А Петя набрал побольше воздуха в легкие, выставил правую ногу вперед, подражая академику Туровскому, и с некоторой торжественностью произнес:
— Возможно, самое ценное в информации, имеющейся в нашем с вами мире, — это неповторимость человеческой личности. Но эта информация и наиболее хрупкая, трудно сохраняемая. Книги, архивы, фильмы позволяют удержать от распада лишь частицы, осколки личностей, и то — личностей немногих людей, которых называют выдающимися, талантливыми. А сколько теряется такой бесценной информации со смертью обычного человека, не успевшего доказать, что он интересен, по-своему велик, не успевшего сделать открытие, создать машину, написать книгу? Кто может подсчитать, сколько потеряло человечество со смертью всех безвременно погибших или просто не раскрывших до конца свое дарование? Поэтому, создавая программу для пятой модели, мы просим всех вас, особенно учителей, собирать информацию, имеющуюся в школьных сочинениях, в различных неосуществленных проектах, рацпредложениях, в моделях юных техников…
— Погоди, погоди, Петя, а то так войдешь в роль, что и не выйдешь. А в академики тебе вроде бы рановато, — «остудила» его Екатерина Михайловна и предостерегающе, по-школьному подняла указательный палец. — Во-первых, я никому не показывала стихов своего сына…
Но нынешнего Петю не так-то просто было смутить. Его глаза заблестели, будто он бросался в драку — один против многих:
— А его сочинения, сохранившиеся в школьном архиве? Наверное, в них было и то, что затем вылилось в эти стихи — строй мышления, мечты о покорении космоса, даже стилистические обороты… Вот сигом и воссоздал, как мы говорим — «по матрице», его личность с алгоритмами мышления…
— Я хочу видеть его! — твердо сказала Екатерина Михайловна.
Петя замолк на полуслове. Внимательно, испытующе посмотрел ей в глаза. Это был новый, малознакомый Петр Вахрамцев, и взгляд у него был острый, прицельный. Но Екатерина Михайловна не смутилась, во всяком случае ничем не выдала своего замешательства. Подумала: «Все нормально: жизнь идет, ученики растут, меняются, проявляют или приобретают новые стороны характера. Почему они должны быть такими, как мы предполагаем?»
Вахрамцев кивнул головой и неспешно проговорил:
— Хорошо. Это нетрудно устроить. Я только узнаю часы приема.
Он вошел в будку телефона, стоявшую неподалеку.
Екатерина Михайловна проводила его рассеянным взглядом и, пока он говорил по телефону, продолжала размышлять о том, какие метаморфозы случаются с ее выпускниками. Через несколько минут Петя вышел из будки и сказал:
— Я договорился. Но придется подождать до завтрашнего утра.
Вначале Екатерина Михайловна определила: сигом не похож на ее сына — такого, каким она помнила Борю, каким он был на фото. Может быть, если бы Боря стал старше… Ведь иногда что-то в улыбке, во взгляде сигома, почти неуловимое, мимолетное, знакомо обжигало память. Затем, присмотревшись, она подумала, что сигом вообще не похож ни на одного из людей, которые ей встречались раньше. Потом она поняла, в чем дело. Выражение его лица, глаз менялось так молниеносно, что человеческий взгляд не успевал их зафиксировать.
Академик Туровский, стоявший рядом с сигомом, казался маленьким взъерошенным воробьем. Седой хохолок над его лбом подпрыгивал, когда он говорил, обращаясь к людям, заполнившим зал:
— Продолжатель — так мы назвали его профессию, а вернее — его предназначение. Он хранит в своей памяти дела многих людей, он является как бы их обобщенной личностью, в которой многократно умножены и усилены их способности. Сигом не просто помнит замыслы и дела погибших, — он продолжает их, особо выделяя те, которые сочтет нужным рекомендовать Верховный Совет и Президиум Академии. Каждый из вас сможет поговорить с ним, задать несколько вопросов. На те вопросы, на которые он не успеет ответить сегодня во время встречи, он ответит завтра и послезавтра по телевидению. Вот, пожалуй, и все, что я хотел…
Он встретился взглядом с Екатериной Михайловной и умолк на полуслове. Выражение ее глаз, недоверчивая улыбка были настолько красноречивы, что академику стало не по себе. Он не знал, кто эта женщина, но на миг у него возникло ощущение, будто он снова в школе перед пустой доской пытается вспомнить условие задачи. Воспоминание было настолько ярким, что ему показалось, будто в зале запахло теплым деревом и меловой пылью. Окончание фразы повисло в воздухе и осталось плавать, как дымка…
«Твои слова многозначительны и обкатаны, — думала Екатерина Михайловна. — Они звучат слишком уверенно и буднично. А тебе положено знать, что людям нельзя обещать так много, иначе они совсем перестанут верить обещаниям».
Академик быстро справился с минутной растерянностью. Он слегка поклонился присутствующим и сделал жест рукой в сторону сигома, приглашая людей задавать вопросы Продолжателю. В зале началось движение, вынырнула чья-то лохматая рыжая голова и стала кругами приближаться к сигому…
Екатерина Михайловна уверенно сказала: «Разрешите!» — и люди расступились. Она оказалась перед Продолжателем. Теперь она могла лучше рассмотреть его и убедиться, что он действительно нисколько не похож на Борю, и выражение его лица с крупными правильными чертами меняется так быстро, что кажется, будто весь его облик струится, как марево.
«И это существо могло само по себе воссоздать Борины стихи, а в них — тончайшие нюансы человеческой сущности? — с нарастающим возмущенным недоверием думала она, радуясь тому, что уже созрел замысел, как проверить слова академика, как выявить обман и показать его присутствующим. — Отними у человека боль и смерть — и он перестанет быть человеком. Он уже не будет так остро воспринимать жизнь — радоваться синему небу в просветах дождевых облаков, улыбке ребенка, глотку ключевой воды, близости любимого существа… Есть стороны человеческой личности, куда не дозволено вторгаться со всякими фокусами, даже если они называются научными…»
Она была уверена в полнейшей беспристрастности своих размышлений и своего замысла и ни за что не признала бы, что в них содержится хотя бы элемент торжества. Она считала, что ее замысел призван выявить истину, — только и всего. Он был прост и надежен — этот замысел. В нем слились материнская любовь и боль с прозорливостью, учительская назидательность с холодной логикой исследователя. И еще… Она ни за что не призналась бы даже себе самой, что там были и затаенные надежды — надежды на невозможное. Да, ее замысел был прост и ясен для многих людей, и потому весь зал мгновенно притих, когда она спросила у сигома:
— Ты узнаешь меня?
«Не зря все мы так уважали Екатерину Михайловну, — подумал Вахрамцев. — Она рассчитала безошибочно: если Продолжатель самостоятельно мог сочинить стихи ее сына, то должен узнать ту, которую погибший знал с колыбели…»
Люди напряженно ждали, что ответит сигом. От щек немецкого инженера из Кельна отлила кровь, и на них яснее проступили склеротические прожилки, английская леди тяжело оперлась на острое плечо своего супруга, чья-то лохматая рыжая голова вытянулась на тонкой шее и замерла. Даже веселые молодые люди перестали шутить, словно разом утратили свою беспечность…
Сигом быстро шагнул к Екатерине Михайловне. Так быстро, что успел поддержать ее, когда она покачнулась.
— Да, мама.
Он улыбнулся и провел своей необычайно чуткой ладонью по ее волосам. И ей показалось, что частица колоссальной силы этого непостижимого существа передалась ей. Сейчас Екатерине Михайловне не надо было напрягать память и сравнивать — его улыбка без сомнения была Бориной улыбкой, в его голосе звучали знакомые интонации. Конечно, ей хотелось знать, как может одно существо вмещать в себе столько человеческих сущностей, как они уживаются в нем — такие разные, но об этом она его спросит наедине, как спросила бы родного сына. Она выпрямилась и сказала, указывая на других людей:
— Поговори с ними. Я подожду.
В зале стало шумно и непринужденно, словно кто-то снял напряженность. Екатерина Михайловна заметила своих знакомых по аэробусу. Они проталкивались сквозь толпу, чтобы оказаться поближе к сигому. Это было не так-то просто сделать. Немец энергично работал локтями, англичане продвигались по проложенному им коридору, как баржи вслед за ледоколом. Они были уже совсем близко от Екатерины Михайловны, полностью занятые проталкиванием. А она во все глаза смотрела на них, пораженная тем, как они помогают друг другу. Она услышала — инженер из Кельна сказал англичанину, с восхищением глядя на Продолжателя:
— Прекрасное лицо у парня!
Пожалуй, и тон был чересчур сентиментальный, и словечко «парень» вовсе не подходило к сигому, но отчего-то англичанин не отвел взгляд, не проворчал, как обычно, а кивнул в ответ:
— Таким я бы хотел видеть своего сына.
Они понимающе улыбнулись друг другу и снова приковали свои взгляды к Продолжателю.
Екатерина Михайловна едва пробилась сквозь толпу к академику Туровскому.
— У меня вопрос к вам.
— Вот как, ко мне? — удивился Туровский, и седой хохолок над его лбом настороженно качнулся в сторону. — Что ж, пожалуйста, спрашивайте. Если только смогу…
Он не мог простить ей и себе, что раньше смутился под ее взглядом. «Ну что в ней особенного? Обыкновенная пожилая женщина с уставшим лицом. И вопрос задаст традиционный: «А не кощунственно ли то, что вы сделали, что сотворили, по отношению к родным и близким погибших?» И снова придется объяснять, что сохранение и восстановление человеческой личности — главнейшее дело общества. Иначе оно превратится в толпу, в стадо, которое можно с одинаковым успехом погнать на водопой, на игру, на бойню. Поймет ли она правильно мои слова?»
— Продолжатель — по вашему замыслу — единственное предназначение сигома?
— Ах, вот вы о чем, — удивленно прищурился на нее академик. — Ну, как вам сказать…
А Екатерина Михайловна впервые забыла о педагогическом такте. Она не слушала ответа академика. Она продолжала напряженно думать, волноваться, вспоминать и заново переживать чувства, вызванные ответом сигома, и снова возвращалась к своей догадке. Конечно, продолжить дела погибших — очень заманчиво. Она представила, как изменился бы мир, если бы были реализованы мечты всех безвременно ушедших из жизни, какую утраченную духовную энергию можно было бы вернуть, какие возможности использовать, какие надежды возродить… И все-таки Продолжатель — не единственное предназначение сигома. Имелось другое, скрытое, и не менее важное, о котором почему-то умалчивает хитрец с задорным седым хохолком, похожим на петушиный гребень. Она снова нашла взглядом своих знакомых по аэробусу. Они уже разговаривали с сигомом, и вот англичанин довольно подмигнул немцу, как бы говоря: «Глядите, что знает и умеет этот молодец!» И немец гордо улыбнулся в ответ, словно похвалили его сына или брата. И Екатерина Михайловна совеем некстати вспомнила своих соседей по прежней квартире: как они ссорились, расходились и как мгновенно мирились в присутствии любимого сынишки.
«Что это со мной происходит? Что за нелепые сравнения лезут в голову?! — возмущалась она, но глаз не отводила, думала: — Нет, что бы там ни говорили, Продолжатель — не единственное и даже не важнейшее назначение моего сына…»
Зелено-голубая планета очень напоминала нашу Землю, но можно было предположить, что ее флора и фауна таят немало сюрпризов.
Едва затих рев тормозных двигателей, из ближайшей рощицы выскочили несколько проворных двуногих существ и направились к моему космокатеру. Они бежали почти как люди, но при этом вихлялись и высоко подпрыгивали, хотя на их пути не наблюдалось никаких видимых преград. Движения аборигенов были неразумно расточительны — они расходовали в несколько раз больше энергии, чем требовалось для преодоления пути.
Неслыханная удача для астронавта! Наконец-то! После стольких скитаний и неудач… Я откинулся на спинку сиденья, зажмурился. Вот сейчас настанет миг, к которому я так долго готовился. Секунда — и я вступлю с ними в контакт…
Аборигены — они были раза в два меньше землян — что-то кричали. Речь их, доносившаяся из динамиков, состояла из звуков, модулированных на высоких частотах, отдельных слов в ней как будто и не было. Правда, иногда мне чудились слова родного языка, слитые в немыслимые сочетания вроде: «Давайцуркипалкиуйдидуракаганажми…»
Аборигенов становилось все больше, они вплотную приблизились к космокатеру. Я почувствовал легкие толчки — это они, по-видимому, исследовали корабль. Толчки становились все ощутимее — хозяева планеты были явно не из робких или чересчур деликатных.
Через минуту корабль уже раскачивало как в бурю, затем послышались удары и треск пластмассы.
«Однако исследования принимают угрожающий оборот», — подумал я, увидев, как рухнула мачта дополнительной антенны. А когда зашатались кронштейны — держатели солнечных батарей, я не выдержал и включил защитное поле.
Отброшенные от космокатера, аборигены, однако, не разбежались, а снова бросились на штурм. Одни пытались достать корабль палками, другие бросали в него камни.