В августе 1857 года в "Отечественных записках", впервые после восьмилетнего исчезновения его имени со страниц печати, появился его рассказ "Маленький Герой", написанный ещё в 1849 году, до ареста. Но прошло ещё два года, прежде чем "Русское Слово" могло напечатать "Дядюшкин сон" (февраль 1859), а "Отечественные записки" - "Село Степанчиково" (тоже в 1859г.).
Достоевскому было возвращено потомственное дворянство в мае 1857 года. Это означало полное восстановление в правах. Офицер и дворянин, он уже не чувствовал себя более каторжником и государственным преступником.
Пашу удалось определить в Сибирский кадетский корпус, и с августа 1857 супруги жили вдвоем. Оба хворали - Достоевский приписывал нездоровью жены отсутствие детей. В конце ноября 1857г. он пишет сестре Марьи Димитриевны, Варе:
"Знаете ли, у меня есть такой предрассудок, предчувствие, что я скоро должен умереть. Такие предчувствия бывают почти всегда от мнительности, но уверяю вас, что я в этом случае не мнителен, и уверенность моя в близкой смерти совершенно хладнокровная...
Мне кажется, что я уже все прожил на свете и более ничего не будет, к чему можно стремиться". Эти строки он пишет через десять месяцев после брака с "ангелом", с той женщиной, "без которой нельзя жить" и из-за которой он собирался броситься в Иртыш.
В январе 1858 г., следуя советам друзей из Петербурга, Достоевский подал официальное прошение об отставке и разрешении вернуться в Европейскую Россию. Ведь он отбыл срок наказания - по приговору ему полагалось провести четыре года в Сибири по выходе с каторги, - и вот четвертый год в Семипалатинске подходил к концу. Прошло, однако, ещё пятнадцать месяцев, прежде чем просьба его - вполне законная - была удовлетворена.
Но в 1858 и начале 1859 года вдохновения было мало и оставалась по преимуществу работа, да и та не клеилась.
Меланхолию и апатию Достоевского усиливало растущее сознание семейного банкротства. Едва он приходил домой с ненавистной службы, как начинались стычки с женой, её слезы и упреки. Хотя Достоевский и выбивался из сил, давая уроки, занимая деньги направо и налево и прибегая ко всевозможным финансовым комбинациям, они никак не могли выбиться из нужды.
Его иллюзии, что она хорошая хозяйка, быстро улетучились: как и он, она не умела считать деньги, жили они безалаберно, в постоянном страхе кредиторов, неприятностей и полного расстройства их скудных финансов, иными словами, в боязни, что наступит день, когда и хлеба будет не на что купить. Им едва хватало, чтобы заплатить за стол и квартиру, об иных расходах не приходилось и думать.
Но вот весной 1859 года было получено долгожданное разрешение выйти в отставку и избрать для жительства любой город Европейской России, за исключением столиц: пребывание в Москве или Петербурге было ему запрещено. Достоевский разом воспрял духом. Начались хлопоты - на этот раз веселые об отъезде. Все знакомые снаряжали их в дорогу, получить взаймы деньги на путешествие не представило никаких трудностей. Пашу взяли из корпуса. 30 июня была подписана официальная бумага о выходе Достоевского в отставку в чине подпоручика. Через два дня в тарантасе, специально купленном для поездки, Федор Михайлович, Марья Димитриевна, Паша и слуга выехали из Семипалатинска. Достоевский решил поселиться в Твери: город находился вблизи Москвы, на линии железной дороги между двумя столицами. До места назначения надо было сделать четыре тысячи верст на лошадях. Марья Димитриевна плохо переносила езду и все болела, и того удовольствия, какое Достоевский ожидал от путешествия, не получилось: никто не разделял его восторгов от природы и новых лиц и мест, и он с особенной силой ощутил свое одиночество.
Это ощущение резко усилилось по приезде в Тверь, в конце августа. После долгих поисков они сняли меблированную квартирку из трех комнат. Марья Димитриевна осталась этим очень недовольна. Все не нравилось ей в Твери, и она донимала мужа упреками и нелепыми просьбами. И Достоевскому Тверь не понравилась - это был маленький провинциальный городок с улицами, поросшими травой - но он волновался от близости столицы, без умолку говорил о своих литературных планах. А она отвечала ему жалобами на то, что у неё нет туалетов и все тряпки её слишком пахнут сибирской глушью.
Главная забота Марьи Димитриевны была не ударить лицом в грязь перед местными модницами, но она тут же заявила мужу, что выходить не станет, потому что ей негде принимать. Своей квартиры она стыдилась, бедность свою принимала, как незаслуженное оскорбление, и вообще вела себя, как мученица, которую унижал и обижал злой тиран муж - недостойный её возвышенной души.
Марья Димитриевна была фантастична, мнительна, ревновала невпопад, всегда к тем женщинам, о которых Достоевский и не думал, и не подозревала тех, кем он интересовался. По всякому поводу начинались слезы и сцены. С ней невозможно было никуда выйти, всегда происходила какая-нибудь нелепая история: то ей не так подали в ресторане, то ей ответили грубым тоном в магазине, то знакомый, проходя, едва ей поклонился. Когда муж был весел, она была грустна, но стоило ему задуматься, как она начинала надоедать ему шутками и беспричинным смехом. А когда он садился за работу, она упрекала, что он держит её точно в заточенье, не показывает друзьям, ни с чем с ней не делится. Но делиться он с нею не мог, потому что она не понимала ни его религиозных исканий, ни его литературных устремлений. К его писаниям у неё всегда было чуть скептическое отношение.
Она была воспитана на Карамзине, Тургенев был ей ближе, чем произведения её собственного мужа, и Достоевский хмурился и раздражался, когда она заговаривала о современной литературе, в которой мало понимала.
Тяготил его и её внутренний провинциализм, её неожиданные и дикие нападки на мало знакомых людей, её способность сгоряча расхвалить человека, а потом уничтожить его насмешками и бранью, её переходы от оптимистических фантазий к полной прострации. Порою, особенно когда она давала волю своей подозрительности и объявляла врагами, чуть ли не дьяволами, самых безобидных людей, он ощущал приступы злобы и ненависти.
Именно в Твери брак Достоевского потерпел окончательное крушение. Марья Димитриевна призналась, что продолжает любить Вергунова, и объявила мужу, что не любит и никогда не любила его. Какую цену Достоевский мог придавать этим её истерическим выкрикам? Он знал, что она - больная и несчастная женщина, на каждом шагу изобретающая новые выдумки, чтоб заглушить свои метания и горечь. Он понимал, что она тоже страдает. Самые отношения их были основаны на том, что оба мучили и жалели друг друга. Просветы нежности и сострадания связывали их больше, чем страсть. Странное чувство - смешение боли, милосердия (особенно с его стороны), воспоминаний о прошлом, сожаления о несбывшемся - притягивало их друг к другу. Да кроме того, создалась и привычка, от неё слишком трудно было отказаться. Пять лет Достоевский любил Марью Димитриевну, и он жил с ней третий год. Уже после её смерти он признавался Врангелю, единственному человеку, знавшему правду о браке Достоевского: "...Несмотря на то, что мы были положительно несчастны вместе, мы не могли перестать любить друг друга: даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу" (письмо от 31 марта 1865 года).
Разгадку этой странной связи надо отчасти искать в детских впечатлениях Достоевского: в те годы, когда мать его угасала от чахотки, образовалась в нем бессознательная ассоциация любви и недуга, нежности и страдания, влечения и телесного ущерба. Слияние по сходству - двух образов, жены и матери, в один, больной и страдающей женщины, являлось одновременно и источником физической преграды по отношению к Марье Димитриевне, и причиной крепкой сердечной любви. Марья Димитриевна сознавала, что болезнь лишила её прежней привлекательности, и мучительно переживала исчезновение физической близости с мужем, но отшатывалась от него, едва он проявлял желание. Она говорила ему, что он только и ждет её смерти, чтобы отделаться от ненужной обузы, но когда он убеждал её лечиться, утверждала, что нужна ему лишь как любовница. Она обвиняла его во всех смертных грехах, в измене и обидах, подлинных или выдуманных, нынешних и прошлых, она вспоминала все ошибки последних четырех лет. Больше всего Достоевский любил её, когда расставался с нею. Достаточно было ему уехать от нее, как он начинал тосковать по ней и жалеть её самой горячей жалостью. Разлука пробуждала в нем нежное влечение к той, от кого он с облегчением убегал, чтоб хоть немного отдохнуть и отойти. То же было и с ней. Поэтому всегда после разлуки происходили трогательные сцены примирения и попытки новой жизни, а затем, после нескольких дней (а иногда и часов) тишины и гармонии - снова споры, ссоры, семейный ад. В разных письмах звучит все тот же мотив: "я вполне один". Это сознание одиночества и есть окончательный приговор его браку. Он ошибся насчет Марьи Димитриевны: она прекрасная и добрая женщина, но таков её характер, и таковы обстоятельства, что ничего, кроме горя, ему от неё не видать.
В декабре 1859 года получено, наконец, разрешение на свободное проживание в обеих столицах.
Достоевский сразу же выехал в Петербург, а в начале 1860 к нему присоединилась Марья Димитриевна. Она, однако, не выдержала холодного и гнилого климата столицы и принуждена была вернуться в Тверь.
С этого момента совместная жизнь их нарушена, они лишь изредка имеют подобие общего дома, а чаще всего проживают на разных квартирах, в разных городах. Летом 1862 года Достоевский отправился заграницу, один, а Марья Димитриевна осталась в Петербурге.
С 1861 супруги жили врозь не только физически, но и решительно во всем остальном. У Достоевского была его собственная жизнь, к которой Марья Димитриевна не имела никакого отношения. Она чахла и умирала. Он встречался с людьми, издавал журнал и писал: с 1860 по 1862 год он написал свыше ста печатных листов.
Заграницу летом 1862 года он ехал с явным чувством радости и свободы. Он побывал в Берлине, Париже, который очень ему не понравился, проехал по Рейну и Швейцарии, а затем прожил несколько недель во Флоренции и объездил почти всю Италию. Именно в эту поездку начал он играть в рулетку, и эта новая страсть поглотила его целиком.
В сентябре, по возвращении, он нашел Марью Димитриевну в постели. Ей было очень худо. С этого момента она - инвалид, и Достоевский ухаживал за нею, как брат милосердия. Зимой она почти не выходила из своей комнаты и лежала по целым месяцам.
Весною 1863 ей стало так плохо, что опасались за её жизнь, и ей удалось выжить чудом. При первой возможности Достоевский отвез её во Владимир, где климат был гораздо мягче. В июне он описывал свои невзгоды Тургеневу: "болезнь жены (чахотка), расставание мое с нею (потому), что она, пережив весну, т.е. не умерев в Петербурге, оставила Петербург на лето, а, может быть, и долее, причем я сам её сопровождал из Петербурга, в котором она не могла более переносить климата".
Но сам Достоевский за нею во Владимир не последовал. Сперва он по горло был занят делами, издательскими и финансовыми, а затем снова уехал заграницу - и на этот раз он был уже в Париже, Италии и Германии не один.
Жену увидал он только в октябре, во Владимире, и тут же принял решение везти её в Москву: поселиться с нею в Петербурге было невозможно, а оставлять во Владимире тоже по-видимому нельзя было. Марья Димитриевна была настолько изнурена лихорадкой и вообще находилась в таком критическом состоянии, что даже переезд из Владимира в близкую Москву представлялся затруднительным, почти опасным. Достоевский считал своим долгом облегчить жене последние месяцы её жизни. Это было гораздо легче в Москве.
В начале ноября Достоевские обосновались в Москве. Федор Михайлович получил небольшое наследство и был менее стеснен в деньгах, чем обычно.
Он проводил дни и ночи за письменным столом, но работа подвигалась плохо: он писал "Игрока" и статьи для журнала "Эпоха".
Два припадка прервали его деятельность на несколько дней, но самым большим препятствием к труду была необходимость ухаживать за женой. Она от болезни стала так раздражительна, что не могла выносить никого, даже сына, приехавшего из Петербурга навестить её.
Достоевский сознавал, что конец близок.
"Жаль мне её ужасно, - пишет он брату в январе 1864г., - у Марьи Димитриевны поминутно смерть на уме, грустит и приходит в отчаяние. Такие минуты очень тяжелы для нее. Нервы её раздражены в высшей степени. Грудь плоха, и иссохла она, как спичка. Ужас! Больно и тяжело смотреть".
Марья Димитриевна умирала мучительно и трудно: её страдания и настроения, по-видимому, носились в памяти романиста, когда он описывал в "Идиоте" агонию Ипполита. Да и все больные, большей частью чахоточные женщины его произведений, сохраняют черты, общие с Марьей Димитриевной.
Уже в феврале стало ясно, что весны Марья Димитриевна не переживет. Достоевский плохо работает, сам болеет, душевно разрывается между умирающей женой и той внутренней драмой новой любви, которая в это время владела им.
В апреле 1864г. началась длительная и страшная агония Марьи Димитриевны: "мучения мои всяческие теперь так тяжелы, - писал Достоевский 2 апреля, - что я и упоминать не хочу о них. Жена умирает буквально. Каждый день бывает момент, что ждем её смерти. Страдания её ужасны и отзываются на мне, потому что... Писать же работа не механическая, и однако ж и я пишу и пишу, по утрам".
14 апреля с Марьей Димитриевной сделался припадок, кровь хлынула горлом и начала заливать грудь. На другой день к вечеру она умерла - умерла тихо, при полной памяти и всех благословила.
Через год после смерти жены Достоевский так писал о ней тому, кто не только знал её, но и был свидетелем первых лет их любви (Врангелю):
"Существо, любившее меня и которое я любил без меры, жена моя умерла в Москве, куда переехала за год до смерти своей от чахотки. Я переехал вслед за нею, не отходил от её постели всю зиму 64 года... она скончалась в полной памяти... и, прощаясь, вспомнила и вас. Помяните её хорошим, добрым воспоминанием. О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил её тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо. Все расскажу вам при свидании, теперь же скажу только то, что, несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по её странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу. Как ни странно это, а это было так. Это была самая честнейшая, самая благороднейшая и великодушнейшая женщина из всех, которых я знал во всю жизнь. Когда она умерла - я хоть мучился, видя весь год, как она умирает, хоть и ценил и мучительно чувствовал, что я хороню с нею, - но никак не мог вообразить, до какой степени стало больно и пусто в моей жизни, когда её засыпали землею. И вот уж год, а чувство все то же, не уменьшается".
Достоевский любил её за все те чувства, которые она в нем возбудила, за все то, что с нею было связано - и за те страдания, которые она ему причинила. Но он любил её и за её собственные страдания - тем сложным сплетением человеческой жалости, нежности, сладострастия и того одновременно сыновнего и отцовского чувства близости, которое связывало его с больной и истерической Марьей Димитриевной крепче, чем радость удачного брака. Недаром она напоминала ему его больную мать. В некоторых отношениях были они похожи друг на друга: в обоих легко вспыхивал какой-то огонь исступления, оба не вмещались в обычные рамки спокойствия и привычки, у обоих все било через край, не знало меры. Но то, что было пламенем гения в Достоевском, у Марьи Димитриевны полыхало огоньками тяжелого недуга.
След от Марьи Димитриевны можно найти во многих произведениях Достоевского. Наташа в "Униженных и оскорбленных", жена Мармеладова в "Преступлении и наказании", отчасти Настасья Филипповна в "Идиоте" и Катерина в "Братьях Карамазовых" - все эти образы женщин с бледными щеками, лихорадочным взором и порывистыми движениями навеяны той, кто был первой и большой любовью писателя.
То, что Достоевский написал и о ней, и о своих переживаниях Врангелю, старому семипалатинскому другу, было, конечно, истинной правдой.
Но он не упомянул, что, ухаживая за умирающей, он ощущал не одну только муку сострадания и привязанности. Он должен был испытывать и чувство вины, может быть, стыда и угрызений совести, потому что и сердце, и мысли его были разделены, и у изголовья Марьи Димитриевны он мечтал о другой женщине и стремился к ней со всей силой страсти, ревности и желания.
НЕКОТОРЫЕ ЭПИЗОДЫ ИЗ ИНТИМНОЙ ЖИЗНИ ДОСТОЕВСКОГО
Со времени переезда в Петербург в 1860 году Достоевский развил кипучую деятельность. "Записки из мертвого дома" и "Униженные и оскорбленные", печатавшиеся в его собственном журнале "Время" с января по июль 1861 года, вновь привлекли к нему внимание публики и критиков. В "Записках" он изобразил все, что видел в сибирских тюрьмах.
"Униженные и оскорбленные" дышали все тем же состраданием к маленькому человеку, все той же обидой на трудную судьбу бедняков и обездоленных, что и первое произведение, давшее известность Достоевскому пятнадцать лет тому назад.
Любовный треугольник в "Униженных и оскорбленных" слишком явно напоминает действительные происшествия из истории его первого брака, с Марьей Димитриевной.
Успех "Записок из мертвого дома" и "Униженных и оскорбленных" позволил Достоевскому добиться того, о чем он мечтал в сибирской глуши: он снова выходит в первые ряды русских писателей и занимает место, которое потерял из-за многолетнего вынужденного молчания.
Достоевский по-прежнему сдержан и нелюдим и предпочитает сидеть дома, но не может отказаться от того образа жизни, который неизбежен в его положении писателя и редактора журнала. И кроме того, он был так долго лишен общения с интеллигентными людьми, что теперь, поборов природную диковатость и любовь к уединению, он с жадностью видится с литераторами и поэтами.
В 1860-62 гг. он окунулся в работу с каким-то неистовым увлечением. В ней были и выход для его дум и чувств, и бессознательное вознаграждение за неудачу личной жизни. Но помимо этого, он должен был работать как поденщик, чтобы свести концы с концами. Литературный заработок - его единственный источник существования.
Достоевский - один из первых русских писателей-профессионалов, и он гордится этим своим званием, хотя и вечно жалуется и на оскорбительное безденежье и на постоянную спешку, мешающую ему отделывать его произведения. Он вечно в долгу у издателей, ему необходимо отрабатывать авансы и ночами дописывать очередные главы романа "с продолжением" для выходящей книжки журнала. Он завидует писателям-аристократам, как Тургенев и Толстой, или писателям-чиновникам, как Гончаров: им никогда не приходилось писать ради денег, рассчитывая наперед, что столько-то листов нового произведения обеспечат плату за квартиру или долг портному.