остановились у опушки леса. Вообще-то на лес это не было похоже. Торчали тут и там из кустарника словно бы пучки гигантских перьев, веера, опахала неведомых великанов. Шамон, ужасно коверкая русские слова, что-то объяснял про эти деревья, но, кроме того, что они называются "равеналия", Нонна не смогла ничего уловить. Валерий уже успел достать новенькую, купленную перед отъездом кинокамеру "Кварц" и зажужжал, прильнув к видоискателю и медленно поворачиваясь.
Лишь потом они узнали, что равеналия, или иначе "дерево путешественников", прежде была одной из характерных особенностей мадагаскарского пейзажа, но теперь почти исчезла. Не только времена меняются - меняются и пейзажи.
- А где лемуры? - спросил Валерий, опустив камеру. - Мосье Шамон, почему не видно лемуров?
Мосье Щамон усмехнулся:
- Лемур - спать. Дормир. Ночья видно. День - но.
- Так надо их разбудить, - сказал Валерий.
Шамон закинул назад голову и жизнерадостно захохотал.
Было далеко за полдень, когда путешественники, изрядно усталые, несколько отупевшие от обилия впечатлений, въехали в Диего-Суарес или, по-мальгашски, Анцирану. Здесь было жарко, гораздо жарче, чем на плато. Кривые улицы с бесконечными лавчонками по сторонам исходили зноем, и тень многочисленных пальм нисколько от него не спасала.
Микроавтобус остановился у обшарпанной двухэтажной гостиницы. Пока выгружали чемоданы, в автомобильном нутре что-то продолжало неприятно стонать. Шамон расплатился с шофером и повел приезжих в отель. Тут они были встречены темнолицым портье как желанный божий дар и немедленно препровождены на второй этаж в номера. Шамон попросил их к шести часам по местному времени спуститься в ресторан и, простившись, ушел.
- Какой он милый и любезный! - сказала Нонна, переставляя время на своих часиках. - Ну так, ребята, - мыться и отдыхать. Без четверти шесть постучитесь ко мне.
У себя в номере Валерий был приятно удивлен кондиционером. Аппарат работал слишком громко, но, вероятно, уж таков был мадагаскарский стиль. В комнате зноя не чувствовалось. А за окном пыльная улица, застроенная старыми домами колониального стиля, сбегала вниз, и в конце ее виднелись причал, черный борт торгового судна и нависшая над ним шея портального крана. Дальше протянулась полоска мола, а за ней синел океан. При мысли о том, что это Индийский океан, Валерий с силой хлопнул себя по бедрам и произнес вслух:
- Ай да Горбачевский!
Он принял душ. Около шести, в любимой белой маечке-полурукавочке со скрещенными синими ракетками на левой стороне груди, в брюках прекрасного цвета беж, он зашел в соседний номер к Уру. Потом они постучались в Ноннину дверь.
Нонна уже была готова. Она стояла в светленьком искристом костюме перед зеркалом и заканчивала сложный ритуал прически. Затем она критически оглядела маечку Валерия, черную водолазку и джинсы Ура и решительно сказала, что не пойдет с ними, пока они не оденутся прилично.
- Что? Что такое? - возопил Валерий. - Не стану я надевать галстук в тропиках! Сама видала, здесь почти без штанов ходят, так с какой стати мне выпендриваться?
А Ур сказал, что у него, кроме того, что на нем, есть только зимний костюм, который он, разумеется, не наденет, и одна рубашка. Нонна, однако, твердо стояла на своем, и пришлось идти переодеваться.
Минут через десять они спускались по лестнице, устланной потертым красным ковром. Ур сменил водолазку на кремовую рубаху с погончиками, а Валерий шел в темно-сером костюме, демонстративно крутил шеей, обвязанной ярким, в колечках галстуком, и ворчливо рассказывал Уру - но так, чтобы и Нонна слышала, - как правы были комсомольцы двадцатых годов, когда отвергали галстук как символ буржуазного благополучия. Он даже припомнил пьесу тех времен под названием "Галстук" - читать он ее не читал, но слышал от тети Сони, что была такая пьеса, в которой товарищи высмеивали комсомольца, упрямо носившего галстук, а потом ему досталась винтовка без ремня, и он вместо ремня приспособил галстук, найдя этому пошлому предмету правильное применение...
- Хватит, хватит, - сказала Нонна. И добавила, усмехнувшись: - Теперь я знаю, откуда пошла твоя манера: от Костюкова.
Войдя в зал ресторана, они остановились. В табачном дыму плыли столики, потные, красные лица, салфетки, бутылки. Полированный ящик у стойки извергал громыхающую музыку.
Тут они увидели невысокого человека с сухим горбоносым лицом, энергично пробиравшегося к ним между столиков. На нем была светло-зеленая рубашка и шорты такого же цвета.
- А вот и Русто, - сказал Ур, широко улыбаясь.
Валерий язвительно шепнул Нонне:
- До чего неприлично одет! Ай-яй-яй...
Доктор Русто, склонив воинственный седой хохолок, поцеловал Нонне руку и сказал по-французски, что счастлив видеть очаровательную мадемуазель Селезнёфф. Затем он обнял Ура и похлопал его по спине. Валерию крепко пожал руку и, столь же старательно, сколь и любезно, повторил вслед за ним фамилию:
- Гор-ба-шез. Трез агреабльман*.
_______________
* Очень приятно (франц.).
И он повел их в угол, где за сдвинутыми столиками сидел экипаж "Дидоны", навстречу улыбкам и картавому говору, и принялся представлять всех подряд, а бородач Шамон, смешно произнося русские слова, переводил. Впрочем, тут же выяснилось, что Нонна говорит по-английски, а Валерий с грехом пополам понимает, и тогда Русто перешел на английский.
- Пьер Мальбранш, - назвал он, и над столиком воздвиглась высокая и гибкая фигура молодого человека с резко очерченным костистым лицом и каштановыми кудрями до плеч. - Мой помощник и штурман. А это Мюло, представлял он дальше, и дочерна обожженный солнцем дядька с тонким носом и водянистыми глазами оторвался от стакана красного вина и, ухмыльнувшись, подмигнул Нонне. - Мюло - механик "Дидоны", неустрашимое и болтливое дитя Прованса, прожигатель жизни и поджигатель подшипников. А это наш боцман Жорж, - продолжал Русто, и ладно сложенный креол в белом костюме почтительно наклонил курчавую голову. - Он родился недалеко отсюда, на Майотте, и мечтает вернуться туда и обзавестись гаремом, но ничего из этого не выйдет, потому что я отпущу Жоржа, только когда перестану плавать, а плавать я никогда не перестану. Франсуа Бертолио, - назвал он следующее имя, и тотчас вскочил юноша с улыбчивым открытым лицом, с большим родимым пятном на левой щеке, с длинными волосами соломенного цвета. - С его дядюшкой, Ур, вы хорошо знакомы - я имею в виду Жана-Мари, библиотекаря Океанариума. Франсуа ловил счастье в Париже, но найдет его, как я надеюсь, в океане. Это его первый рейс, и он будет помогать нам в лаборатории. Люсьена Шамона вы уже знаете. Здесь недостает Армана Лакруа, величайшего из ныряльщиков, смотрителя Океанариума, - Ур, его вы знаете тоже. Арман остался на "Дидоне", потому что должен же кто-то оставаться на судне, когда команда на берегу. Кроме него, на судне моторист Фрето, хотя, как мне кажется, ему следовало быть здесь, а нашему другу Мюло - в машинном отделении, но, увы, Мюло просто не умеет оставаться на судне, если оно стоит в порту. Еще матрос, нанятый мною здесь, он должен явиться на борт завтра, перед отплытием, - и вот, дорогие друзья из России, весь экипаж "Дидоны". А теперь, - Русто поднял свой стакан, - мы выпьем за самого очаровательного из всех океанологов, каких мне только доводилось видеть, - за мадемуазель Селезнёфф.
- Вив! - дружно крикнул экипаж.
Раскрасневшаяся Нонна поблагодарила - мерси, мерси боку - и отпила из фужера необыкновенно вкусного вина, и тут же на ее тарелке выросла гора салата, и была придвинута еще тарелка с рыбным блюдом необычного вида, и чашка с пряным напитком, и Нонна счастливо засмеялась и принялась за еду. Русто сразу завел с Уром спор о методике предстоящих измерений, они перебивали друг друга и чертили на бумажных салфетках схемы.
Затем Русто предложил тост за Ура, немного погодя - за "мосье Горбашез", и еще дважды прозвучало дружное "вив". Шамон кинул монету в музыкальный ящик и увел Нонну танцевать. Валерий снял пиджак и повесил на спинку стула, оттянул галстук и завел разговор с Мюло. Потом пошел танцевать с Нонной Мальбранш, а рядом с Валерием очутился Шамон, и они выпили еще по стакану. Валерий спросил, где Шамон учился русскому языку. Оказалось, что тот женат на внучке русского эмигранта и от нее немного научился говорить по-русски, и ему нравится этот язык, а особенно песни.
Мюло, хитроносый механик, сидел по другую сторону от Валерия. Он налил Валерию вина, и они выпили, подмигнув друг другу, и Мюло рассказал какую-то историю, а Шамон кое-как перевел. Это был старый провансальский анекдот. Мариус говорит Оливье: "Хочешь, я тебя представлю своей приятельнице, она исключительная красавица". - "Хочу", - отвечает Оливье. Мариус представил его. Теперь Оливье обращается к Мариусу: "Разрешите мне потанцевать с вашей прекрасной дамой". А красавица и говорит: "Надо бы у меня спросить". А Мариус говорит красавице: "Ты, гусыня, помолчи, когда два дворянина разговаривают".
Валерий захохотал. Шамон, сдвинув брови, воззрился на Мюло и спросил, к чему тот, собственно, вспомнил этот глупый анекдот. Провансалец принялся его уверять, что рассказал это без всякой задней мысли, просто вспомнилось, а что тут такого? Шамон махнул рукой и ушел танцевать с Нонной, которая только что вернулась с Мальбраншем с танцевального пятачка.