Алексей к тому времени стал уже командиром эскадрильи, и мог оставаться на земле, пока его бойцы рисковали жизнями, рассекая раскаленный воздух над ущельями, словно шрамы изрезавшими эту негостеприимную страну. Так и было до тех пор, пока из одного вылета не вернулись сразу два экипажа, чьи винтокрылые машины сразили зенитные ракеты "духов". И в следующий вылет Алексей повел два звена вертолетов лично, перед этим лишь сказав Юлии, что приехал сюда не для того, чтобы бессильно смотреть, как грузят на улетающий в Союз борт очередной гроб с телом его бойца.
И она поняла, что творилось в тот миг в душе у мужа, лишь пообещав ждать его всегда. И потом, когда удача изменила Алексею, и тогда еще таинственная ракета "Стингер" прервала полет его "Крокодила", боевого вертолета Ми-24, она ждала его, ночами рыдая в подушку, и была первой, кого увидел он, очнувшись уже в палате госпиталя в Баграме. Те долгие дни и бессонные ночи ожидания не прошли для нее даром, и золото ее волос посыпал иней ранней седины.
Потом было еще много всего, были новые переезды, был хаос девяносто первого года, стремительное падение державы, служению которой были отданы лучшие годы, когда Юлия последней покинула охваченный беспорядками Тбилиси, не желая расставаться с Алексеем, которого там держал приказ, ни на мгновение. Была похоронка, пришедшая из Таджикистана, где погиб их сын, решивший идти по стопам отца, но лишь предпочтя вольному плаванию по воздушному океану тесноту боевого отделения упрямо ползущей вперед, плюющейся огнем и свинцом бронемашины.
Враг, тот самый, с которым прежде, не щадя себя, дрался над раскаленными горами Алексей, двинулся тогда на север, и на его пути вновь встали русские солдаты, сражавшиеся так, словно за спиной у них была не чужая страна, а родной дом. И тогда меткий выстрел какого-то душмана, не ведавшего ничего, кроме войны, ведомого неодолимой жаждой крови, оборвал жизнь лейтенанта Егора Швецова, который вел огонь из охваченной пламенем БМП, прикрывая отход попавшей в засаду разведгруппы. Алексей помнил последнюю встречу с сыном перед тем, как самолет с красными звездами унес того в далекий край, откуда сильный, полный жизни парень вернулся в закрытом гробу, ибо пламя почти уничтожило его тело.
В те дни у супругов Швецовых прибавилось седых волос, и не раз бывало, что по вечерам они просто молча сидели на кухне, опустив глаза, словно боялись встретиться взглядами друг с другом. Алексей чувствовал за собой вину в том, что погиб их сын, который лишь пытался быть таким же, как его отец. Ему прежде приходилось посылать на верную смерть чужих сыновей, многих из которых он сам же и провожал в последний путь, а теперь кто-то обрек на гибель и его дитя, его плоть и кровь. И еще больше Алексей страдал от бессилия, понимая, что он не может ничего изменить.
Несколько месяцев прошло, словно в тяжком сне. Но однажды, словно стряхнув с себя оцепенение, тот, кто стал ныне лидером могучей державы, решил, что он еще в состоянии спасти тысячи таких же молодых, полных сил парней, готовых отдать свои жизни стране, словно не знающей о том, что кто-то проливает за нее кровь. Алексей понял тогда, что еще может сделать, пока силы не оставили его, и Юлия, узнав его желание, вновь, как и много лет назад, стала ему поддержкой и опорой, поняв его.
Отставной офицер, отработанный материал, отторгнутый огромным и жестоким организмом, имя которому армия, Алексей сумел добиться той цели, которую поставил себе сам. Это оказалось намного труднее, чем вывозить раненых бойцов под кинжальным огнем душманских ДШК, но он смог подняться к вершинам власти, обретя возможность изменить этот мир, создать новый, такой, о каком мечтал сам. И Юлия всегда была рядом с ним, готовая поддержать советом, просто принять на себя часть его боли и терзаний.
Все оказалось не так просто, и любые перемены вызывали недовольство и неприкрытую ненависть многих наделенных не меньшей, чем Алексей, властью людей, только власть их была иной природы. И вместо того, чтобы сохранять жизни молодым ребятам, так похожим на его покойного сына, принявшего смерть геройскую, но от того не менее ужасную, приходилось снова и снова бросать их в пекло войны, все так же раздиравшей страну. И приходилось вручать присвоенные этим парням, иным из которых не было и двадцати лет, ордена и медали их облаченным в черное матерям и совсем еще юным вдовам, стыдливо отводя полный боли взгляд. И только то, что Юля, его Юля все это время была рядом, спасало Алексея от окончательного срыва, давало надежду, что все еще можно изменить, осуществив свою мечту.
-- Не плач, не надо, - Алексей, стараясь забыть об охватывавшей его тело боли, и тем более не показать свои страдания той, что была рядом, ласкал Юлю, чувствуя, что она все реже содрогается от рыданий. - Все хорошо. Я жив, все в порядке, - со всей нежностью, на какую был способен, молвил он. - Ведь это не первый раз, ты же знаешь. Тогда все обходилось, и сейчас тоже ничего не случилось.
-- Скажи, почему это произошло, - Юля подняла голову, взглянув в глаза Алексею. Швецов, увидев ее воспаленные, полные слез глаза, понял, что она плакала несколько часов подряд. - Почему ты?
-- Потому что я не могу вечно посылать на смерть кого-то вместо себя, - тихо ответил Алексей. - Нельзя прятаться за чужими спинами. Тогда, в Афганистане, я рисковал наравне со своими солдатами, так же попадая под обстрелы. И это было проще, чем отдавать приказы, сидя в уютном кабинете и зная, что одно твое слово, росчерк подписи на бумаге, обернутся бессонными ночами для чьих-то матерей, жен, зная, что по всей России будут звучать залпы траурного салюта. Не может кто-то другой, чужой, незнакомый, вечно принимать на себя то, что предназначено мне. И я сам не могу принять это, но не могу я, как раньше, сам идти в бой, рискуя наравне со всеми. И то, что случилось сегодня, это расплата, воздаяние мне за то, что моей волей приняли смерть сотни русских парней, которые и целоваться толком не научились, а уже стали героями, чьи ордена получат их матери. Теперь, после того, что случилось, мне станет легче жить, зная, что и моя жизнь может оборваться так же легко, зная, что я ничем не лучше тех, кто умирает в проклятых всеми богами горах Чечни и еще невесть где, исполняя мою волю.
-- Второй раз я чуть было не потеряла тебя, - прошептала женщина едва слышно. - Я не смогу так жить, зная, что однажды это повторится. Прошу, оставь все это, откажись от этой власти, что приносить только горе, - с мольбой в голосе, тихо, одними губами, произнесла Юлия. - Мы станем жить, как все. Ты не будешь чувствовать себя палачом и мишенью, и я не буду просыпаться по ночам, вздрагивая от кошмаров.
-- Ты же знаешь, что этого не будет, - с грустью ответил Алексей. - Пути назад больше нет. Не для того я стремился к этому, чтобы все бросить. На моих руках крови столько, что никакому маньяку не снилось в его шизофренических грезах. Но я искуплю свою вину, вернув мир и счастье нашему народу. Я пошлю на смерть еще сотни молодых ребят для того, чтобы их дети могли потом жить, не боясь войны, не думая, что могут спуститься с гор какие-то звери в человеческом обличии, войти в их дома, перерезать им глотки и изнасиловать их жен. И если я уйду сейчас, не сделав этого, значит, вся жизнь будет прожита зря, все жертвы, что я принес своими руками, окажутся напрасными. Я вновь и вновь обрекаю на смерть тех, о чьем существовании даже не ведаю, и готов принять на себя кару за это, сколь бы тяжкой ни была она, - произнес он. - Пусть придется страдать, это ничего, это значит, что кто-то там, на небесах, принял мою искупительную жертву.
-- Да, я понимаю все, - Юлия твердо взглянула в глаза мужу. - Ты выбрал свой путь, и пройдешь по нему до конца, как шел по тем выжженным горам Афганистана. Так пусть же свершится все, о чем ты мечтаешь. А я буду рядом, пока нас не разлучит смерть.
Они молчали, сжимая друг друга в объятиях, забыв обо всем на свете. Ничто не могло нарушить их покой сейчас. Все проблемы, боль и страдания остались где-то далеко, перестали на краткие мгновения быть чем-то важным. Мир для Алексея и Юлии сжался до размеров этой палаты, а за стенами ее словно царила пустота. Не было ни спешащих по коридорам людей в белых халатах, ни замерших под дверями охранников, ни стоявших в оцеплении вокруг госпиталя спецназовцев в полной амуниции.
Оба они, и Алексей, и та, что стала частью его, знали, что совсем скоро все вернется на круги своя, но у них еще было несколько минут, когда они могли ни о чем не вспоминать. И сейчас влюбленные наслаждались счастьем просто находиться рядом с тем, кто был для каждого дороже всего на свете, дороже самого этого мира, полного страданий и горя, дороже даже самой жизни, ибо, что есть жизнь, когда нет рядом того, кто счастлив лишь из-за того, что ты есть под этим небом.
Глава 5 Гончие Президента
Московская область, Россия
19 апреля
Столб дыма был виден издалека, поднимаясь над вершинами молодых березок, разросшихся вдоль уходившей на север автострады. Водители притормаживали, задерживая взгляд на искореженном куске железа, который медленно, точно это было и не железо вовсе, а нежнейший хрусталь, вытаскивал из глубокого кювета подъемный кран. Но инспектор ДПС нетерпеливо взмахивал полосатым жезлом, различимым и в сумерках, и любопытные, прибавив газа, исчезали за горизонтом.
-- Не справился с управлением, не вписался в поворот, - пожимая плечами, произнес юный лейтенант милиции, невольно оборачиваясь назад, туда, где сосредоточенно работали люди из службы спасения. - Поворот крутой, знака почти не видно. Говорят, здесь такое чуть не каждый месяц.
На месте автокатастрофы было многолюдно. Мерцали проблесковые маячки на крышах полудюжины патрульных машин и кареты "скорой помощи", которая здесь явно уже не требовалась. Слышался треск рации, отрывистые команды, перемежаемые усталым матерком. Спасатели уже приступили к работе. Надсадно выла циркулярная пила, перегрызавшая искореженный металл, под которым находилось то, что еще недавно было полными сил, радующимися жизни людьми.
-- Вечно они так, - согласно кивнул немолодой майор, старший прибывшей на место аварии группы. - Педаль газа до упора в пол, музыку на всю катушку, да еще и бабу лапают. Какое там, на знаки смотреть! А уж о ремнях безопасности эти чертовы гонщики, наверное, и не слышали ни разу, - усмехнулся милиционер. Он видел подобное далеко не первый раз, в отличие от молодого лейтенанта, похоже, воспринимавшего случившееся, как личное горе. - "Мерседес", мать его! - Майор, с прищуром взглянув на искореженный автомобиль, зло сплюнул: - Хозяева жизни, чтоб им пусто было.
Тем временем спасатели сняли крышу, вдавленную по самые сиденья, и осторожно, то ли боясь повредить, то ли не желая испачкаться в крови и ошметках плоти, извлекли из того, что недавно было вызывавшим зависть автолюбителей немецким седаном последней модели, тело водителя. Ремень безопасности, как и предположил майор, был не пристегнут.
-- Ну-ка, ну-ка, - криминалист, одним из первых прибывший на место происшествия, склонился над искореженными останками человека, отдирая от плоти лоскуты того, что, кажется, изначально было дорогим костюмом. Теперь это была лишь пропитанная кровью драная тряпка. - Есть, - воскликнул эксперт, потрясая небольшим предметом, запаянным в целлофан: - Документы, командир!
-- Дай сюда, - приказал майор, угрюмый, злой, не выспавшийся. Ему не раз приходилось наблюдать подобное, верно, да только удовольствия от созерцания человеческих останков офицер не получал.
Приняв из рук криминалиста чехол, майор вытащил оттуда чудом уцелевший паспорт, водительские права и еще какой-то документ, увидев который, милиционер негромко выругался.
-- Товарищ майор, личность можно установить? - лейтенант, первый, кто прибыл к месту аварии и уже больше часа не покидал его, подскочил к коллеге. - Что-нибудь сохранилось?
-- Пахомов Иван Антонович, - отчего-то зло бросил майор. - Семидесятого года рождения. Администрация Президента России. Почему же так везет? - вздохнул он. - Нет, чтобы просто бизнесмен какой-нибудь. Ладно, - махнул рукой майор. - Вызывайте чекистов. Кажется, это их случай.
Спасатели провозились еще десять минут, вытащив два тела. Женщина и маленькая девочка встретили смерть на заднем сидении, возможно, даже не успев понять, что происходит, если задремали или просто чем-то увлеклись. Медики, увидев то, что осталось от пассажиров, сразу сообщили, что они погибли мгновенно. Их смерть была легкой.
-- Какого хрена? - криминалист, продолжавший осматривать тело водителя, недоуменно выругался: - Майор, иди сюда.
Милиционер, поспешивший к эксперту, явно чем-то крайне удивленному, склонился над изуродованным телом. Несмотря на повреждения, он сразу увидел ровное круглое отверстие в затылочной кости.
-- Пулевое, - пояснил криминалист. - Малокалиберная пуля, иначе у него от лица ничего бы не осталось. И спорю на бутылку, майор, стреляли в упор.
Майор государственной автоинспекции молча уставился на труп. Что бы тут ни произошло, это явно не было аварией. Конечно, он не мог знать, что именно такова была цена предательству - пуля калибра пять шесть десятых миллиметра в затылок, и страшно изувеченные тела, тех, кто был дороже всего, семьи глупца, в душе которого алчность победила чувство долга и даже элементарную осторожность.
-- Да уж, контрразведчики будут как раз кстати, - хмыкнул эксперт, не без интереса наблюдая за майором, все чувства которого были написаны на его лице.
-- Сомневаюсь, что это их заинтересует, - покачал головой милиционер. - Фээсбешники из-за покушения на Самого мечутся, точно шлея под хвост попала. Террористов ловят. А это наверняка нам же спихнут.
Майор ошибался. Он даже и представить не мог, как скоро рапорт с места странной "аварии" окажется в знаменитом здании на Лубянке.
Юрий Быков раздавил окурок и потянулся за пачкой, чтобы достать новую сигарету. Он отметил, что пепельница уже переполнена, а в пачке, вскрытой пару часов назад, осталось лишь две сигареты. Чиркнув зажигалкой, директор ФСБ прикурил и с наслаждением затянулся, запрокинув голову и выпуская в потолок струйку дыма.
В кабинете шефа контрразведки плавали тяжелые клубы дыма. Он находился здесь уже больше пятнадцати часов, принимая доклады своих подчиненных, отдавая приказы, и за это время выкурив уже три пачки сигарет. И чем ближе был рассвет, тем больше ему хотелось курить. Только так глава ФСБ мог успокоить нервы, но и никотин уже почти не помогал. Скоро должна была начаться траурная церемония сразу на нескольких кладбищам столицы. Там, возможно, появится и президент страны, хотя бы для того, чтоб показать всем свое презрение к угрозам террористов. А затем он приедет сюда, на Лубянку, чтобы подписать приказ об отставке Быкова. Три дня, отведенные главой государства на поимку тех, кто устроил покушение на него, походя убив десятки ни в чем не повинных людей, истекали сегодня, и вместе с ними должен был закончиться и тот период, когда Быков руководил ФСБ.
Нет, на самом деле за эти дни было сделано очень многое, столько, что в иное время на это потребовались бы месяцы или даже годы. Получив чрезвычайные полномочия, Быков спустил с цепи своих людей, уже давно накопивших массу самой разной информации, но так и не сумевших реализовать ее по тем или иным причинам. Долгое время приходилось играть в дипломатию, бессильно стискивая зубы, когда на стол ложились свежие оперативные документы, которым предстояло вскоре оказаться в архивах или задвинутых в дальние углы рабочих кабинетов папках. Слишком известные имена упоминались в тех документах, слишком влиятельные люди, из-за которых горластая пресса и всякие правозащитники могли поднять такой шум, что пришлось бы подавать в отставку. Немало опытных следователей, сыскарей от Бога, видя, как начальство прячет под сукно с таким трудом добытые ими сведения, бросали на его, Быкова, стол свои удостоверения, устав бороться в одиночку с опутавшим своими щупальцами всю страну спрутом. И два дня назад наступил час возмездия, когда Быков, мысленно поклонившись тем, кто когда-то покинул возглавляемую им систему, отдал короткий приказ.
Десятки мобильных групп устремились к давно уже намеченным объектам, разлетевшись за считанные минуты по всей столице и области. Они рвались к цели, точно почуявшие след гончие, точно выпущенные на волю волки. Не только в Москве, по всей необъятной стране, от Калининграда до Владивостока спецназовцы врывались в офисы, казино, элитные сауны, бросая лицом в пол вальяжных, уверенных в себе, упивающихся своей властью людей, тех, кто хоть на мгновение оказался замечен милицией или контрразведкой, кто хотя бы единожды привлек внимание людей в погонах.
Известные бизнесмены, политические деятели, дорогие адвокаты, сутенеры, наркоторговцы, геи-педерасты из богемы, все они оказались равны перед облаченными в бронежилеты и черные маски с прорезями для глаз бойцами. Вылетали зубы, вставные, из высокопробного золота, и те, что были даны природой, впечатывались в бока рифленые подошвы тяжелых ботинок и приклады, сыпались сдобренные отборным русским матом команды. И те, кто еще мгновение назад считали себя могущественными и сильными людьми, под взглядом бездонных зрачков автоматных стволов превращались в ноющее, дрожащее ничтожество, готовое вылизывать подкованные подошвы ботинок бойцов СОБРа.
То были дни торжества людей в погонах, когда перестали действовать прежние запреты, когда не нужно было месяцами ждать санкции купленного с потрохами прокурора и решения давно и добровольно продавшегося криминальной мрази судьи, а нужно было лишь вышибать плечами и прикладами двери, сбивая с ног вышколенную охрану, и разгоняя по углам визжащих от страха шлюх. Все, начиная от обычного спецназовца и заканчивая самим шефом контрразведки, не думали о том, что скажут депутаты, что напишет пресса, и как отнесутся к происходящему западные гуманисты и борцы за права человека и демократические свободы. Потом, возможно, придется отвечать за многое из совершенного в эти дни, и, вполне вероятно, кто-то поплатится погонами, чья-то карьера окажется безнадежно загубленной, но это наступит позже.
За два дня спецоперации, проведенной ФСБ, была фактически обезглавлена организованная преступность, сотни "авторитетов" уже сидели в камерах переполненных следственных изоляторов, десятки ударились в бега, преследуемые объединившимися для общего дела спецслужбами. Была разгромлена азербайджанская, чеченская и прочие "этнические" преступные группировки. Спецназ захватил за двое суток операции сотни стволов незарегистрированного оружия, частью которого уже заинтересовалась военная прокуратура, были изъяты тонны самых разных наркотиков. Только в московской области группы захвата разгромили несколько подпольных заводов, гнавших под видом водки жуткую химию, жертвами которой стали уже тысячи человек. На самой окраине столицы была обнаружена лаборатория, где бывшие работники фармацевтической промышленности производили синтетические наркотики такой мощи, что ЛСД и экстези по сравнению с ними казались не страшнее аскорбиновой кислоты.
Все это было сделано, но не была достигнута главная цель, не были найдены те, кто организовал бойню на Кутузовском проспекте, доставив для этой цели в столицу группу арабских наемников. Как и предполагал сам Быков, единственный захваченный живым террорист ничего не знал, хотя и старался рассказать как можно больше, спасая свою жизнь.
Пользуясь предоставленными самим президентом полномочиями, директор ФСБ разрешил применение спецсредств к боевику, опасаясь, что тот мог что-то скрыть. Араб, которому ввели дозу "сыворотки правды", едва не умер от колоссальной нагрузки на сердце и нервную систему, но не сказал ничего, способного заинтересовать чекистов. Все переговоры с заказчиками вел, как и ожидалось, покойный Аль Захири, а его люди лишь исполняли приказы своего командира.