— Никогда не говори, что Греция и Англия повернули оружие друг против друга.
Внезапно вид у него сделался такой, будто он внезапно пришел в себя.
— Никогда, — не слишком внятно повторил он. — Никогда, друг мой! Никогда!
И перекрестился. Прежде, чем он успел собраться с национальными чувствами и передумать, я скользнул мимо него в свою дверь. В деревне слово "Эносис" написано на каждой стене, но до сих пор никто даже не попытался написать его на стенах моего дома, хотя целых три из них выходят на улицу. Я указал на это Андреасу.
— А как же иначе! — ответил он. — Это было бы не по-соседски. И вот еще какая штука. Ты же знаешь, как мы все любим англичан. И в Эносисе ничего антианглийского нет.
(з) Х.Л. говорил о святом Илларионе, сама личность которого представляется несколько сомнительной. Жаль, потому что места настолько красивые абы чьим именем называть нельзя. Впрочем, есть основания полагать, что на старости лет он удалился в здешний замок, где и умер. Один из учеников перевез его тело в сирийскую пустыню и похоронил в монастыре, который святой когда-то там основал. Неофитус Родинос утверждает, что тело было выкрадено "некими отшельниками", а Махайрас намекает, что тело, обнаруженное в замке, имеет более позднее происхождение. Где оно теперь? Трудно сказать. Маноли знает две истории о спрятанных сокровищах и одну — о принцессе, спящей вечным сном в глубине горы, и все эти истории так или иначе связаны с замком. Однако Х.Л. привел как-то раз цитату из де Манде-вилля, которую я потом перепроверил: "И в этом замке любви покоится прах Святаго Хилл ария, коему тамошний люд усердно поклоняется". Этьен де Лузиньян нарочно для того, чтобы нас запутать, говорит, что изначально замок был выстроен в честь Купидона; что демоны и нечистые духи, спутники последнего, поселились тут. Доблесть святого Иллариона заставила их покинуть эти стены, и его собственный культ заменил собой культ бога любви. Мне больше нравится то имя, которое было в ходу у крестоносцев: Дьедамор[56].
(и) В Ларнаку, средь необычного ландшафта, живо напоминающего о "геометризирующем" божестве Платона: невысокие холмы — почти совершенные по форме конусы со сглаженной верхушкой — напоминают расставленные по арт-студии эвклидовы тела. Ветровая эрозия? Но это составленное из геометрических курганов панно кажется совершенно рукотворным. А долины украшены, словно вышивкой, стадами курдючных овец, пятнами зелени и, кое-где, караваном верблюдов или пальмой. Странная смесь цветов и запахов — Библия, Анатолия и Греция.
(к) Месаория сочетает в себе крайние степени красоты и уродства: бесплодная, занесенная песком, безжизненная пустошь, в лунном свете как будто призрачная; а потом весна взрывается недолгим великолепием анемонов и маков, и равнина покрывается штриховым узором шелковистой зелени. "Только здесь понимаешь, что все доведенное до крайности превращается в собственную противоположность; уродливая бесплодная Месаория, и она же, но зеленая, настолько не похожи друг на друга, что начинаешь недоумевать, что же обладает большей властью — красота или уродство".
(л) Право собственности на деревья. Зевсу принадлежит дуб. Мудрость уподоблялась "поеданию желудей". Гермесу принадлежит пальма, а позже Аполлону — и пальма, и лавр сразу. Деметра владеет смоковницей — священный фаллос Вакха вытачивался именно из этой древесины. Для египтян платан был Деревом Жизни. Сосна досталась Кибеле. Черные тополя и ивы прочно связаны с зимним солнцестоянием, а потому — с Плутоном и Прозерпиной; а вот белый тополь предъявляет права на Геркулеса, который вынес его из тьмы. Относительно тутового дерева и мандарина мне так ничего и не удалось найти…
(м) Над дверьми талисман из козьих рогов, как подкова над входом в английскую деревенскую кузницу. Франгос говорит, это от сглаза. Мужчины носят высокие сапоги, что свидетельствует об их почтительном страхе перед гадюками, из коих выделяется одна "смертельно" опасная разновидность: по описаниям, это короткая, толстая, цвета слюны с желчью рептилия с большой головой. Убив такую змею, нужно заспиртовать ее "головную кость". Существует поверье, что этот настой помогает при укусах змей и тарантулов, а вдобавок еще и лечит импотенцию. Есть еще какие-то обычаи, но их я не помню; а вот все, что касается змей, нужно бы изучить как следует. Змея — древний символ мудрости ("Змеи лизали им уши"). Х.Л. рассказывал об одном средневековом монастыре: там специально вывели породу гигантских кошек, чтобы те охотились на змей, заполонивших мыс, где стояла обитель.
(н) Х.Л. о характере киприотов. Анатолия добавила к нему каплю сонливости. Здешние люди мягче, они менее резкие, чем греки метрополии, и куда более честные. Древние называли киприотов "волами" зато, что они вечно сонные. Мне же представляется, что их старомодные манеры приятны и неторопливы. Сэмьюэл Браун написал о киприотах в 1879 году: "Христианское население, хотя и греческое по языку и религии, немногое унаследовало от ума, предприимчивости и неусидчивости греческого национального характера, да и физиологически здешний тип не походит на греческий. Подобно своим соседям-мусульманам, эти люди от природы не амбициозны и вялы, упрямы и своенравны, но при этом миролюбивы, хозяйственны, относительно честны, и управлять ими весьма легко… Возможно, более ни в одном из доминионов Ее Величества жизнь и собственность подданных не находится в такой безопасности, как здесь. В какой-то мере всеобщая апатия и тупость стали следствием той системы, под властью которой жило не одно поколение местного населения — этот вопрос заслуживает отдельного исследования. Образовательный уровень как священников, так и мирян крайне невысок. Но, поскольку дети здешние кажутся смышлеными и восприимчивыми к знаниям, мне представляется, что верно налаженная система начального светского образования может дать самые обнадеживающие результаты".
Артемисия[57] киприотов ни в грош не ставила; но с другой стороны, если мне не изменяет память, сама она была тоже не подарок: эта женщина истолкла кости Мавсола, своего покойного мужа, в ступке, смешала содержимое с вином и выпила "для придания силы". Ранняя вариация на тему синего чулка.
(о) Поездка в Фамагусту вместе с Мари, Пирсом и еще одним забавным приятелем, который невероятно критично настроен по отношению к местной администрации.
— Что толку в том, что мы принесли сюда так называемые порядок и справедливость, а вместе с ними — совершенно невообразимое уродство? Мы позволили буквально у себя под носом разрушить до основания два обнесенных крепостными стенами города, которые ничуть не уступали Каркассону, а между тем мало-мальски здравая градостроительная политика позволила бы сохранить их в целости и заработать миллионы натуристах. И при всем желании вам не сыскать здесь ни единого выстроенного нами здания, от деревенской водокачки до городской мэрии, которое бы не изобличало нас в глазах цивилизованного мира как ленивых вандалов.
Должен признаться, в словах его была доля правды. Впрочем, О.Х. утверждает, что по всему Содружеству[58] творится все то же самое: уродство на уродстве и проекция Англии как Уимблдона.
Каковы же в действительности плоды нашего управления? Трудно сказать. Если судить по этой деревне, функционируют санитарная служба и здравоохранение совсем неплохо, строительное законодательство учитывает их интересы, хотя и порядком отстает от жизни. Муниципальные службы с весьма похвальным рвением существенно снизили численность мух и малярийных комаров. И тебя порой охватывает теплое чувство, когда среди прочих граффити на стенах мечети или церкви глаз натыкается на дату последней обработки ДДТ. Но есть нечто весьма существенное, о чем нельзя не упомянуть: во всех этих долгих разглагольствованиях насчет правительства и его недостатков речь до сей поры ни разу не зашла о какой бы то ни было моральной нечистоплотности — говорят исключительно о глупости, высокомерии и невежестве. Мне еще ни разу не доводилось слышать слов "подкуп" и "взятка", а возмущенные греки первым делом разнесли бы повсюду слухи именно об этих прегрешениях, если бы для такого рода слухов нашелся хоть какой-то повод. Что же до уродства, то, если даже мы и не построили ничего хорошего (ив самом деле, неподалеку от Фамагусты есть здание настолько душераздирающе отвратительное, что на него давно бы пора натравить Королевскую комиссию), то в области сохранения памятников работа проделана неплохая. Я слышал, что всем этим мы обязаны стараниям здешнего начальника археологического ведомства, удивительного человека по имени Питер Мего: он друг Пирса, и Пирс обещал нас с ним познакомить. Хотя, конечно, все упирается в размеры выделяемого бюджета. А цифр этих я не знаю.
(п) Приехала погостить моя матушка, со своей неуемной энергией и способностью вносить во все сумятицу; она пребывала в полной уверенности, что она как раз поспела к самому разгару очередного семейного сумасшествия. Впрочем, она довольно быстро успокаивается, подпав под очарование дома, и даже умудряется наладить нечто вроде повседневной домашней рутины: при помощи Ксену, необъятной, похожей на морскую свинку прислуги из деревни Карми, вообще-то мы называем ее "Кирия Элеисон", поскольку она вечно чему-то удивляется, а когда удивляется, постоянно повторяет именно эти слова. Смятение чувств в ней может вызвать буквально все; она немного истерична, страдает астмой и на ходу пыхтит, отдувается и посвистывает, как всплывший на поверхность северный дельфин.
Приезд матушки оказался весьма своевременным совсем по другой причине. Я сильно поиздержался, и пришлось подыскивать работу на стороне — иначе грандиозные проекты по переустройству верхнего этажа невозможно было бы воплотить в жизнь до конца года. Без надзора вся работа в конце концов свелась бы к выпивке и рассказыванью небылиц; а матушка моя, хотя и человек общительный, но греческий знает плохо, а оттого предпочитает помалкивать — несмотря на неимоверные количества превосходного крестьянского вина, которое поставляет мне Клито по шесть пенсов за литр.
(р) Ф.С. уехала в Турцию, увезя с собой свой сдержанный невозмутимый голос и уникальный, только ей присущий взгляд на мир. Никак не могу отделаться от мысли, что путешествие это довольно небезопасно — но с другой стороны, все ее предыдущие путешествия были точно такими же. Х.Л. умчался в путешествие вокруг света. Пирс и Мари испарились. Марк Сарафьян. Отто Манхайм. Грисволд. Саундерс. В скором времени грозится воскреснуть мой братец. Это поставит меня в достаточно затруднительное положение; придется навсегда забыть о дармовой выпивке в честь его геройских подвигов при Фермопилах. Лалу собралась замуж. Ее мать снабдила меня роскошным материалом о киприотской свадьбе. Вся церемония следует архаичному ритуалу, с соответствующими песнями и танцами. Мы получили официальное приглашение: старуха-мать явилась к нам в дом и, прежде чем вручить нам шикарно отпечатанную пригласительную карточку, сбрызнула наши руки розовой водой. Это была всего лишь первая ласточка, но она стала добрым знаком того, что соседи нас приняли, и когда я стал выражать свою благодарность по этому поводу, Андреас тихо заметил:
— В конце концов, ты же приехал к нам как сосед, а не для того, чтобы разыгрывать перед нами важного господина.
(с) Еще один из моих старых друзей, Морис Кардифф, вернулся на остров в качестве представителя Британского Совета — прекрасный выбор с их стороны, поскольку он, среди прочего, был еще и издателем и когда-то основал старый добрый "Англо-греческий журнал". Он обещал подыскать для меня какую-нибудь преподавательскую должность. Он близкий друг "лапитосских отшельников", и в рядах добровольных изгнанников его появление было встречено с огромной радостью; но есть и еще одно, более важное обстоятельство: у него очень прочные и теплые отношения в довольно узком кругу местных островных интеллектуалов. С его помощью я познакомился с Никосом Кранидиотисом, поэтом и секретарем архиепископа, и с Г. Павлом Георгиу, единственным художником-киприотом своего поколения, который претендует на европейскую значимость.
(т) Среди седых погонщиков мулов, которые возят на гору песок и гравий для наших каменщиков, есть один, краснолицый и веселый, которому в работе постоянно помогают сыновья. Представьте себе мое удивление, когда я увидел вчера, что из кармана висящей на гвоздике рваной куртки одного из этих парней торчит томик элиотовских "Квартетов". Он — молодой учитель и в деревню приезжает редко, разве что на выходные или на праздники; но ко всему прочему он еще и поэт, и те стихи, которые он застенчиво мне показал, оказались достаточно многообещающими, чтобы их напечатали в "Кипрском журнале". Когда я сказал старику-отцу, что его сын, втайне от него, стал писателем, и что его первые стихи уже напечатаны в журнале, он снял запыленную кепку, высоко поднял ее над головой и воскликнул:
— Тогда — хвала и слава матери, которая родила его.
(у) Та тишина, то чувство тихого цветущего блаженства, что разлито над деревней, исходит не только от Дерева Безделья, но и от аббатства; от него буквально веет всепроникающим ощущением покоя — вплоть до самых отдаленных закутков. Поскольку все дома в деревне фасадами выходят строго на север, трудно сыскать такое окно, в котором словно в раме, не виднелся кусочек аббатства, какой-нибудь фронтон или серая арка, и эти мертвые каменные стены были такими же прямыми и бесхитростными, какими их создатели стремились стать при жизни. Как же все-таки странно, что об этой обители осталось так мало сведений и что ни один святой или отшельник не счел это место подходящим для того, чтобы здесь родилась легенда. Половина домов в деревне построена из каменных блоков, которые выламывали из стен аббатства многие поколения крестьян: из этого материала и сложены стены жилищ, печи и нужники моих нынешних соседей. Коллис прав насчет того, что аббатство — живое. Каждое воскресенье оттуда доносится мелодичный перезвон колоколов, и крестьяне, одевшись в праздничные костюмы, гурьбой идут вниз к службе.
Между тем работа шла своим чередом, под несколько непостоянным — в силу характера — надзором моей матушки. Она питает настоящую страсть к фольклору и историям о привидениях, и я совершенно счастлив, что она так и не удосужилась выучить греческий, потому что, сойдись они хоть раз с Михаэлисом, и на стройке можно было бы ставить крест. Однако вместо этого она закармливает рабочих, как это у нее принято, испытывая, к ним искреннее сострадание. И теперь целый день по дому гуляют блюда с разными лакомствами, в сопровождении бесчисленных чашек кофе, так что обеденный перерыв странным образом начинает напоминать пикник в саду.
Иногда нам с матушкой приходится переживать довольно-таки курьезные происшествия — как в тот раз, когда член английского парламента заехал в надежде собрать кое-какую информацию и решил поэкспериментировать с местным белым вином, на которое Клито лепит этикетки с надписью "Слатко Белое Сухой". Безо нашего ведома, пока мы сидели на террасе и потягивали это замечательное винишко, мистер Мёд затеял копать прямо перед моей дверью двадцати футовую яму — дренаж для водоразборной колонки, которую в тот же день должны были здесь установить. Мы раскланялись с нашим гостем в дверях и ничтоже сумняшеся выпроводили его прямиком в яму, и если бы матушка вовремя не ухватила его за фалды мундира, все могло закончиться катастрофой. Но верхом совершенства был перл, который она выдала в беседе с государственным мужем. Речь зашла о жизни в Европе в сравнении с жизнью в Англии, и, преисполнившись чувством солидарности с нашим гостем, который за свою жизнь тоже успел изрядно поездить по свету, она вдруг просияла и изрекла:
— Я так рада, что у нас есть общая черта — мы оба с вами люди не на своем месте!
Или стоит списать все на вино? Этого я не узнаю во веки веков.
А потом мистера Мёда одолела тяга к странствиям. Жуткая деревенская cafard [59], усиленная, вне всякого сомнения, частыми подземными возлияниями, в один прекрасный день привела его к выводу, что он должен уйти совсем — и не вернуться. К этому моменту он находился уже
практически вне пределов видимости, на глубине пятнадцати футов, в дренажной яме, которую рыл под кухонный слив. Все утро из темноты до нас доносились призрачные звуки песни — единственный признак жизни, если не считать слабого скребущего звука где-то внизу. Обычно на эти экскурсии в инфернальные царства он брал с собой семилетнего сына. Мальчик был неладно скроен и неловок и постоянно ронял лопату на голову отцу. Сегодня он поднялся на поверхность, опорожнил корзину черной земли и сказал:
— Отец наверх подниматься не собирается. Он говорит, что будет копать, пока не попадет в Австралию. Он устал от жизни в Беллапаисе.
Мы пытались вопрошать тьму, но в ответ слышалось только нечто нечленораздельное: обрывки песен, звуки отрыжки и, время от времени, жалобные причитания.
— Мёд, — крикнул я, — уже вечер. Поднимайся наверх!
Он издал театральный стон и прокричал в ответ:
— Оставьте меня во тьме. Я здесь умру — или выйду на поверхность в Австралии и начну новую жизнь. Новую жизнь! — повторил он, перейдя в другую тональность. — Вы только подумайте, совсем другую жизнь.
— Идиот, — сказал Андреас, — он же пьяный!
Мальчик кивнул.
— У него там с самого утра с собой была бутылка.
Мистер Мёд слабо рыгнул и крикнул:
— Это ложь, клянусь святым Петром! — Но силы у него явно были на исходе.
Моя матушка начала выказывать признаки беспокойства. Она много всякого читала насчет гремучих и угарных газов. Он мог там задохнуться.
— Ничего, к утру доберется до своей Австралии, — насмешливо заметил Михаэлис и предложил высыпать на него ведро земли, но я его отговорил от этой затеи. Мёд особой телесной крепостью не отличался — да и духом тоже был слаб.
— Я тебе приказываю, вылезай наверх! — взревел я, решив попробовать метод командного воздействия, но в ответ получил лишь несколько нежных, совершенно девических смешков.
— Если бы вы только видели, как вы смотритесь на фоне синего неба, вы бы и сами сказали, что вы — воздушный шарик! — сказал мистер Мёд. И добавил: — Ну а по большому счету, британцев я терпеть не могу, и как соберусь здесь с силами, так и загоню их всех в море, вот так, голыми руками, один!
В темноте я разглядел смутный взмах руки с зажатой в кулаке бутылкой.
— Вылезай, дурень, — сказал я.
— Еще чего! — ответствовал мистер Мёд.
Что со всем этим делать, было совершенно непонятно. Андреас принес ведро воды, которое, по его словам, могло мигом вернуть путешественника к жизни, но я попросил воздержаться от крайних мер: мистер Мёд был ценным специалистом, и к тому же я засомневался: а вдруг он прямо здесь и сейчас изобрел новый вид туризма.
— Давайте оставим его в покое, — предложил я, — пока он сам не протрезвеет настолько, что ему захочется вылезти. Кстати, как он вообще выбирается из этих своих ям?