Он включил ретаймер. Постепенного перехода не было.
Просто какой-то очередной квант времени, реализуясь, продолжил мир уже без них. Для оставшихся хронокара вдруг не стало, для Колина и Юры перестало существовать все остальное.
Время исчезло. Часы шли, но они ничего не отсчитывали…
Колин усмехнулся. Да, времени нет - исторического. Никто не может сказать, в каком году мы находимся, какой час показывают стрелки, день сейчас или ночь, лето или зима… Но физическое время идет, нам его не обмануть, и пройдет еще немало часов, пока мы вынырнем в эоцене. Там нас почти наверняка ждут ресты. Драгоценные, оставленные Сизовым. Вот он ругался, когда обнаружил их… Он иногда бывает невоздержан на язык, Сизов. Но это ничего.
А пока будем внимательнее следить за тем единственным рестом, который работает. Который только что и унес нас из исторического времени…
Колин медленно, по раз навсегда установленному порядку, осматривал приборы, читал их показания. Иногда, когда стрелки устремлялись враздрай, он слегка поворачивал лимбы на пульте, и стрелки возвращались в нормальное положение, колеблясь в унисон. Этим внешне и ограничивалось искусство управления хронокаром, сущность же его заключалась в том, чтобы чувствовать все и предпринимать нужные действия хотя бы на полсекунды раньше, чем просигналят приборы.
Сидеть, следить за приборами и изредка поворачивать лимбы - а больше, собственно, делать было нечего. Бояться препятствий вроде бы не приходилось, потому что в пространстве машина не перемещалась - только во времени, а вернее - в субвремени, в котором вообще ничего не существовало, и наткнуться было абсолютно не на что. Единственное, что здесь было реальным - это плотность времени. Не ощутимая ни одним органом чувств величина…
Ах, черт, насколько спокойнее и безопаснее ехать по краю пропасти. Правда, плотность времени, по счастью, сейчас уменьшается по мере поднятия к современности. Но уменьшается не равномерно, а с колебаниями. Потому что плотность, как известно, скачкообразно возрастает там, где время богаче событиями. С другой же стороны, событиям происходить тем легче, чем давление времени и его плотность меньше, и это, в частности, одна из причин все более стремительного прогресса. Плотность времени с годами уменьшается, потому что время существует в пространстве, как и пространство во времени, и время расширяется в пространстве, как и само пространство расширяется во времени, неуклонно расширяется - прямо на наших глазах. Это мы уже знаем о времени; этого нельзя не знать в эпоху хроногаций, хотя физическая сущность явлений ясна нам еще далеко не всегда…
Колин покосился на барохрон, потом на Юру, не отводившего взгляда от прибора. Нет, указатель не на красной черте.
Можно еще жить. И даже, кажется, немного усилить темп. А?
Ну нет, вот этого делать не следует. Усилим темп - давление повысится из-за сопротивления субвремени - этой странной среды. Затем неожиданный скачок плотности - и все.
Нет уж…
Колин продолжал сидеть неподвижно, работали, казалось, только глаза. До олигоцена осталось не так уж долго. Сейчас можно и отдохнуть, потому что чем ближе к современности, тем ниже темп и тем больше внимания будет требовать машина. А пока за приборами может последить и Юра. Только следить, самому же ни к чему не прикасаться из боязни немедленной, беспощадной и ужасной расправы.
Колин так и сказал. Юра вздохнул.
Сон пришел неожиданно быстро. Проснулся Колин сам и как раз в тот момент, когда следовало: Юра уже заносил руку, чтобы подергать его за плечо. Курсовой хронатор только что получил сигнал маяка группы эоцена. Этот этап прорыва кончался. “Мои ресты, - весело подумал Колин. - Подать их сюда…” Розовый туман исчез так же мгновенно, как и наступил, - никому еще не удавалось уловить тот момент, в котором происходило это преобразование, и хронокар вновь возникал в историческом времени. Колин выключил ретаймер и сладко потянулся.
Затем он влез в отделение ретаймера и потрогал ладонью реет. Горяч, но еще не настолько, чтобы следовало бояться всерьез. Все-таки у них колоссальный запас прочности. Затем Колин открыл дверцу и выбрался на землю третичного периода.
Было раннее утро. Овальное солнце, потягиваясь, разминало лучи. Петька спал в палатке.
Юра торопливо разбудил его.
– Фенакодики - о? - спросил Юра сочувственно.
– Фенакодики - о! - сказал Петька и зевнул. - Они страшно интеллектуальны. И здорово прогрессировали за последние двадцать тысяч лет. Я следил, можно сказать, изо дня в день. Новости привезли?
– Привезли, - кивнул Юра. - Где у тебя ресты?
– Какие?
– Проснись, - сердито сказал Юра. - У нас времени нет. Те самые ресты. Мои. Которые тебе оставил Сизов.
– А он не оставлял, - сладко простонал Петька и закрыл глаза. - Он торопился. Я погрузил контейнеры, и он отбыл. Будет через два дня с лишним. А зачем вам ресты?
Колин посмотрел на Юру взглядом, хлестким как плеть.
Мальчишка стоял с опущенной головой. Колин хотел кое-что сказать, но промолчал и только сплюнул.
– Ладно, - сказал он затем, приведя мысли в порядок. - Проверьте все батареи - как здесь с запасом энергии.
Он присел возле Петькиной палатки, пока оба парня, кряхтя, лазили вокруг оставшегося контейнера. Хорошее настроение исчезло, словно его никогда п не было. Вообще, конечно, глупо - поверить так нелепо, на скорую руку сконструированной фантазии относительно того, что Сизов найдет пакет и оставит его Петьке. Наивно, конечно. С другой стороны, пробиваться к Сизову надо было так или иначе. Так что горевать пока нечего. Вот если не удастся пробиться…
– Ну, готовы там? - спросил он.
– Готовы, - чуть испуганно, как показалось Колину, проговорил Петька. Он подошел и остановился в нескольких шагах. - Слушай, парень мне все объяснил. В общем невесело, а?
– Да, - сказал Колин.
– Но, может быть, вы его еще поймаете…
– Ветра в поле.
– Да нет… Сизов будет брать два контейнера в миоценовой группе. Так вот, там он наверняка наткнется на ресты.
– Понятно, - сказал Колин. Он оживился: ну, еще один этап они, может быть, проскочат без приключений. А там, если Сизов и в самом деле полезет в багажник… - Ты, правда, так думаешь? - строго спросил он. - Или утешаешь?
– Ей-богу, - ответил Петька.
– Тогда мы поехали. Позавтракаем в дороге.
– Давайте. Поезжайте поскорее. Буду ждать вас.
– А ты не спи, - сказал в ответ Колин. - Работай. Из глубокого минуса данные есть, остановка за вами. Срок экспедиции истекает. Ну, удачной работы!
– Счастливо! - откликнулся Петька.
Снова настала розовая тьма. Теперь Колин больше не думал о сне - за рестом надо было следить, ни на миг пе спуская глаз с барохронов. Указатели давления времени, которые раньше казались неподвижными, теперь плясали, отмечая флуктуации плотности. От этих явлений можно было ожидать всяческих неприятностей…
Хронометр неторопливо отсчитывал физические секунды, минуты, часы. Колин сидел, и ему казалось, что с каждым движением стрелки он все больше тяжелеет, каменеет, превращается в инертное тело, которое даже посторонняя сила не сразу сможет сдвинуть с места, даже в случае самой крайней надобности. Сказывалось расхождение между напряжением нервов (его можно было сравнить с состоянием средневекового узника, голова которого лежит на плахе, и топор занесен, но все не опускается, хотя и может опуститься в любую минуту) и вынужденной неподвижностью мускулов всего тела, для которого сейчас не было никакой работы - никакого способа снизить нервный потенциал. Колин подумал, что руки у него, по сути дела, так же связаны, как и у только что придуманного им узника. Да, невеселое положение…
Юре тоже несладко. Пожалуй, здесь он в полной мере почувствует, что такое последствия его глупостей. Тоже никакой разрядки.
– Сходи посмотри, как там реет - не очень нагрелся? - сказал Колин, хотя термометр находился у него перед глазами. Ничего, пусть парень сделает хоть несколько шагов, всетаки разомнется. - Посмотри, равномерно ли греется…
Юра радостно вскочил. Вернулся он быстро, губы его были плотно сжаты.
– Так я и думал, - сказал Колин. - У него одна сторона была сильнее подношена.
– Надо охлаждать, - сказал Юра.
– Такой системы не предусмотрено.
– Вручную. Возьму баллончик с кислородом, буду обдувать по мере надобности…
– Не лишено целесообразности, - пробормотал Колин. - Только там же не только сесть - стоять негде. В три погибели… Долго там не простоишь.
– Простою, - сказал Юра.
– Иди.
Смотри - пригодился и в самом деле. А мысль неплоха.
Свидетельствует о том, что начатки умения мыслить у него есть.
Снова потекло время. “В три погибели в этой жаре, - подумал Колин. - Там каждая минута покажется часом… Если так, то, может быть, все-таки чуть ускорить темп? Сэкономить эту минуту?” Он покачал головой: хорошо бы, конечно, но нарушать ритм, в котором сейчас работает реет, нельзя. Именно это нарушение ритма может оказаться катастрофическим. Нет, изменять темп нельзя. До следующей группы придется дойти в том же ритме. “Терпи, парень!” - подумал Колин, словно именно парень уговаривал его увеличить темп.
Они дошли в том же ритме. Когда время вдруг окружило их, историческое время со всеми своими камнями, жизнями и проблемами, Колин еще несколько секунд не поднимал глаз от приборов. Дошли… Все-таки дошли… Он покосился на парня, который, согнувшись, пробирался к своему креслу. Да, пришлось несладко, очень несладко… Колин следил, как медленно возвращаются к своим нулевым позициям указатели приборов, ведавшие всей работой только что выключенного. ретаймера.
А если бы тогда усилить темп - сидели бы они сейчас здесь и возвращались бы стрелки так же медленно на свои места?
Юра, посидев несколько секунд, поднялся и вылез из машины. Поднялся и вылез. А тогда, может, и некому было бы уже вылезать и не из чего… Не было бы ни хронокара, ни стрелок и никакой надежды для тех, кто еще живет, поглядывая на индикаторы своих энергетических экранов.
Колин вздохнул. Юра не вскочил обратно в машину, чтобы обрадовать. Значит, рестов не было и здесь.
Он неуклюже вылез из хронокара, чувствуя, как затекло все тело. Столько времени без движения. Юра и Тер-Акопяи подошли, лица их были серьезны.
– Он не оставил, - сказал Юра едва слышно.
– Это очень скверно, знаешь ли, что не изобретена связь, - сказал Тер. - Очень неудобно, знаешь ли. Вы бы мне сообщили, я забрал бы у него ресты, и вам не пришлось бы ни о чем беспокоиться.
– Ничего себе беспокоиться, - сказал Колин. - Речь идет о жизни людей…
Тер кивнул.
– Я знаю. Но что тут поделаешь? Если бы мои вздохи могли помочь, то и в современности было бы слышно, как я вздыхаю. А так я думаю, не стоит. Я вот что сделаю: заберу свои батареи, сколько смогу, и отвезу туда, вниз.
– У тебя же хроноланг для средних уровней.
– Как будто я не понимаю, - сказал Тер. - Подумаешь, мезозой тоже средний уровень.
– Только в случае, если мы Сизова нигде не догоним, - сказал Колин. - Ты сам увидишь, расчет времени тебе ясен.
Да, может статься, что нигде не догоним. Очень вероятно.
Хотя это уже размышления по части некрологов. Но раз такое предчувствие, что добром эта история не кончится… На этот раз гнилой реет не выдержит. Обидно - ведь больше двух третей пути пройдено.
Зато последняя стоит обеих первых…
– Ладно, - сказал Колин и хлопнул Юру по спине. - Поехали, что ли? Надо полагать, прорвемся. Все будет в порядке…
Юра кивнул, но на губах его уже не было улыбки, которая обязательно появилась бы, если бы это был прежний ЮраКонечно, парень и сам понимал серьезность положения, и просто утешать было нельзя - неубедительно. Нужно что-то другое. “А другого нет, - подумал Колин. - Все сказано, все понятно”.
– По местам…
Он включил ретаймер осторожно, опасаясь, как бы с рестом не случилось чего-нибудь уже в самый момент старта. Медленно нарастил темп до обычного, а затем постарался забыть, что на свете вообще существует регулятор темпа. Больше никакой смены ритмов не будет до самого конца. Каким бы этот конец ни был.
Глаза привычно обегали приборные шкалы. Стрелка часов ползла медленно, медленно… Указатели барохронов порывисто качались из стороны в сторону. Но реет держался. И Юра тоже держался там, в ретаймерном отделении. Хоть бы оба выдержали…
Реет начал сдавать первым. Это произошло примерно еще через три часа. Раздался легкий треск и сразу же повторился.
Колин лихорадочно завертел лимбы. Юра из ретаймерного прокричал: - Сгорели две ячейки!…
В его голосе слышался страх. Колин по-прежнему скользил взглядом по приборам, одновременно прислушиваясь к обычно едва слышному гудению ретаймера. Сейчас гудение сделалось громче, хотя только тренированное ухо могло различить разницу. Две ячейки не так много. Но обольщаться мыслью о благополучии было уже трудно. Конечно, осталось еще сто восемнадцать. Но недаром говорится: трудно лишь начало. Оставшиеся ячейки перегружаются сильнее, им приходится принимать на себя нагрузку выбывших. А это значит…
Раздался еще щелчок, стрелки приборов качнулись в разные стороны. Третья ячейка. Зажужжал компенсатор, по-новому распределяя нагрузку между оставшимися. Колин услышал за спиной дыхание, потом Юра опустился в соседнее кресло. Значит, не выдержал в одиночестве…
– Кислород весь, - сказал Юра. - Охлаждать больше нечем…
Они обменялись взглядами, ни один не произнес больше ни слова. Говорить было не о чем: не каяться же в грехах перед смертью…
Еще щелчок. Четвертая.
Колин взглянул на часы. Еще много времени… Исторического, в котором надо подняться, и физического, которое следует продержаться. Они не продержатся. Каждый щелчок может оказаться громким - и последним, потому что оставшиеся ячейки способны сдать все разом. Нет, все-таки нельзя перегружать их до такой степени.
Он протянул руку к регулятору темпа, который был им недавно забыт, казалось, навсегда. Чуть убавил. Гудение стало тише. Но это, конечно, не панацея. Сбавлять темп до бесконечности нельзя: тогда если они и дойдут, то слишком поздно.
И вообще это палка о двух концах: ниже темп - больше времени в пути, дольше будет под нагрузкой реет. Нет, теперь убавлять он не станет.
Щелчок, щелчок, щелчок. Три щелчка. Да, и это не помогает. Очевидно, ячейки уже перерождаются. Что ж, ясно по крайней мере, где граница их выносливости. И то неплохо.
Но до современности им не добраться…
Он покосился на Юру. Парень сидел в кресле, уронив руки, закинув голову, глаза были закрыты, он тяжело дышал.
Ну вот, еще этого не хватало…
– Что с тобой?
Юра после паузы ответил: - Нехорошо…
Голос был еле слышен. Ну, понятно - столько времени проторчать там, у ретаймера, да еще такое нервное напряжение… Парень молодой, неопытный… Только что с ним теперь делать?
– Дать что-нибудь?
“Что же ему дать? Я даже не знаю, что с ним…” - Нет… Колин, я не выдержу…
– Ерунда.
– Не выдержу… Хоть несколько минут полежать на траве… Трава. Где ее взять?…
– Дотерпи… Не дотерпишь?
– Нет… Дышать нечем…
И в самом деле. Воздух не очень, да и жара… Скоро плейстоцен, последняя разрешенная станция. Там сейчас никого нет, но все, как всегда, готово к приему хроногаторов. Кстати, охладить реет, осмотреть его да и всю машину. Больше остановок не будет до самой современности: скоро уже начнется обитаемое время, в котором останавливаться запрещено, да и подготовленных площадок там, естественно, нет…
Колин невольно вздрогнул, хотя и обещал себе удерживаться от подобного проявления эмоций; раздались еще два щелчка. Юра раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Колин опередил его.
– Вот он, - сказал Колжн. - Маяк стоянки…
Сигнальное устройство заливалось яростным звоном.
– Включаю автоматику выхода. - Цифры счетчиков исторического времени перестали торопиться. Розовая мгла сгущалась. Так бывает всегда перед выходом из субвремени. Хронаторы мерно пощелкивали, голубой свет приборов играл на блестящей рукоятке регулятора темпа.
Небольшая, но все же отсрочка. Пусть отлежится парень и остынет реет…
Хронокар выпрыгнул из субвремени. Вечерело. Стояла палатка, немного не такая, как в их экспедиции, но тоже хорошая, современная палатка. Это и была стоянка хронокаров в плейстоцене, последняя перед современностью, перед стартовым залом института, о котором Колин подумал сейчас, как о чем-то далеком и недостижимом.
Он помог Юре выбраться из машины и улечься на траву около палатки.
– Полежи, - сказал он, - отдышись. А я пока займусь рестом.
– Будь машина полегче… - пробормотал Юра.
– Ну, мало ли что… В общем лежи.
Колин полез в ретаймерное отделение и, стараясь уместиться там, снова подумал, что в такой обстановке кому угодно сделалось бы не по себе. Минут пять, а может быть, и все десять, он просидел, ничего не делая, просто созерцая реет - вернее, то, что еще оставалось от него. В конце концов все зависело от точки зрения. Если исходить из общепринятых положений, то на таком реете хронировать нельзя.
Но, принимая во внимание конкретную ситуацию… все-таки осталось еще куда больше ячеек, чем сгорело. Что же, посмотрим.
Он долго пристраивал дефектоскопическое устройство, захваченное в багажнике. Затем, не отрывая глаз от экрана, начал медленно передвигать прибор от одной ячейки к другой.
В однородной массе уцелевших ячеек виднелись светлые прожилки. Монолитность нарушена, но, может быть, это еще не перерождение?
Колин пустил в ход мим-тестер. Это была долгая история - подключиться к каждой ячейке и дать стандартное напряжение для проверки. Наконец он справился и с этим. Каждая в отдельности ячейки выдержали. Но ведь при работе теперь им приходится выдерживать напряжение выше стандартного, а разность давлений времени здесь уже невелика…
А может быть, напряжение будет и не столь уж высоким?
Ведь здесь вы могли встретиться просто с очередным колебанием плотности времени. Предположим, этот период был очень богат событиями. Подробной хронокарты еще нет, приходится путешествовать вслепую. Но если так, то на следующем участке плотность времени может даже понизиться, и они наперекор логике и вероятности все-таки проскочат?… Да, надежда есть, и надо двигаться.
– Юра! - позвал Колин, вылезая. - Юра! - крикнул он громче. - Ты где? - И ощущая знакомое чувство гнева: - Что за безобразие!…
Он обошел хронокар. Низкая жесткая трава окружала машину. На такой следы не держатся. Колин позвал еще несколько раз - ответа не было, зов отражался от недалекого дубового леска и возвращался к нему ослабленным и искаженным.
Колин заглянул в кабину. Может быть, уснул в кресле?
Времени оставалось все меньше, искать было некогда. Но и кабина была пуста. Листок бумаги белел на кресле водителя, дневной свет, проникая сквозь ситалловый купол кабины, затемнялся пробегавшими облачками, и в такие минуты в кабине наставали сумерки и вспыхивали плафоны. Вспыхнули они и сейчас, и Колину показалось, что бумага шевелится. Он торопливо схватил листок.
Размашистые буквы убегали вверх. “Прости меня, я немного схитрил. Чувствую себя хорошо, но машина перегружена. Помочь тебе ничем не смогу, только помешать. Я буду ждать здесь, взял одну батарею. Торопись. Удачи!” Подписи не было, да и зачем она? Одна батарея - это не сутки. “А если все-таки задержка? Если что-нибудь? Черто” мальчишка! Я увез его оттуда, но не для того же, чтобы бросить в пути…” Колин кричал еще минут десять, пока не охрип. Он приказывал и умолял. Мальчишка выдержал характер - не показался, хотя Колин чувствовал, что он где-то поблизости, да он и не мог уйти далеко. Однако искать его бессмысленно, это ясно.
Колин выкинул на траву еще одну батарею. Последнюю, резервную. Конечно, это не гарантия спасения. Но кому из нас спасение гарантировано? Никому. Но результаты экспедиции - ее отчет, хотя бы в том виде, в каком он существовал сейчас, - должны быть спасены во что бы то ни стало.