Когда вечерами он возвращался домой, то открывал бутылку пива — удар ребром ладони по крышке, он всегда открывал бутылку с первого раза — и делал большой глоток. Вздыхал с облегчением. Потом протягивал бутылку мне:
— На, глотни разочек.
Я выпивал один глоток. Мне не очень нравилось пиво, но так здорово вдвоем — как мужчина с мужчиной — отметить конец рабочего дня.
А еще надо сказать про сестер — старшую и младшую. Старшая была похожа на мать, такая же толстая и смешливая. Младшая — совсем еще маленькая, слишком маленькая, чтобы стать скво племени навахо, да, собственно говоря, для всего еще слишком маленькая.)
— Пойдем в сад виллы господина Кремера, — сказал Мик, когда он все-таки выпил свое утреннее молоко. — Я возьму мое перо.
— Не сегодня, — ответил я и почувствовал, что сердце у меня заколотилось. — Лучше на стройку.
— Почему?
— Или на военный карьер. Или и туда, и сюда.
Мы пошли напрямик через луг к стройке, она была так далеко, что вначале мы видели только смутное пятно. Еще несколько недель тому назад там было пусто, а сейчас стояло здание, правда еще не достроенное. Вот это вилла! То есть позднее вот это будет настоящая вилла! Стены уже стояли, хотя и неоштукатуренные. Красные жженые кирпичи с круглыми дырочками. Крыши пока не было. Стропила под углом торчали в небо, а там, где они сходились, лежала доска длиной во весь дом. На ней — одно из этих майских деревьев, украшенная разноцветными лентами елка, которая напомнила мне маму Мика. Окна без стекол. Вокруг дома леса, строительный мусор, в сторонке — туалет. Деревянный барак для рабочих. Но ведь сегодня воскресенье, рабочих на стройке не было, и архитектор тоже вряд ли приедет. Архитектора мы никогда не видели, как господина Кремера, и он, как и господин Кремер, внушал нам величайший ужас.
Мы бегали по поперечным балкам пола, на которые еще не положили паркет. Быстрый бег по комнатам, особенно на втором этаже, был испытанием нашего мужества, балки лежали так далеко одна от другой, что мне приходилось делать огромные прыжки над зияющей пропастью. При приземлении каждый раз надо было умудриться сохранить равновесие, но лучше вообще не останавливаться, а сразу прыгать на следующую балку. И так до противоположной стены. Однажды Рикки Ваннер свалился со второго этажа и, не задев будущего пола на первом этаже, упал в подвал, где и приземлился на кучу песка. Он выбрался оттуда на свет Божий с кривой улыбкой, словно ничего не случилось. Но мы, Мик и я, прыгали с балки на балку с замечательной точностью и хохотали, когда оказывались у другой стены. Потом мы набрали в подвале ведро цемента. Все-таки это была кража, и мне было не по себе, пока я стоял рядом с Миком и смотрел, как он горсть за горстью наполнял ведро. (Ему хотелось построить пруд для рыб.) А потом мы пробежали еще несколько сотен метров до военного карьера, который, невидимый до последней минуты за зарослями сухой травы и не огороженный решеткой, скрывался в глубине. Очень крутая, почти отвесная стена из белого щебня, пропасть глубиной в двадцать или тридцать метров. Внизу, очень далеко, виднелось дно, на нем — кучи щебня и камней разного размера. Больших, средних, мелких. Вокруг них следы грузовиков, которые въезжали в карьер с другой стороны.
Мик прыгнул первым. Щебень посыпался вместе с ним, и он заскользил в пропасть, удерживая руками равновесие с ловкостью нынешних сноубордистов. Вот он уже стоит внизу и машет мне рукой.
Я тоже ринулся вниз. Но, в отличие от Мика, я вызвал настоящую лавину щебня и вскоре беспомощно барахтался в ней, увлекаемый камнями вниз. Я старался сохранить равновесие, боролся за свою жизнь и в ужасе размахивал руками, почти как Мик, только совсем некрасиво. Словно Икар, у которого расплавилась половина оперенья. Когда я очутился внизу, голова торчала над щебнем, но сам я по грудь был засыпан камнями.
— Мик! — закричал я. — Мик!
Я чуть не заплакал. Потому что как раз увидел, как этот чертов Мик выбегает через въезд в карьер, тот, что для грузовиков. Он исчез в лесу. Я попытался освободить руки — мне это удалось, ну, скажем, минут за десять, которые показались целой вечностью, — и начал откапывать себя из щебня. Лопаты у меня не было, были только руки. Но когда я отбрасывал в сторону горсть щебня, на его место тут же насыпалось ровно столько же. Я немножко поплакал. А потом упрямо продолжил копать, прошла еще одна вечность, и мне удалось наконец освободить от щебня правую ногу. Я потянул себя за левую. Ступня за что-то зацепилась, я тянул и тянул, пока нога не показалась из камней. А вместе с ней что-то белое, странное, бесформенное. Из последних сил я вытащил и это нечто наружу. Кость. Большая, немыслимо большая кость, ослепительно белая, блестящая, словно ее десять миллионов лет мыли двадцать миллионов ливней. Я взвалил эту штуковину на плечо — она была тяжелая, как дерево, — и пошел к строящейся вилле той же дорогой, что и Мик. А он, мой лучший друг, сидел на куче песка, и в ногах у него стояло ведро с ворованным цементом.
— Ну наконец-то, — сказал он, — а это что?
— Кость, — ответил я. — Я ее отрыл. Наверно, это кость мамонта.
— Или, — Мик приподнял мою огромную находку, — динозавра.
— Они умели летать и закрывали собой все небо, когда спускались с высоты.
Мик кивнул:
— И жили в основном в карьерах.
Мы еще несколько раз пробежались по балкам второго этажа и взобрались на конек крыши, потому что стремянка строителей все еще стояла у самой верхней балки. Вначале рискнул Мик, он очень осторожно поднимался со ступеньки на ступеньку, потом отважился и я. Отсюда сверху было все видно. Слева, вдали — наш дом, дом Мика, вилла господина Кремера и даже низкий дом Белой Дамы — маленькая деревня на плато, жилой островок среди лугов и полей, вишневых садов, за которыми, глубоко внизу, виднелись далекие крошечные дома города. Блестящая лента Рейна исчезала за горизонтом, который справа назывался Германией, а слева — Францией.
С другой стороны, поближе, находились батареи, смешные с нынешней точки зрения военные укрепления, с помощью которых жители Базеля когда-то пытались защищаться от восставших жителей пригородов, и водонапорная башня. Она мощно возвышалась над окружающим ландшафтом. Еще можно было разглядеть несколько домов. За ними — голубые холмы Юрских гор. Несколько прохожих на улице, которая вела к строящейся вилле. Женщина в красном платье, двое мужчин в шляпах. Вокруг них носилась собака, время от времени один из мужчин бросал палку, а собака восторженно бежала за ней.
— Архитектор! — прошептал Мик едва слышно. — Уже почти в доме! — Он показал на улицу и рванул, прямо как заяц, через балки. Я торопливо спустился по стремянке и, добравшись до пола, услышал громовой голос, раздававшийся с первого этажа. Я украдкой заглянул вниз. За дверью, там, где должен был начинаться пол первого этажа (его еще не постелили), стояли тот мужчина, который бросал собаке палку, рядом с ним второй мужчина и дама в красном платье, они пытались тоже увидеть комнату. Собака, это был пудель, норовила просунуть голову между ног дамы. На мужчинах были широкополые шляпы, поэтому я не смог разглядеть их лица. Только лицо женщины, раскрасневшееся, вспотевшее, да ее платиновые волосы. Мужчина, которого я посчитал архитектором, а это наверняка он и был, что-то объяснял.
— Квадратных метров! — выкрикивал он. — Проект. Солнечное освещение. Центральное отопление. — Он показывал то в одну сторону, то в другую, к счастью, не наверх.
Я проскользнул, насколько мог, бесшумно к противоположной стене. Туда, где находилась лестница. Но когда я почти добрался до нее, эти трое уже начали подниматься мне навстречу. Я слышал их шаги, словно шаги трех рыцарей, а голос архитектора, не замолкавший ни на минуту, звучал как голос карающего ангела из преисподней. Ну и что мне оставалось, я вылез через окно на леса и прыгнул вниз. Живым я не дался бы в руки врага. Я целился на кучу песка и даже попал в нее левой ногой, но правая пришлась на доску, из которой торчал большой гвоздь. Он вонзился сквозь резиновую подошву моего кеда прямо мне в ногу. Я не закричал, конечно, нет: навахо, который чувствует у себя за спиной архитектора, не кричит. Я вытащил гвоздь из ступни, взвалил на плечо доисторическую кость и помчался через луг, оставляя за собой кровавый след. Далеко передо мной бежал Мик, сильно наклонившись набок, потому что в правой руке он нес ведро с цементом. Я ворвался в дом, угодив прямо в объятия мамы, она поставила меня в ванну, ополоснула с ног до головы из шланга — ручей крови на полу ванны, а в нем кость динозавра, — залила рану йодом и умело перевязала. Я уже не был индейцем. И безудержно плакал.
Следующие несколько дней мы все-таки играли в саду господина Кремера. Просто Мик этого хотел, а я ничего не придумал, чтобы отговорить его. Естественно, я нервно оглядывался, тут ли господин Адамсон. В конце концов, это наш с ним секрет, и я не должен был просто так приходить к нему с Миком. Но он не появлялся. Только один раз, когда я, убегая от Мика, с пронзительным криком заворачивал за угол, мне показалось, что я на секунду его увидел. Он высунул голову из-за угла сарая, в котором лежали садовые инструменты, тачки, давно заржавевшие лопаты и мотыги. Но может, я и ошибся. Лицо господина Адамсона исчезло так же быстро, как появилось. Словно очень яркий фонарь, который кто-то включил на мгновение и сразу выключил. Мик нашел меня и бросился в бой. И вот мы катаемся по земле, я внизу, мой лучший друг наверху, кряхтим и пыхтим.
— Я победил! — закричал Мик и вскочил на ноги.
Так что прошло несколько дней, прежде чем я пришел в сад один. Мик сидел за какой-то проступок в школе, а потом он еще должен был идти на лечебную физкультуру, на нее школьный врач посылал тех, кому угрожаю искривление позвоночника или кто начинал сутулиться. Когда я пролез через дыру в самшитовой изгороди — не знаю почему, но я тащил с собой кость динозавра, — господин Адамсон уже сидел на скамейке. Вытянув ноги, закрыв глаза и подставив лицо солнцу, он улыбался. Может, он дремал и ему снились цветы, те, что росли вокруг него. Над ним кружила пчела, а он не просыпался. Но потом все-таки поднял голову, когда я бежал по высокой траве. Я взобрался на скамейку рядом с ним. Он уселся попрямее и снова немножко отодвинулся от меня.
— Мамонт? — спросил он, показывая на кость.
— Динозавр. Они умели летать и могли, пикируя, схватить ребенка, а иногда и взрослого мужчину. Я ее откопал в карьере.
— Раньше я тоже копал, — сказал господин Адамсон. — Искал клад.
— Ну и как? Нашли?
— Не такой древний, как эта кость. — Господин Адамсон с восторгом глядел на нее. — Давай поиграем в прятки? Я уже целую вечность не играл в прятки.
Вначале мы, понятное дело, тянули жребий, кому водить первым. Я пробормотал считалку про мужика, у которого сломалось колесо, и спросил, сколько надо гвоздей. Господин Адамсон знал ответ:
— Три!
Я проиграл.
Ну я скрестил руки, положил их на стену виллы господина Кремера, уткнулся в них головой, закрыл глаза (вначале я даже крепко зажмурился), громко сосчитал до пятидесяти и закричал:
— Я иду искать!
Господин Адамсон пропал. Я отошел на два-три шага от стены, достаточно далеко, чтобы видеть даже садовые ворота, но все-таки не настолько далеко, чтобы господин Адамсон смог коварно выскочить рядом и раньше меня добежать до стены. Потому что если играть в прятки по правилам, то вода должен не только найти того, кто прячется, но и еще первым ударить рукой по тому месту, где стоял с закрытыми глазами. Может, господин Адамсон притаился под самшитовой изгородью? Спрятался среди маргариток? Забрался на магнолию?
Мне понадобилось много времени, прежде чем я нашел его в бочке с водой, откуда он вылез совершенно сухим. Я быстрее его добежал до стены и с облегчением прокричал:
— Раз, два, три! Тебе водить!
Теперь водой стал господин Адамсон. Его очередь была стоять у стены, закрывать глаза, громко считать и кричать: «Я иду искать!» Он тут же нашел меня, хоть я, затаив дыхание, скорчился за тачкой и закрыл глаза.
Потом мы несколько раз пробежались наперегонки, от задней стены сада до той, что выходила на улицу, и обратно. Господин Адамсон стрелой летел рядом со мной, а я тогда пробегал стометровку еще за секунды — скажем, за четырнадцать и восемь, — и только на последних метрах немного отстал. Словно недалеко от цели снизил темп.
— Молодец! — похвалил он меня, когда я, сияя от гордости, остановился у ворот. — Ты выиграл!
Я с трудом переводил дыхание. А он, казалось, даже нисколько не устал. Древний старик, а бегает, как ласка!
— А какой теперь год? — спросил господин Адамсон, как будто услышал вопрос, вертевшийся у меня на языке: какой ему годик, но неправильно его понял.
— Тысяча девятьсот… — Я наморщил лоб. — Мне восемь.
— Тысяча девятьсот сорок шестой, — кивнул господин Адамсон. — Вот как, уже…
Он направился к скамейке у дома. Я уселся рядом с ним. Мы молчали, болтали ногами и глядели, как кошка Мика охотится за мышами. Она сидела, словно неживая, в тени магнолии и, не отрывая глаз, смотрела на траву. Иногда был виден кончик ее хвоста. Тень дерева медленно, очень медленно сдвигалась, иногда солнечный свет попадал ей в глаза, она моргала и возмущенно поднимала голову.