— Нет! Ни за что на свете! — и стукнула ключом.
— А я говорю, да! — Сабри ответил ей тем же.
Она схватила ключ (к настоящему моменту он, по сути дела, стал символом нашего состязания. О доме никто уже не помнил. Мы пытались купить у женщины этот старый ржавый ключ, который куда лучше смотрелся бы на поясе у святого Петра, чему меня). Она вцепилась в ключ, по-детски прижала его к груди и сказала:
— Да никогда! — Она стала баюкать его, как младенца, — только что не покормила грудью, — а потом положила обратно.
Сабри хозяйским жестом взял его со стола и опустил к себе в карман. Тут она завизжала и бросилась на него с криком:
— Отдай мой ключ, да чтоб ты сдох, ни дна тебе ни покрышки, отдай мой ключ!
Сабри величественно встал, картинным жестом поднял ключ над головой, так чтобы она не могла его достать, и продолжал неумолимо твердить:
— Двести фунтов. Двести. Двести.
Она корчилась и хватала ртом воздух, словно рыба на крючке, беспрестанно выкрикивая:
— Спаси и сохрани меня, святая Катерина! Нет. Нет!
Потом вдруг, ни с того ни с сего, они оба остановились:
он положил ключ и опустился на стул, она же вся разом осела, как закипевшее молоко, когда его снимешь с огня.
— Мне надо посоветоваться, — сказала она совершенно другим тоном, оставила ключ лежать где лежал, и пошла через дорогу в кофейню, в которой ее ждали с полотенцами и губками секунданты. Первый раунд закончился вничью, хотя Сабри и удалось провести пару хороших ударов.
— Что теперь? — спросил я, и он усмехнулся.
— Самое время попить кофе. Ты, мой дорогой, наверное, уже понял, — добавил он, — что нам придется накинуть еще сотню. Я так чувствую.
Он был похож на крестьянина, который по малейшим, не заметным для обычного городского жителя приметам может с точностью предсказать погоду на завтра. Эта затянувшаяся пантомима являла собой довольно увлекательное зрелище, и я уже был внутренне готов к тому, что переговоры затянутся на целую неделю.
— Они еще ничего не знают про воду, — заметил Сабри. — Они отдадут дом задешево, а потом постараются выжать из нас все соки, когда речь зайдет о водяных правах. Нам нужно сделать вид, что о воде мы забыли, и купить дом подешевле. Ты понял?
И тут его план раскрылся передо мной во всем великолепии.
— Однако, — сказал он, — все нужно закончить сегодня, сейчас, потому что как только она вернется в деревню и начнет болтать, уже не удастся ни о чем договориться.
Мне показалось, что с этой задачей она довольно успешно справилась и здесь, потому что в кофейне напротив разразилась жестокая перебранка. Она в чем-то обвиняла мужа, а тот огрызался как мог и размахивал руками.
Немного погодя Сабри шепнул:
— Вот, опять идет.
Она снова вошла, распустив паруса, до предела заполненная грузом неурядиц и бед. Она поменяла тактику. Теперь она начала с того, что огласила нам длинный список семейных невзгод, надеясь нас расстрогать; но к этому времени у меня уже возникло явственное ощущение, будто все мои зубы превратились в клыки. Стало ясно, что она слабеет. Еще чуть-чуть, и можно будет вить из нее веревки. Настал самый подходящий, психологически верный момент для того, чтобы немного стравить леску, что Сабри Тахир незамедлительно и сделал, пообещав накинуть сотню сверху («целую сотню» — медовым голосом проворковал он), если она подпишет все бумаги прямо здесь и сейчас.
— Мужу тебя дурак, — продолжал он, — а родственники— темные люди. Ты никогда не найдешь покупателя, если упустишь этого джентльмена. Посмотри на него. Он уже дал слабину. Можно еще на него нажать. Ты только глянь, какое у него лицо.
Я постарался изобразить на лице соответствующее выражение, честно играя предложенную роль. Она бросила в мою сторону взгляд, каким голодный крестьянин поглядывает репу и вдруг, в первый раз за все утро, рухнула на стул и разразилась душераздирающими рыданиями. Сабри аж засветился от радости и тут же мне подмигнул.
Она закрыла лицо углом платка и забилась в конвульсиях, причитая, между тем, вполне отчетливо:
— О Господи Иисусе, что они со мной делают? Хотят разорить меня и весь мой род. Потомство мое погубить, имя мое честное в грязь втоптать.
Сабри пребывал в откровенно приподнятом настроении. Он перегнулся через стол и принялся что-то нашептывать ей на ухо, словно вошедший в раж Мефистофель, заполняя своими дьявольскими речами паузы между ее горестными восклицаниями. До меня доносились только отдельные, на одной и той же ноте, фразы: «Залог… две сотни…. муж дуралей… никогда не будет такой возможности». А она картинно раскачивалась и причитала, как арабская женщина, от души наслаждаясь устроенным ею самой представлением. Иногда она как бы невзначай бросала беглый взгляд на наши лица, чтобы оценить произведенный эффект; из Сабри, однако, ни капли сострадания сейчас было не выжать, он уже поймал удачу за хвост; в смутном полумраке он напоминал мне тигровую акулу — вот на мгновение блеснуло белое брюхо, хищник перевернулся на спину, чтобы удобней было отхватить кусок.
— Мы ведь еще не говорили о воде, — сказал Сабри, и она, сквозь затихающие всхлипы, сразу уловила суть этой последней фразы. — Ему это обойдется еще в сотню фунтов. Мы же говорим сейчас только о доме, — продолжал он гнуть свою линию, и у нее в глазах зажегся огонек понимания. — А о воде поговорим после.
В его тоне вроде бы послышался смутный намек на то, что он теперь переметнулся на ее сторону. Иностранец, который не говорит по-гречески, вполне ведь может и не разобраться в том, что без прав на воду дом ровным счетом ничего не стоит. Она стрельнула в мою сторону глазами, а потом перевела взгляд обратно на Сабри, и огонек понимания сменился огоньком торжества. Неужто Сабри и в самом деле меня предал? Он ведь может отхватить кусок и от меня — как только я куплю дом… Она уже улыбалась и перестала всхлипывать.
— Если хочешь все устроить, действовать надо быстро, — тихо сказал Сабри. — Слушай. Мы сейчас едем к вдове и забираем закладную. И заплатим за нее в Земельной управе, прямо при тебе. А потом при свидетелях заплатим тебе за дом.
Затем он добавил, понизив голос почти до шепота:
— А уже после обсудим с этим джентльменом проблемы с водой. Бумаги при тебе?
Кажется, мы взяли слишком быстрый для нее темп. Ее одолевали противоречивые чувства: на лице попеременно отражались то подозрительность, то неведенье. Время от времени ее горло сжимал спазм, и она издавала рыдания — так иногда может сам собой взреветь перегретый мотор, когда ты его уже выключил.
— Они у дедушки моего, бумаги-то.
— Иди и возьми их, — коротко приказал Сабри.
Она встала, по-прежнему не зная на что решиться, и пошла на другую сторону улицы, где среди ее секундантов тут же разразился яростный спор. Седобородый старик, размахивая палкой, произнес целую речь. Сапожник потрясал расставленными в стороны руками. Сабри скептически поглядывал на всю эту кутерьму.
— Существует одна-единственная опасность — ее нельзя отпускать в деревню.
Он был совершенно прав; если одни ее родственники были в состоянии этакое устроить, чего в таком случае ждать от целой деревенской кофейни? Наши противники напрочь лишаться способности принимать решения— а им и без того ее недоставало, — когда на них обрушится град противоречивых советов. И обсуждение простой сделки вполне может перерасти в уличные беспорядки, а там недалеко и до всеобщей — в масштабах всего острова — забастовки…
Я с восхищением смотрел на моего нового друга. Какой бы из него вышел дипломат!
— Вот, опять идет, — тихо сказал Сабри; и она молча вошла и положила рядом с ключом свернутые в трубочку бумаги. Сабри не удостоил их вниманием.
— Вы обо всем договорились? — строго спросил он.
— Дедушка не велит мне продавать дом. Он говорит, что вы меня обманываете, как дурочку.
Сабри фыркнул, вложив в один звук все свое презрение к ее невежественным родственникам.
— Дом — твой?
— Да, господин.
— Деньги тебе нужны?
— Да.
— Ты хочешь получить их сегодня?