Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть заспорили персонажи русской классической литературы. Еще когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на нее со своих полок - ждали. Библиотекарша напоследок поговорила с кем-то по телефону… Говорила она странно, персонажи слушали и не понимали. Удивлялись.
– Да нет, - говорила библиотекарша, - я думаю, это пшено. Он же козел… Пойдем лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козел. Мы потопчемся, так? Потом пойдем к Владику… Я знаю, что он баран, но у него “Грюндик” - посидим… Тюлень тоже придет, потом этот будет… филин-то… Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время! Ну, ну… слушаю…
– Ничего не понимаю, - тихо сказал некто в цилиндре - не то Онегин, не то Чацкий - своему соседу, тяжелому помещику, похоже, Обломому. Обломов улыбнулся: - В зоопарк собираются.
– Почему все козлы-то?
– Ну… видно, ирония. Хорошенькая. А?
Господин в цилиндре поморщился: - Вульгаритэ.
– Вам все француженок подавай, - с неодобрением сказал Обломов. - А мне глянется. С ножками - это они неплохо придумали. А?
– Очень уж… того… - встрял в разговор господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж. - Очень уж коротко. Зачем так?
Обломов тихо засмеялся: - А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри.
– Да мне что, в сущности? - смутился чеховский персонаж. - Пожалуйста. Почему только с ног начали?
– Что? - не понял Обломов.
– Возрождаться-то.
– А откуда же возрождаются? - спросил довольный Обломов. - С ног, братец, и начинают.
– Вы не меняетесь, - со скрытым презрением заметил Пришибленный.
Обломов опять тихо засмеялся.
– Том! Том! Слушай сюда! - кричала в трубку библиотекарша. - Слушай сюда! Он же козел! У кого машина? У него? Нет, серьезно? - Библиотекарша надолго умолкла - слушала. - А каких наук? - спросила она тихо. - Да? Тогда я сама козел. - Библиотекарша очень расстроилась… Положила трубку, посидела просто так, потом встала и ушла. И закрыла библиотеку на замок.
Тут персонажи соскочили со своих полок, задвигали стульями…
– В темпе, в темпе! - покрикивал некто канцелярского облика, лысый. - Продолжим. Кто еще хочет сказать об Иване-дураке? Просьба: не повторяться. И - короче. Сегодня мы должны принять решение. Кто?
– Позвольте? - это спрашивала Бедная Лиза.
– Давай, Лиза, - сказал Лысый.
– Я сама тоже из крестьян, - начала Бедная Лиза, - вы все знаете, какая я бедная…
– Знаем, знаем! - зашумели все. - Давай короче!
– Мне стыдно, - горячо продолжала Бедная Лиза, - что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?
– Выгнать! - крикнули с места.
– Тихо! - строго сказал Лысый конторский. - Что ты предлагаешь, Лиза?
– Пускай достанет справку, что он умный, - сказала Лиза.
Тут все одобрительно зашумели.
– Правильно!
– Пускай достанет! Или пускай убирается!…
– Какие вы, однако, прыткие, - сказал огромный Илья Муромец. Он сидел на своей полке - не мог встать. - Разорались. Где он ее достанет? Легко сказать…
– У Мудреца. - Лысый, который вел собрание, сердито стукнул ладонью по столу. - Илья, я тебе слова не давал!
– А я тебя не спрашивал. И спрашивать не собираюсь. Закрой хлебало, а то враз заставлю чернила пить. И промокашкой закусывать. Крыса конторская.
– Ну, начинается!…- недовольно сказал Обломов. - Илья, тебе бы только лаяться. А чем плохое предложение: пускай достанет справку. Мне тоже неловко рядом с дураком сидеть. От него портянками пахнет… Да и никому, я думаю, не…
– Цыть! - громыхнул Илья. - Неловко ему. А палицей по башке хошь? Достану!
Тут какой-то, явно лишний, заметил: - Междоусобица.
– А? - не понял конторский.
– Междоусобица, - сказал Лишний. - Пропадем.
– Кто пропадет? - Илья тоже не видел опасности, о какой говорил Лишний. - Сиди тут, гусарчик! А то достану тоже разок…
– Требую удовлетворения! - вскочил Лишний.
– Да сядь! - сказал конторский. - Какое удовлетворение?
– Требую удовлетворения: этот сидень карачаровский меня оскорбил.
– Сядь, - сказал и Обломов. - Чего с Иваном-то делать?
Все задумались.
Иван-дурак сидел в углу, делал что-то такое из полы своего армяка, вроде ухо.
– Думайте, думайте, - сказал он. - Умники нашлись… Доктора.
– Не груби, Иван, - сказал конторский. - О нем же думают, понимаешь, и он же еще сидит грубит. Как ты насчет справки? Может, сходишь возьмешь?
– Где?
– У Мудреца… Надо же что-то делать. Я тоже склоняюсь…
– А я не склоняюсь! - бухнул опять Илья. - Склоняется он. Ну и склоняйся сколько влезет. Не ходи, Ванька. Чушь какую-то выдумали - справку… Кто это со справкой выскочил? Лизка? Ты чего, девка?!
– А ничего! - воскликнула Бедная Лиза. - Если ты сидишь, то и все должны сидеть? Не пройдет у вас, дядя Илья, эта сидячая агитация! Я присоединяюсь к требованию ведущего: надо что-то делать. - И она еще раз сказала звонко и убедительно: - Надо что-то делать!
Все задумались. А Илья нахмурился.
– Какая-то “сидячая агитация”, - проворчал он. - Выдумывает чего ни попадя. Какая агитация?
– Да такая самая! - вскинулся на него Обломов. - Сидячая, тебе сказали. “Ка-ка-ая”. Помолчи, пожалуйста. Надо, конечно, что-то делать, друзья. Надо только понять: что делать-то?
– И все же я требую удовлетворения! - вспомнил свою обиду Лишний. - Я вызываю этого горлопана (к Илье) на дуэль.
– Сядь! - крикнул конторский на Лишнего. - Дело делать или дуэлями заниматься? Хватит дурака валять. И так уж ухлопали сколько… Дело надо делать, а не бегать по лесам с пистолетами.
Тут все взволновались, зашумели одобрительно.
– Я бы вообще запретил эти дуэли! - крикнул бледный Ленский.
– Трус, - сказал ему Онегин.
– Кто труе?
– Ты трус.
– А ты - лодырь. Шулер. Развратник. Циник.
– А пошли на Волгу! - крикнул вдруг какой-то гулевой атаман. - Сарынь на кичку!
– Сядь! - обозлился конторский. - А то я те покажу “сарынь”. Задвину за шкаф вон - поорешь там. Еще раз спрашиваю: что будем делать?
– Иди ко мне, Атаман, - позвал Илья казака. - Чегото скажу.
– Предупреждаю, - сказал конторский, - если затеете какую-нибудь свару… вам головы не сносить. Тоже мне, понимаешь, самородки.
– Сказать ничего нельзя! - горько возмутился Илья. - Чего вы?! Собаки какие-то, истинный бог: как ни скажешь - все не так.
– Только не делайте, пожалуйста, вид, - с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к казаку, - что только вы одни из народа. Мы тоже - народ.
– Счас они будут рубахи на груди рвать, - молвил некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича. - Рукава будут жевать…
– Да зачем же мне рукава жевать? - искренне спросил казачий атаман. - Я тебя на одну ладошку посажу, а другой прихлопну.
– Все - междоусобица, - грустно сказал Лишний. - Ничего теперь вообще не сделаем. Вдобавок еще и пропадем.
– Аида на Волгу! - крикнул опять Атаман. - Хоть погуляем.
– Сиди, - сердито сказал Обломов. - Гуляка… Все бы гулять, все бы им гулять! Дело надо делать, а не гулять.
– А-а-а, - вдруг зловеще-тихо протянул Атаман, - вот кохо я искал-то всю жизнь. Вот кохо мне надоть-то… - И потащил из ножен саблю. - Вот кому я счас кровя-то пущу…
Все повскакали в мест…
Акакий Акакиевич птицей взлетел на свою полку, Бедная Лиза присела в ужасе и закрылась сарафаном… Онегин судорожно заряжал со ствола дуэльный пистолет, а Илья Муромец смеялся и говорил:
– О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! Забегали!
Обломов загородился от казака стулом и кричал ему, надрываясь:
– Да ты спроси историков литературы! Ты спроси!… Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный… Но я же безвредный!
– А вот похлядим, - говорил Казак, - похляди-им, какой ты хороший: хороших моя сабля не секеть.
Конторский сунулся было к Казаку, тот замахнулся на него, и конторский отскочил.
– Бей, казаче! - гаркнул Илья. - Цеди кровь поганую!
И бог знает что тут было бы, если бы не Акакий Акакиевич. Посреди всеобщей сумятицы он вдруг вскочил и крикнул:
– Закрыто на учет!
И все замерли… Опомнились. Казак спрятал саблю, Обломов вытер лицо платком, Лиза встала и стыдливо оправила сарафан.
– Азия, - тихо и горько сказал конторский. - Разве можно тут что-нибудь сделать! Спасибо, Акакий. Мне как-то и в голову не пришло - закрыть на учет.
– Илья, у тя вина нету? -спросил Казак Муромца.
– Откуда? - откликнулся тот. - Я же не пью.
– Тяжко на душе, - молвил Казак. - Маяться буду…
– А нечего тут… размахался, понимаешь, - сказал конторский. - Продолжим. Лиза, ты чего-то хотела сказать…
– Я предлагаю отправить Ивана-дурака к Мудрецу за справкой, - сказала Лиза звонко и убежденно. - Если он к третьим петухам не принесет справку, пускай… я не знаю… пускай убирается от нас.
– Куда же ему? - спросил Илья грустно.
– Пускай идет в букинистический! - жестко отрезала Лиза.
– О-о, не крутенько ли? - усомнился кто-то.
– Не крутенько, - тоже жестко сказал конторский. - Нисколько. Только так. Иван…
– Аиньки! - откликнулся Иван. И встал.
– Иди.
Иван посмотрел на Илью.
Илья нагнул голову и промолчал. И Казак тоже промолчал, только мучительно сморщился и поискал глазами на полках и на столе, - все, видно, искал вино.
– Иди, Ванька, - тихо сказал Илья. - Ничего не сделаешь. Надо идти. Вишь, какие они все… ученые. Иди и помни: в огне тебе не гореть, в воде не тонуть… За остальное не ручаюсь.
– Хошь мою саблю? - предложил Казак Ивану.
– Зачем она мне? - откликнулся тот.
– Иван, - заговорил Илья, - иди смело - я буду про тебя думать. Где тебя пристигнет беда… Где тебя задумают погубить, я крикну: “Ванька, смотри!”
– Как ты узнаешь, шо ехо пристихла беда? - спросил Казак.
– Я узнаю. Сердцем учую. А ты мой голос услышишь.
Иван вышел на середину библиотеки, поклонился всем поясным поклоном… Подтянул потуже армячишко и пошел к двери.
– Не поминайте лихом, еслив где пропаду, - сказал с порога.
– Господь с тобой, - молвил Обломов. - Может, не пропадешь.
– Придешь со справкой, Иван, - взволнованно сказала Лиза, - я за тебя замуж выйду.
– На кой ты мне черт нужна, - грубо сказал Иван. - Я лучше царевну какую-нибудь стрену…
– Не надо, Иван, - махнул рукой Илья, - не связывайся. Все они… не лучше этой вот. - Показал на Лизу. - На кой ляд тебе эта справка?! Чего ты заегозила-то? Куда вот парню… на ночь глядя! А и даст ли он ее, справку-то, ваш Мудрец? Тоже небось сидит там…
– Без справки нельзя, дядя Илья, - решительно сказала Лиза. - А тебе, Иван, я припомню, что отказался от меня. Ох, я те припомню!
– Иди, иди, Иван, - сказал конторский. - Время позднее - тебе успеть надо.
– Прощайте, - сказал Иван. И вышел.
И пошел он куда глаза глядят.
Темно было… Шел он, шел - пришел к лесу. А куда дальше идти, вовсе не знает. Сел на пенек, закручинился.
– Бедная моя головушка, - сказал, - пропадешь ты. Где этот Мудрец? Хоть бы помог кто.
Но никто ему не помог.
Посидел-посидел Иван, пошел дальше.
Шел, шел, видит - огонек светится. Подходит ближе - стоит избушка на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие.
– Есть тут кто-нибудь? - крикнул Иван.
Вышла на крыльцо Баба-Яга… Посмотрела на Ивана, спрашивает: - Кто ты такой? И куда идешь?
– Иван-дурак, иду к Мудрецу за справкой, - ответил Иван. - А где его найти, не знаю.
– Зачем тебе справка-то?
– Тоже не знаю… Послали.
– А-а… - молвила Баба-Яга. - Ну заходи, заходи… Отдохни с дороги. Есть небось хочешь?
– Да не отказался бы…
– Заходи.
Зашел Иван в избушку.
Избушка как избушка, ничего такого. Большая печка, стол, две кровати…
– Кто с тобой еще живет? - спросил Иван.
– Дочь, Иван, - заговорила Яга, - а ты как дуракто - совсем, что ли, дурак?
– Как это? - не понял Иван.
– Ну, полный дурак или это тебя сгоряча так окрестили? Бывает, досада возьмет - крикнешь: у, дурак! Я вон на дочь иной раз заору: у, дура такая! А какая же она дура? Она у меня вон какая умная. Может, и с тобой такая история; привыкли люди: дурак и дурак, а ты вовсе не дурак, а только… бесхитростный. А?
– Не пойму, ты куда клонишь-то?
– Да я же по глазам вижу: никакой ты не дурак, ты просто бесхитростный. Я как только тебя увидала, сразу подумала: “Ох и талантливый парень!” У тебя же на лбу написано: “Талант”. Ты хоть сам-то догадываешься про свои таланты? Или ты полностью поверил, что ты дурак?
– Ничего я не поверил! - сердито сказал Иван… - Как это я про себя поверю, что я дурак?
– А я тебе чего говорю? Вот люди, а!… Ты строительством когда-нибудь занимался?
– Ну как?… С отцом, с братьями теремки рубили… А тебе зачем?
– Понимаешь, хочу котэджик себе построить… Материалы завезли, а строить некому. Не возьмешься?
– Мне же справку надо добывать…
– Да зачем она тебе? - воскликнула Баба-Яга. - Построишь котэджик… его увидют - ко мне гости всякие приезжают - увидют - сразу: кто делал? Кто делал - Иван делал… Чуешь? Слава пойдет по всему лесу.
– А как же справка? - опять спросил Иван. - Меня же назад без справки-то не пустют.
– Ну и что?
– Как же? Куда же я?
– Истопником будешь при котэджике… Когда будешь строить, запланируй себе комнатку в подвале… Тепло, тихо, никакой заботушки. Гости наверху заскучали - куда? - пошли к Ивану: истории разные слушать. А ты им ври побольше… Разные случаи рассказывай. Я об тебе заботиться буду. Я буду тебя звать - Иванушка.
– Карга старая, - сказал Иван. - Ишь ты, какой невод завела! Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть? А ху-ху не хо-хо, бабуленька?
– А-а, - зловеще протянула Баба-Яга, - теперь я поняла, с кем имею дело: симулянт, проходимец… тип. Мы таких - знаешь, что делаем? - зажариваем. Ну-ка, кто там?! - И Яга трижды хлопнула в ладоши. - Стража! Взять этого дурака, связать - мы его будем немножко жарить.
Стражники, четыре здоровых лба, схватили Ивана, связали и положили на лавку.
– Последний раз спрашиваю, - еще попыталась БабаЯга, - будешь котэджик строить?
– Будь ты проклята! - сказал гордо связанный Иван. - Чучело огородное… У тебя в носу волосы растут.
– В печь его! - заорала Яга. И затопала ногами. - Мерзавец! Хам!
– От хамки слышу! - тоже заорал Иван. - Ехидна! У тебя не только в носу, у тебя на языке шерсть растет!… Дармоедка!
– В огонь! - вовсе зашлась Яга. - В ого-онь!…
Ивана сгребли и стали толкать в печь, в огонь.
– Ох, брил я тебя на завалинке! - запел Иван. - Подарила ты мене чулки-валенки!… Оп-тирдарпупия! Мне в огне не гореть, карга! Так что я иду смело!
Только Ивана затолкали в печь, на дворе зазвенели бубенцы, заржали кони.
– Дочка едет! - обрадовалась Баба-Яга и выглянула в окно. - У-у, да с женихом вместе! То-то будет им чем поужинать.
Стражники тоже обрадовались, запрыгали, захлопали в ладоши.
– Змей-Горыныч едет, Змей-Горыныч едет! - закричали они. - Эх, погуляем-то! Эх, и попьем же!
Вошла в избушку дочка Бабы-Яги, тоже сильно страшная, с усами.
– Фу-фу-фу, - сказала она. - Русским духом пахнет. Кто тут?
– Ужин, - сказала Баба-Яга. И засмеялась хрипло: - Ха-ха-ха-ха!…
– Чего ты? - рассердилась дочка. - Ржет, как эта… Я спрашиваю: кто тут?
– Ивана жарим.
– Да ну? - приятно изумилась дочка, - Ах, какой сюрприз!
– Представляешь, не хочет, чтобы в лесу было красиво, - не хочет строить котзджик, паразит.
Дочка заглянула в печку… А оттуда вдруг - не то плач, не то хохот.
– Ой, не могу-у!… - стонал Иван. - Не от огня помру - от смеха!…
– Чего это? - зло спросила дочка Бабы-Яги, И Яга тоже подошла к печке. - Чего он?
– Хохочет?…
– Чего ты, эй?
– Ой, помру от смеха! - орал Иван. - Ой, не выживу я!…
– Вот идиот-то, - сказала дочка. - Чего ты?
– Да усы-то!… Усы-то… Ой, господи, ну бывает же такое в природе! Да как же ты с мужем-то будешь спать? Ты же замуж выходишь…
– Как все… А чего? - не поняла дочка. Не поняла, но встревожилась.
– Да усы-то!
– Ну и что? Они мне не мешают, наоборот, я лучше чую.
– Да тебе-то не мешают… А мужу-то? Когда замуж-то выйдешь…
– А чего мужу? Куда ты гнешь, дурак? Чего тебе мой будущий муж? - вовсе встревожилась дочка.
– Да как же? Он тебя поцелует в темноте-то, а сам подумает: “Черт-те что: солдат не солдат и баба не баба”. И разлюбит. Да нешто можно бабе с усами! Ну, эти ведьмы!… Ни хрена не понимают. Ведь не будет он с тобой жить, с усатой. А то еще возьмет да голову откусит со зла, знаю я этих Горынычей.
Баба-Яга и дочка призадумались.
– Ну-ка вылазь, - велела дочь.
Иван-дурак скоро вылез, отряхнулся.
– Хорошо погрелся…
– А чего ты нам советуешь? - спросила Баба-Яга. - С усами-то.
– Чего, чего… Свести надо усы, если хочешь семейную жизнь наладить.
– Да как свести-то, как?
– Я скажу как, а вы меня опять в печь кинете.
– Не кинем, Ванюшка, - заговорила ласково дочь Бабы-Яги. - Отпустим тебя на все четыре стороны, скажи только, как от усов избавиться.
Тут наш Иван пошел тянуть резину и торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники.
– Это непросто, - заговорил он, - это надо состав делать…
– Ну и делай!
– Делай, делай… А когда же я к Мудрецу-то попаду? Мне же к третьим петухам надо назад вернуться…
– Давай так, - заволновалась Баба-Яга, - слушай сюда! Давай так: ты сводишь усы, я даю тебе свою метлу, и ты в один миг будешь у Мудреца.
Иван призадумался.
– Быстрей! - заторопилась усатая дочь. - А то Горыныч войдет.
Тут и Иван заволновался: - Слушайте, он же войдет и…
– Ну?
– Войдет и с ходу сожрет меня.
– Он может, - сказала дочь. - Чего бы такое придумать?
– Я скажу, что ты мой племянник, - нашлась БабаЯга. - Понял?
– Давайте, - понял Иван. - Теперь так; мой состав-то не сразу действует…
– Как это? - насторожилась дочь.
– Мы его счас наведем и наложим на лицо маску… Так? Я лечу на метле к Мудрецу, ты пока лежишь с маской…
– А обманет? - заподозрила дочь. - Мам?
– Пусть только попробует, - сказала Баба-Яга, - пусть только надует: навернется с поднебесья - мокрое место останется.
– Ну, елки зеленые-то!… - опять заволновался Иван; похоже, он и хотел надуть. - Ну что за народ! В чем дело? Хочешь с усами ходить? Ходи с усами, мне-то что! Им дело говорят, понимаешь, - нет, они начинают тут… Вы меня уважаете, нет?
– При чем тут “уважаете”? Ты говори толком…
– Нет, не могу, - продолжал Иван тараторить. - Не могу, честное слово! Сердце лопнет. Ну что за народ! Да живи ты с усами, живи! Сколько влезет, столько и живи. Не женщина, а генерал-майор какой-то. Тьфу! А детишки народятся? Потянется сынок или дочка ручонкой: “Мама, а что это у тебя?” А подрастут? Подрастут, их на улице начнут дразнить: “Твоя мамка с усами, твоя мамка с усами!” Легко будет ребенку? Легко будет слушать такие слова? Ни у кого нету мамки с усами, а у него - с усами. Как он должен отвечать? Да никак он не сможет ответить, он зальется слезами и пойдет домой… к усатой мамке…
– Хватит! - закричала дочь Бабы-Яги. - Наводи свой состав. Что тебе надо?
– Пригоршню куриного помета, пригоршню теплого навоза и пригоршню мягкой глины - мы накладываем на лицо такую маску…
– На все лицо? Как же я дышать-то буду?
– Ну что за народ! - опять горько затараторил Иван. - Ну ничего невозможно…
– Ладно! - рявкнула дочь. - Спросить ничего нельзя.
– Нельзя! - тоже рявкнул Иван. - Когда мастер соображает, нельзя -ничего спрашивать! Повторяю: навоз, глина, помет. Маска будет с дыркой - будешь дышать. Все.
– Слышали? - сказала Яга стражникам. - Одна нога здесь, другая в сарае! Арш!
Стражники побзжали за навозом, глиной и пометом.
А в это самое время в окно просунулись три головы Змея-Горыныча”, Уставились на Ивана. Все в избушке замерли.
Горыныч долго-долго смотрел на Ивана. Потом спросил: - Кто это?
– Это, Горыныч, племянник мой, Иванушка, - сказала Яга. - Иванушка, поздоровайся с дядей Горынычем.
– Здравствуй, дядя Горыныч! - поздоровался Иван. - Ну, как дела?
Горыныч внимательно смотрел на Ивана. Так долго и внимательно, что Иван занервничал.
– Да ну что, елки зеленые? Что? Ну племянник, ты же слышал! Пришел к тете Ежке. В гости. Что, гостей будем жрать? Давай будем гостей жрать! А семью собираемся заводить - всех детишек пожрем, да? Папа называется!
Головы Горыныча посоветовались между собой, - По-моему, он хамит, - сказала одна.
Вторая подумала и сказала: - Дурак, а нервный.
А третья выразилась и вовсе кратко: - Лангет, - сказала она.
– Я счас такой лангет покажу!… - взорвался от страха Иван. - Такой лангет устрою, что кое-кому тут не поздоровится. Тетя, где моя волшебная сабля? - Иван вскочил с лавки и забегал по избушке - изображал, что ищет волшебную саблю. - Я счас такое устрою! Головы надоело носить?! - Иван кричал на Горыныча, но не смотрел на него - жутко было смотреть на эти три спокойных головы. - Такое счас устрою!…
– Он просто расхамился, - опять сказала первая голова.
– Нервничает, - заметила вторая. - Боится.
А третья не успела ничего сказать: Иван остановился перед Горынычем и сам тоже долго и внимательно смотрел на него.
– Шпана, - сказал Иван. - Я тебя сам съем.
Тут первый раз прозвучал голос Ильи Муромца, - Ванька, смотри! - сказал Илья.
– Да что “Ванька”, что “Ванька”! - воскликнул Иван. - Чего “Ванька”-то? Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя… великую тварь строить, а тут обмирай от страха. Не хочу! Хватит! Надоело! - Иван и в самом деле спокойно уселся на лавку, достал дудочку и посвистел маленько. - Жри, - сказал он, отвлекаясь от дудочки. - Жрать будешь? Жри. Гад. Потом поцелуй свою усатую невесту. Потом рожайте усатых детей и маршируйте с имя. Он меня, видите ли, пугать будет!… Хрен тебе! - И Ванька опять засвистел в свою дудочку.
– Горыныч, - сказала дочь, - плюнь, не обращай внимания. Не обижайся.
– Но он же хамит, - возразила первая голова. - Как он разговаривает?!
– Он с отчаяния. Он не ведает, что творит.
– Я все ведаю, - встрял Иван, перестав дудеть. - Все я ведаю. Я вот сейчас подберу вам марш”, для будущего батальона…
– Ванюшка, - заговорила Баба-Яга кротко, - не хами, племяш. Зачем ты так?
– Затем, что нечего меня на арапа брать. Он, видите ли, будет тут глазами вращать! Вращай, когда у тебя батальон усатых будет - тогда вращай. А счас нечего.
– Нет, ну он же вовсю хамит! - чуть не плача сказала первая голова. - Ну как же?
– Заплачь, заплачь, - жестко сказал Иван, - А мы посмеемся. В усы.
– Хватит тянуть, - сказала вторая голова.
– Да, хватит тянуть, - поддакнул Иван. - Чего тянутьто? Хватит тянуть.
– О-о! - изумилась третья голова. - Ничего себе!
– Ага! - опять дурашливо поддакнул Иван. - Во дает Ванька. Споем? - И Ванька запел: Горыныч, хором: Эх, брил я тебя На завалинке, Подарила ты мене Чулки-валенки… Оп-тирдарпупия!
Допел Ванька. И стало тихо. И долго было тихо.
– А романсы умеешь? - спросил Горыныч.
– Какие романсы?
– Старинные.
– Сколько угодно… Ты что, романсы любишь? Изволь, батюшка, я тебе их нанизаю сколько хошь. Завалю романсами. Например: Хаз-булат удало-ой, Бедна сакля твоя-а, Золотою казной Я осыплю тебя-а! А? Романс!… - Ванька почуял некую перемену в Горыныче, подошел к нему и похлопал одну голову по щеке. - Ух, ты… свирепый. Свирепунчик ты мой.
– Не ёрничай, - сказал Горыныч. - А то откушу руку.
Ванька отдернул руку.
– Ну, ну, ну, - молвил он мирно, - кто же так с мастером разговаривает? Возьму вот и не буду петь.
– Будешь, - сказала голова Горыныча, которую Иван приголубил. - Я тебе возьму и голову откушу.
Две других головы громко засмеялись. И Иван тоже мелко и невесело посмеялся.
– Тогда-то уж я и вовсе не спою - нечем. Чем же я петь-то буду?
– Филе, - сказала голова, которая давеча говорила “лангет”. Это была самая глупая голова.
– А тебе бы все жрать! - обозлился на нее Иван. - Все бы ей жрать!… Живоглотка какая-то.
– Ванюшка, не фордыбачь, - сказала Баба-Яга. - Пой.
– Пой, - сказала и дочь. - Разговорился. Есть слух - пой.
– Пой, - велела первая голова. - И вы тоже пойте.
– Кто? - не поняла Баба-Яга.- Мы?
– Вы. Пойте.
– Может быть, я лучше одна? - вякнула дочь; ее не устраивало, что она будет подпевать Ивану, - С мужиком петь… ты меня извини, но…
– Три, четыре, - спокойно сказал Горыныч. - Начали.
Дам коня, дам седло, - запел Иван, Баба-Яга с дочкой подхватили:
Дам винтовку свою-у,
А за это за все
Ты отдай мне жену-у.
Ты уж стар, ты уж се-ед,…
Ей с тобой не житье,
С молодых юных ле-ет.
Ты погубишь ее-о-о..
– Дальше, - тихо сказал он.
Под чинарой густой, - пел дальше Иван, - Мы сидели вдво-ем;
Месяц плыл золотой,
Все молчало круго-ом.
И Иван с чувством повторил еще раз, один:
Эх, месяц плыл золотой,
Все молчало круго-ом…
– Как ты живешь, Иван? - спросил растроганный Горыныч.
– В каком смысле? - не понял тот.
– Изба хорошая?
– А-а. Я счас в библиотеке живу, вместе со всеми.
– Хочешь отдельную избу?
– Нет. Зачем она мне?
– Дальше.
–Она мне отдала-ась, - повел дальше Иван, - До последнего дня…
– Это не надо, - сказал Горыныч. - Пропусти.
– Как же? - не понял Иван.
– Пропусти.
– Горыныч, так нельзя, - заулыбался Иван, - из песни слова не выкинешь.
Горыныч молча смотрел на Ивана; опять воцарилась эта нехорошая тишина.
– Но ведь без этого же нет песни! - занервничал Иван. - Ну? Песни-то нету!
– Есть песня, - сказал Горыныч.
– Да как же есть? Как же есть-то?!
– Есть песня. Даже лучше - лаконичнее.
– Ну ты смотри, что они делают! - Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам. - Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни!… Не буду петь лаконично. Все.
– Ванюшка, - сказала Баба-Яга, - не супротивничай.
– Пошла ты!… - вконец обозлился Иван. - Сами пойте. А я не буду. В гробу я вас всех видел! Я вас сам всех сожру! С усами вместе. А эти три тыквы… я их тоже буду немножко жарить.
– Господи, сколько надо терпения, - вздохнула первая голова Горыныча. - Сколько надо сил потратить, нервов… пока их научишь. Ни воспитания, ни образования…, - Насчет “немножко жарить” - это он хорошо сказал, - молвила вторая голова. - А?
– На какие усы ты все время намекаешь? - спросила Ивана третья голова. - Весь вечер сегодня слышу: усы, усы… У кого усы?
– А па-рень улыбается в пшеничные усы, - шутливо спела первая голова. - Как там дальше про Хаз-булата?
– Она мне отдалась, - отчетливо сказал Иван.
Опять сделалось тихо.
– Это грубо, Иван, - сказала первая голова. - Это дурная эстетика. Ты же в библиотеке живешь, как ты можешь? У вас же там славные ребята. Где ты набрался этой сексуальности? У вас там, я знаю, Бедная Лиза… прекрасная девушка, я отца ее знал. Она невеста твоя?
– Кто? Лизка? Еще чего!
– Как же? Она тебя ждет.
– Пусть ждет - не дождется.
– М-да… Фрукт, - сказала третья голова.
А голова, которая все время к жратве клонила, возразила:
– Нет, не фрукт, - сказала она серьезно. - Какой же фрукт? Уж, во всяком случае, лангет. Возможно, даже шашлык.
– Как там дальше-то? - вспомнила первая голова. - С Хаз-булатом-то.
– Он его убил, - покорно сказал Иван.
– Кого?
– Хаз-булата.
– Кто убил?
– М-м… - Иван мучительно сморщился. - Молодой любовник убил Хазбулата. Заканчивается песня так: “Голова старика покатилась на луг”.
– Это тоже не надо. Это жестокость, - сказала голова.
– А как надо?
Голова подумала.
– Они помирились. Он ему отдал коня, седло - и они пошли домой. На какой полке ты там сидишь, в библиотеке-то?
– На самой верхней… Рядом с Ильей и донским Атаманом.
– О-о! - удивились все в один голос.
– Понятно, - сказала самая умная голова Горыныча, первая. - От этих дураков только и наберешься… А зачем ты к Мудрецу идешь?
– За справкой.
– За какой справкой?
– Что я умный.
Три головы Горыныча дружно громко засмеялись.
Яга и дочь тоже подхихикнули.
– А плясать умеешь? - спросила умная голова.
– Умею, - ответил Иван. - Но не буду.
– Он, по-моему и котэджики умеет рубить, - встряла Баба-Яга. - Я подняла эту тему…
– Ти-хо! - рявкнули все три головы Горыныча. - мы никому больше слова не давали!
–Батюшки мои, - шепотом сказала Баба-Яга. - оказать ничего нельзя!
– Нельзя! - тоже рявкнула дочь. И тоже на Бабу-Ягу: - Базар какой-то!
– Спляши, Ваня, - тихо и ласково сказала самая умная голова.
– Не буду плясать, - уперся Иван.
Голова подумала.
– Ты идешь за справкой… - сказала она. - Так?
– Ну? За справкой.
– В справке будет написано: “Дана Ивану… в том, что он - умный”. Верно? И - печать.
– Ну?
– А ты не дойдешь. - Умная голова спокойно смотрела на Ивана. - Справки не будет.
– Как это не дойду? Если я пошел, я дойду.
– Не. - Голова все смотрела на Ивана. - Не дойдешь. Ты даже отсюда не выйдешь.
Иван постоял в тягостном раздумье… Поднял руку и печально возгласил: - Сени!
– Три, четыре, - сказала голова. - Пошли.
Баба-Яга и дочь запели:
Ох, вы сени, мои сени,
Сени новые мои…
Они пели и прихлопывали в ладоши.
Сени новые-преновые, Решетчатые…
Иван двинулся по кругу, пристукивая лапоточками… а руки его висели вдоль тела: он не подбоченился, не вскинул голову, не смотрел соколом.
– А почему соколом не смотришь? - спросила голова.
– Я смотрю, - ответил Иван.
– Ты в пол смотришь.
– Сокол же может задуматься?
– О чем?
– Как дальше жить… Как соколят вырастить. Пожалей ты меня, Горыныч, - взмолился Иван. - Ну сколько уж? Хватит…
– А-а, - сказала умная голова. - Вот теперь ты поумнел. Теперь иди за справкой. А то начал тут… строить из себя. Шмакодявки. Свистуны. Чего ты начал строить из себя?
Иван молчал.
– Становись лицом к двери, - велел Горыныч.
Иван стал лицом к двери.
– По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука.
– Со звуком - это ты лишка хватил, Горыныч, - возразил Иван. - Я не сумею так.
– Как сумеешь. Приготовились… Три, четыре!
Иван вылетел из избушки.
Три головы Горыныча, дочь и Баба-Яга засмеялись.
– Иди сюда, - позвал Горыныч невесту, - я тебя ласкать буду.
А Иван шел опять темным лесом… К дороги опять никакой не было, а была малая звериная тропка. Шел, шел Иван, сел на поваленную лесину и закручинился.
– В душу как вроде удобрения свалили, - грустно сказал он. - Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка…
Сзади подошел Медведь и тоже присел на лесину.
– Чего такой печальный, мужичок? - спросил Медведь.
– Да как же!… - сказал Иван. - И страху натерпелся, и напелся, и наплясался… И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо - ложись и помирай.
– Где это ты так?
– А в гостях… Черт занес. У Бабы-Яги.
– Нашел к кому в гости ходить. Чего ты к ней поперся?
– Да зашел по пути…
– А куда идешь-то?
– К Мудрецу.
– Во-он куда! - удивился Медведь. - Далеко.
– Не знаешь ли, как к нему идти?
– Нет. Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся… Иду вот тоже, а куда иду - не знаю.
– Прогнали, что ль?
– Да и прогнать не прогнали, и… Сам уйдешь. Это-то вот - недалеко - монастырь; ну, жили себе… И я возле питался - там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их нашугало! Обложили весь монастырь - их внутрь-то не пускают, - с утра до ночи музыку заводют, пьют, безобразничают…
– А чего хотят-то?
– Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражников-то, бабенок всяких ряженых подпускают, вино навяливают - сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу - завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился… - Медведь достал пачку сигарет и закурил. - Нет житья никакого… Подумал-подумал - нет, думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж…
– Это скверно.
– Уж куда как скверно! Медведицу избил… Льва по лесу искал… Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот иду.
– Не знают ли они про Мудреца? - спросил Иван.
– Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они все знают. Только не связывайся ты с имя, пропадешь. Пропадешь, парень.
– Да ну… чего, поди?
– Пропадешь. Попытай, конечно, но… Гляди. Злые они.
– Я сам злой счас… Хуже черта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал.
– Кто?
– Змей-Горыныч.
– Бил, что ли?
– Да и не бил, а… хуже битья. И пел перед ним, и плясал. Тьфу! Лучше бы уж избил.
– Унизил?
– Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А?
– Брось, - сказал Медведь, - не связывайся. Он такой, этот Горыныч… Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушел, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут.
Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал.
– Прощай.
– Прощай, - откликнулся Иван. И тоже поднялся.
– Аккуратней с чертями-то, - еще раз посоветовал Медведь. - Эти похуже Горыныча будут… Забудешь, куда идешь. Все на свете забудешь! Ну и охальное же племя! На ходу подметки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у их - захомутали.
– Ничего, - сказал Иван. - Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать… Леший-то навязался на мою голову! А время - до третьих петухов только.
– Ну, поспешай, коли так. Прощай.
– Прощай.
И они разошлись.
Из темноты еще Медведь крикнул: - Вон, слышь, музыка?
– Где?
– Да послушай!… “Очи черные” играют…
– Слышу!
–Вот иди на музыку - они. Вишь, наяривают! О господи! - вздохнул Медведь. - Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка… Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях.
А были ворота и высокий забор. На воротах написано: “Чертям вход воспрещен”.
В воротах стоял большой стражник с пикой в руках и зорко поглядывал кругом.
Кругом же творился некий вялый бедлам - пауза такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты…
Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски - выпивали. А четверо - три музыканта с гитарами и девица - стояли прямо перед стражником; девица красиво пела “Очи черные”. Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах…
Однако стражник спокойно смотрел на нее - почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.
– Хлеб да соль! - сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали.
Его оглядели с ног до головы… И отвернулись.
– Что же с собой не приглашаете? - жестко спросил Иван.
Его опять оглядели.
– А что ты за князь такой? - спросил один, тучный, с большими рогами.
– Я князь такой, что если счас понесу вас по кочкам, то от вас клочья полетят. Стать!
Черти изумились… Смотрели на Ивана.
– Я кому сказал?! - Иван дал ногой по бутылкам. - Стать!!
Тучный вскочил и полез было на Ивана, но его подхватили свои и оттащили в сторону. Перед Иваном появился некто изящный, среднего возраста, в очках.
– В чем дело, дружок? - заговорил он, беря Ивана под руку. - Чего мы шумим? Мм? У нас где-нибудь бо-бо? Или что? Или настроение испорчено? Что надо?
– Надо справку, - зло сказал Иван.
К ним еще подошли черти… Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван.
– Продолжайте! - крикнул Изящный музыкантам и девице. - Ваня, какую справку надо? О чем?
– Что я умный.
Черти переглянулись… Быстро и непонятно переговорили между собой.
– Шизо, - сказал один. - Или авантюрист.
– Непохоже, - возразил другой. - Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо?
– Одну.
– А какую справку, Ваня? Они разные бывают… Бывают характеристика, аттестат… Есть о наличии, есть об отсутствии, есть “в том, что”, есть “так как”, есть “ввиду того, что”, а есть “вместе с тем, что” - разные, понимаешь? Какую именно, тебе сказали, принести?
– Что я умный.
– Не понимаю… Диплом, что ли?
– Справку.
– Но их сотни, справок! Есть “в связи с тем, что”, есть “несмотря на то, что”, есть…
– Понесу ведь по кочкам, - сказал Иван с угрозой. - Тошно будет. Или спою “Отче наш”.
– Спокойно, Ваня, спокойно, - занервничал Изящный черт. - Зачем подымать войну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять какую. Мы тебе сделаем…
– Мне липовая справка не нужна, - твердо сказал Иван, - мне нужна такая, какие выдает Мудрец.
Тут черти загалдели все разом.
– Ему нужна только такая, какие выдает Мудрец.
– О-о!…
– Липовая его не устраивает… Ах, какая неподкупная душа! Какой Анжелико!
– Какой митрополит! Он нам споет “Отче наш”. А “Сухой бы я корочкой питалась” ты нам споешь?
– Ша, черти! Ша… Я хочу знать: как это он понесет нас по кочкам? Он же берет нас на арапа! То ж элементарный арапинизм! Что значит, что этот пошехонец понесет нас?
Подошли еще черти. Ивана окружили со всех сторон. И все глядели и размахивали руками.
– Он опрокинул коньяк!
– Это хамство! Что значит, что он понесет нас по кочкам? Что это значит? Это шантаж?
– Кубок “Большого орла” ему!
– Тумаков ему! Тумаков!
Дело могло обернуться плохо: Ивана теснили.
– Ша, черти! Ша! - крикнул Иван. И поднял руку. - Ша, черти! Есть предложение!…
– Ша, братцы, - сказал Изящный черт. - Есть предложение. Выслушаем предложение.
Иван, Изящный черт и еще несколько чертей отошли в сторону и стали совещаться. Иван что-то вполголоса говорил им, посматривал в сторону стражника. И другие тоже посматривали туда же.
Перед стражником по-прежнему “несли вахту” девица и музыканты; девица пела теперь ироническую песенку “Разве ты мужчина! “ Она пела и пританцовывала.
– Я не очень уверен, - сказал Изящный черт. - Но… А?
– Это надо проверить, - заговорили и другие. - Это не лишено смысла.
– Да, это надо проверить. Это не лишено смысла.
– Мы это проверим, - сказал Изящный черт своему помощнику. - Это не лишено смысла. Если этот номер у нас проходит, мы посылаем с Иваном нашего черта, и он делает так, что Мудрец принимает Ивана. К нему очень трудно попасть.
– Но без обмана! - сказал Иван. - Если Мудрец меня не принимает, я вот этими вот руками… беру вашего черта…
– Ша, Иван, - сказал Изящный черт. - Не надо лишних слов. Все будет о'кэй. Маэстро, что нужно? - спросил он своего помощника.
– Анкетные данные стражника, - сказал тот. - Где родился, кто родители… И еще одна консультация Ивана.
– Картотека, - кратко сказал Изящный.
Два черта побежали куда-то, а Изящный обнял Ивана и стал ходить с ним туда-сюда, что-то негромко рассказывал.
Прибежали с данными. Один доложил: - Из Сибири. Родители - крестьяне.
Изящный черт, Иван и маэстро посовещались накоротке.
– Да? - спросил Изящный.
– Как штык, - ответил Иван. - Чтоб мне сдохнуть!
– Маэстро?
– Через… две с половиной минуты, - ответил маэстро, поглядев на часы.
– Приступайте, - сказал Изящный.
Маэстро и с ним шестеро чертей - три мужского пола и три женского - сели неподалеку с инструментами и стали сыгрываться. Вот они сыгрались… Маэстро кивнул головой, и шестеро грянули:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах.
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
Здесь надо остановить повествование и, сколь возможно, погрузиться в мир песни. Это был прекрасный мир, сердечный и грустный. Звуки песни, негромкие, но сразу какие-то мощные, чистые, ударили в самую душу. Весь шабаш отодвинулся далеко-далеко; черти, особенно те, которые пели, сделались вдруг прекрасными существами, умными, добрыми, показалось вдруг, что смысл истинного их существования не в шабаше и безобразиях, а в ином - в любви, в сострадании.
Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбачью он лодку берет,
Унылую песню заводит,
О родине что-то поет.
Ах, как они пели! Как они, собаки, пели! Стражник прислонил копье к воротам и, замерев, слушал песню. Глаза его наполнились слезами, он как-то даже ошалел. Может быть, даже перестал понимать, где он и зачем.
Бродяга Байкал переехал, -
Навстречу родимая мать.
Ой, здравствуй, ой, здравствуй, родная,
Здоров ли отец мой и брат?
Стражник подошел к поющим, сел, склонил голову на руки и стал покачиваться взад-вперед.
– М-мх… - сказал он.
А в пустые ворота пошли черти.
А песня лилась, рвала душу, губила суету и мелочь жизни - звала на простор, на вольную волю.
А черти шли и шли в пустые ворота.
Стражнику поднесли огромную чару… Он, не раздумывая, выпил, трахнул чару о землю, уронил голову на руки и опять сказал: - М-мх…
Отец твой давно уж в могиле,
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири -
Давно кандалами гремит.
Стражник дал кулаком по колену, поднял голову - лицо в слезах.
А брат твой давно уж в Сибири -
Давно кандалами гремит, - пропел он страдальческим голосом. - Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Дай “Камаринскую”! Пропади все пропадом, гори все синим огнем! Дай вина!
– Нельзя, мужичок, нельзя, - сказал лукавый маэстро. - Ты напьешься и все забудешь, - Кто?! - заорал стражник. И лапнул маэстро за грудки. - Кто тут меня учить будет?! Ты, козел? Да я тебя… в три узла завяжу, вонючка! Я вас всех понесу по кочкам!…
– Что они так обожают кочки? - удивился Изящный черт. - Один собирался нести по кочкам, другой… Какие кочки вы имеете в виду, уважаемый? - спросил он стражника.
– Цыть! - сказал стражник. - “Камаринскую”!
– “Камаринскую”, - велел Изящный музыкантам.
– Вина! - рявкнул стражник.
– Вина, - покорно вторил Изящный.
– Может, не надо? - заспорил притворяшка маэстро. - Ему же плохо будет.
– Нет, надо! - повысил голос Изящный черт. - Ему будет хорошо!
– Друг! - заревел стражник. - Дай я тебя поцелую!
– Иду! - откликнулся Изящный черт. - Счас мы с тобой нарежемся! Мы их всех понесем по кочкам! Мы их всех тут!…
Иван удивленно смотрел на чертей, что крутились вокруг стражника, особенно изумил его Изящный черт.
– Ты-то чего раздухарился, эй? - спросил он его.
– Цыть! - рявкнул Изящный черт. - А то я тебя так понесу по кочкам, что ты…
– Что, что? - угрожающе переспросил Иван. И поднялся: - Кого ты понесешь по кочкам? Ну-ка повтори.
– Ты на кого это тут хвост поднимаешь? - тоже угрожающе спросил верзила-стражник Ивана. - На моего друга?! Я из тебя лангет сделаю!
– Опять лангет, - сказал Иван, останавливаясь. - Вот дела-то!
– “Камаринскую”! - раскапризничался Изящный черт. - Иван нам спляшет. “Камаринскую”! Ваня, давай!
– Пошел к дьяволу! - обозлился Иван. - Сам давай… с другом вон.
– Тогда я не посылаю с тобой черта, - сказал Изящный черт. И внимательно, злобно посмотрел на Ивана. - Понял? Попадешь ты к Мудрецу!… Ты к нему ни-ког-да не попадешь.
– Ах ты, харя ты некрещеная! - задохнулся от возмущения Иван. - Да как же это? Да нешто так можно? Где же стыд-то у тебя? Мы же договорились. Я же такой грех на душу взял - научил вас, как за ворота пройти.
– Последний раз спрашиваю: будешь плясать?
– О, проклятие!… - застонал Иван. - Да что же это такое-то? Да за что же мне муки такие?
– “Камаринскую”! - велел Изящный черт. - “Пошехонские страдания”.
Черти-музыканты заиграли “Камаринскую”. И Иван пошел, опустив руки, пошел себе кругом, пошел пристукивать лапоточками. Он плясал и плакал. Плакал и плясал.
– Эх, справочка!… - воскликнул он зло и горько. - Дорого же ты мне достаешься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!…
И вот - канцелярия. О канцелярия! Вот уж канцелярия так канцелярия. Иван бы тут вконец заблудился, если бы не черт. Черт пригодился как нельзя кстати. Долго ходили они по лестницам и коридорам, пока нашли приемную Мудреца.
– Минуточку, - сказал черт, когда вошли в приемную. - Посиди тут… Я скоро. - И куда-то убежал.
Иван огляделся.
В приемкой сидела молоденькая секретарша, похожая на библиотекаршу, только зта другого цвета и зовут Милка.
А ту - Галка. Секретарша Милка печатала на машинке и говорила сразу по двум телефонам.
– Ой, ну это же пшено! - говорила она в одну трубку и улыбалась. - Помнишь, у Моргуновых: она напялила на себя желтое блестящее платье, копну сена, что ли, символизировала? Да о чем тут ломать голову? О чем?
И тут же - в другую, строго: - Его нету. Не зна… А вы не интонируйте, не интонируйте, я вам пятый раз говорю: его нету. Не знаю.
– Во сколько ты там был? В одиннадцать? Один к одному? Интересно… Она одна была? Она кадрилась к тебе?
– Слушайте, я же ска… А вы не интонируйте, не интонируйте. Не знаю.
Иван вспомнил: их библиотекарша, когда хочет спросить по телефону у своей подруги, у себя ли ее начальник, спрашивает: “Твой бугор в яме?” И он тоже спросил Милку: - А бугор когда будет в яме? - Он вдруг что-то разозлился на эту Милку.
Милка мельком глянула на него.
– Что вы хотите? - спросила она.
– Я спрашиваю: когда бу…
– По какому вопросу?
– Нужна справка, что…
– Понедельник, среда, девять тире одиннадцать.
– Мне… - Иван хотел сказать, что ему нужна справка до третьих петухов.
Милка опять отстукала: - Понедельник, среда, с девяти до одиннадцати. Тупой?
– Это пшено, - сказал Иван. И встал, и вольно прошелся по приемной. - Я бы даже сказал, компот. Как говорит наша Галка: “собачья радость на двух”, “смесь козла с “грюндиком”. Я спрашиваю глобально: ты невеста? И сам отвечаю: невеста. Один к одному. - Иван все больше накалялся. - Но у тебя же - посмотри на себя - у тебя же нет румяна во всю щеку. Какая же ты невеста? Ты вот спроси меня - я вечный жених, - спроси, появилась у меня охота жениться на тебе? Ну-ка спроси.
– Появилась охота?
– Нет, - твердо сказал Иван.
Милка засмеялась и захлопала в ладоши.
– Ой, а еще? - попросила ока. - Еще что-нибудь. Ну, пожалуйста.
Иван не понял, что “еще”.
– Еще покажите что-нибудь.
– А-а, - догадался Иван, - ты решила, что я шут гороховый. Что я - так себе, Ванек в лапоточках… Тупой, как ты говоришь. Так вот знай: я мудрее всех вас… глубже, народнее. Я выражаю чаяния, а вы что выражаете? Ни хрена не выражаете! Сороки. Вы пустые, как… Во мне суть есть, а в вас и этого нету. Одни танцы-шманцы на уме. А ты даже говорить толком со мной не желаешь. Я вот как осержусь, как возьму дубину!…
Милка опять громко засмеялась.
– Ой, как интересно! А еще, а?
– Худо будет! - закричал Иван. - Ой, худо будет!… Лучше вы меня не гневите, не гневите лучше!…
Тут в приемную влетел черт и увидел, что Иван орет на девицу.
– Тю, тю, тю, - испуганно затараторил черт и стал теснить Ивана в угол. - Чего это тут такое? Кто это нам разрешил выступать?… А-я-я-я-яй! Отойти никуда нельзя. Предисловий начитался, - пояснил он девице “выступление” Ивана. - Сиди тихо, счас нас примут. Счас он придет… Я там договорился: нас примут в первую очередь.
Только черт сказал так, в приемную вихрем ворвался некто маленький, беленький - сам Мудрец, как понял Иван.
– Чушь, чушь, чушь, - быстро сказал он на ходу. - Василиса никогда на Дону не была.
Черт почтительно склонил голову.
– Проходите, - сказал Мудрец, ни к кому отдельно не обращаясь. И исчез в кабинете.
– Пошли, - подтолкнул черт Ивана. - Не вздумай только вылететь со своими предисловиями,- Поддакивай, и все.
Мудрец бегал по кабинету. Он, что называется, рвал и метал.
– Откуда?! Откуда они это взяли?! - вопрошал он когото и поднимал руки кверху. - Откуда?!
– Чего ты расстроился, батя? - спросил Иван участливо.
Мудрец остановился перед посетителями - Иваном и чертом.
– Ну? - спросил он сурово и непонятно. - Облапопшли Ивана?
– Почему вы так сразу ставите вопрос? - увертливо заговорил черт. - Мы, собственно, давно хотели…
– Что вы? Что вам надо в монастыре? Ваша цель?
– Разрушение примитива, - твердо сказал черт.
Мудрец погрозил ему пальцем.
– Озоруете! А теоретически не готовы. Нет, ну серьезно… - заулыбался черт на стариковскую нестрашную угрозу. - Ну тощно же смотреть. Одни рясы чего стоят!
– Что им, в полупендриках ваших ходить?
– Зачем в полупендриках? Никто к этому не призывает. Но, положа руку на сердце: неужели не ясно, что они безнадежно отстали? Вы скажете - мода. А я скажу: да, мода! Ведь если мировые тела совершают свой круг по орбите, то они, строго говоря, не совсем его совершают…
– Тут, очевидно, следует говорить не о моде, - заговорил старик важно и взволнованно, - а о возможном положительном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали…
– Конечно! - воскликнул черт, глядя на Мудреца влюбленными глазами. - Конечно, о возможном положительном влиянии.
– Всякое явление, - продолжал старик, - заключает в себе две функции: моторную и тормозную. Все дело в том, какая функция в данный момент больше раздражается: моторная или тормозная. Если раздражитель извне попал на моторную функцию - все явление подпрыгивает и продвигается вперед, если раздражитель попал на тормозную - все явление, что называется, съеживается и отползает в глубь себя. - Мудрец посмотрел на черта и на Ивана. - Обычно этого не понимают…
– Почему, это же так понятно, - сказал черт.
– Я все время твержу, - продолжал Мудрец, - что необходимо учитывать наличие вот этих двух функций. Учитывайте функции, учитывайте функции! Всякое явление, если можно так выразиться, о двух головах: одна говорит “да”, другая говорит “нет”.
– Я видел явление о трех головах… - вякнул было Иван, но на него не обратили внимания.
– Ударим одну голову, услышим “да”; ударим другую, услышим “нет”. - Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в черта. - Какую ударили вы?
– Мы ударили, которая сказала “да”, - не колеблясь, ответил черт.
Старик опустил руку.
– Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит “да”, - крепче. Следует ожидать, что все явление подпрыгнет и продвинется вперед. Идите. И - с теорией, с теорией мне!… - Старик опять погрозил пальцем черту. - Манкируете! Смотрите! Распушу!… Ох, распушу!
Черт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так, с подкупающей улыбкой на мордочке, исчез.
Иван же как стоял, так упал на колени пергд Мудрецом, - Батя, - взмолился он, - ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь…
– Ну?… Встань-ка, встань - я не люблю этого. Встань, - велел Мудрец.
Иван встал.
– Ну? И как же ты их научил? - с улыбкой спросил старик.
– Я подсказал, чтобы они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним - он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели…
– Какую же они запели?
– “По диким степям Забайкалья”.
Старик засмеялся.
– Ах, шельмы! - воскликнул он. - И хорошо запели?
– Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.
– А ты петь умеешь? - быстро спросил Мудрец.
– Ну как умею?… Так…
– А плясать?
– А зачем? - насторожился Иван.
– Ну-ка… - заволновался старичок, - вот что! Поедемка мы в одно место. Ах, Ваня!… Устаю, дружок, так устаю - боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.
Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.
– Сообщаю: вулкан Дзидра готов к извержению, - доложила она.
– Ага! - воскликнул старичок и пробежался по кабинету. - Что? Толчки?
– Толчки. Температура в кратере… Гул.
– Пойдем от аналогии с беременной женщиной, - подстегнул свои мысли старичок. - Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость ее - это не что иное, как температура в кратере. Есть. Гул, гул… - Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку. - А что такое гул?
Милка не знала.
– Что такое гул? - Старичок нацелился в Ивана.
– Гул? - Иван засмеялся. - Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец - это одно, а сделает гул Бедная Лиза - это…
– Вульгартеория, - прервал старичок Ивана. - Гул - это сотрясение воздуха.
– А знаешь, как от Ильи сотрясается! - воскликнул Иван. - Стекла дребезжат!
– Распушу! - рявкнул старичок. Иван смолк. - Гул - это ке только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять…
– Ухо-то не может воспринять, а… - не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор.
– Ну что тебя, распушить?
– Не надо, - попросил Иван. - Больше не буду.
– Продолжим. Все три признака великой аналогии - налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается. - Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: - Так и запишите.
Секретарша Милка так и записала. И ушла.
– Устаю, Ваня, дружок, - продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался. - Так уетаю, что иногда кажется: все, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… - Старичок тонко, блудливо засмеялся. - Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… черт-те что!… И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
Опять вошла секретарша Милка: - Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
– Разбился?
– Разбился.
Старичок подумал…
– Запишите, - велел он. - Кот Тимофей не утерпел.
– Все? - спросила секретарша.
– Все. Какая по счету резолюция на сегодня?
– Семьсот сорок восьмая.
– Перекур.
Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.
– К царевне, дружок! - воскликнул освобожденный Мудрец. - Сейчас мы ее рассмешим! Мы ее распотешим, Ваня. Грех,, грех, конечно, грех… А?
– Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне еще идти сколько.
– Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?
– Я не про тот грех… Чертей, мол, в монастырь пустили - вот грех-то.
Старичок значительно подумал.
– Чертей-то? Да, - сказал он непонятно. - Все не так просто, дружок, все, милый мой, очень и очень непросто. А кто-то… А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!
Несмеяна зверела от скуки.
Сперва она лежала просто так. Лежала, лежала и взвыла.
– Повешусь! - заявила она.
Были тут еще какие-то молодые люди, парни и девушки.
Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами - загорали. И всем было страшно скучно.
– Повешу-усь! - закричала Несмеяна. - Не могу больше!
Молодые люди выключили транзисторы.
– Ну пусть, - сказал один. - А что?
– Принеси веревку, - попросила его.
Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел.
– А потом - стремянку? - сказал он. - А потом - крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
– Не надо, - сказали. - Пусть вешается - может, интересно будет.
Одна девица встала и принесла веревку. А парень принес стремянку и поставил ее под крюк, на котором висела люстра.
– Люстру сними пока, - посоветовали.
– Сам снимай! - огрызнулся парень.
Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встьл и полез на стремянку - снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось.
– Веревку-то надо намылить.
– Да, веревку намыливают… Где мыло?
Пошли искать мыло.
– Есть мыло?
– Хозяйственное… Ничего?
– Какая разница! Держи веревку. Не оборвется?
– Сколько в тебе, Алка? - Алка это и есть Несмеяна. - Сколько весишь?
– Восемьдесят.
– Выдержит. Намыливай.
Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.
– Давай, Алка.
Алка-Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…
– Скажи последнее слово, - попросил кто-то.
– Ой, только не надо! - запротестовали все остальные.
– Не надо, Алка, не говори.
– Этого только не хватает!
– Умоляю, Алка!… Не надо слов. Лучше спой.
– Ни петь, ни говорить я не собираюсь, - сказала Алка.
– Умница! Давай.
Алка надела на шею петлю… Постояла, - Стремянку потом ногой толкни.
Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла…
– Тоже скучно-о!… - не то пропела она, не то заплакала. - Не смешно-о!
С ней согласились.
– Действительно…
– Ничего нового: было-перебыло.
– К тому же патология.
– Натурализм.
И тут-то вошли Мудрец с Иваном.
– Вот, изволь, - бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки, - дуреют от скуки. Ну-с, молодые люди!… Разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки - такого средства нет. Так ведь? А, Несмеянушка?
– Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать, - капризно сказала Несмеяна со стремянки.
– А я и придумал! - воскликнул старичок весело. - Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь народ не скучал! Народ смеялся!… Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища - и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех… Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди… А то мы слишком уж остроумные, интеллектуальные… а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?
– Что ты придумал? - спросила Несмеяна.
– Что я придумал? Я взял и обратился к народу! - не без пафоса сказал старичок. - К народу, к народу, голубушка. Что мы споем, Ваня?
– Да мне как-то неловко: они нагишом все… - сказал Иван. - Пусть хоть оденутся, что ли.
Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно - показал, что он тоже не в восторге от этих средневековых представлений Ивана о стыдливости.
– Ваня, это… Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело - петь и плясать. Верно? Балалайку!
Принесли балалайку.
Иван взял ее. Потренькал, потинькал - подстроил… Вышел за дверь… И вдруг влетел в комнату - чуть не со свистом и с гиканьем - с частушкой: Эх, милка моя, Шевелилка моя, Сама ходит шевелит.
– О-о!… - застонали молодые и Несмеяна. - Не надо! Ну пожалуйста…
– Не надо, Ваня.
– Так, - сказал старичок. - На языке офеней это называется - не прохонжё. Двинем резерв. Перепляс! Ваня, пли!
– Пошел к чертовой матери! - рассердился Иван. - Что я тебе, Петрушка? Ты же видишь, им не смешно! И мне тоже не смешно.
– А справка? - зловеще спросил старичок. - А? Справка-то… Ее ведь надо заработать.
– Ну вот, сразу в кусты. Как же так, батя?
– А как же! Мы же договорились.
– Но им же не смешно! Выло бы хоть смешно, ей-богу, но так-то… Ну стыдно же, ну…
– Не мучай человека, - сказала Несмеяна старичку.
– Давай справку, - стал нервничать Иван. - И так проваландались сколько. Я же не успею. Первые петухи-то когда ишо пропели!… Вот-вот вторые грянут, а до третьих надо успеть. А мне ишо идти да идти.
Но старичок решил все же развеселить молодежь. И пустился он на очень и очень постыдный выверт - решил сделать Ивана посмешищем: так охота ему стало угодить своей “царевне”, так невтерпеж сделалось старому греховоднику.
К тому же и досада его взяла, что никак не может рассмешить этих скучающих баранов.
– Справку? - спросил он с дурашливым недоумением. - Какую справку?
– Здрассте! - воскликнул Иван. - Я же говорил…
– Я забыл, повтори.
– Что я умный.
– А! - “вспомнил” старичок, все стараясь вовлечь в нехорошую игру молодежь тоже. - Тебе нужна справка, что ты умный. Я вспомнил. Но как же я могу дать такую справку? А?
– У тебя же есть печать…
– Да печать-то есть… Но я же не знаю: умный ты или нет. Я, допустим, дам тебе справку, что ты умный, а ты - дурак дураком. Что это будет? Это будет подлог. Я не могу пойти на это. Ответь мне прежде на три вопроса. Ответишь - дам тебе справку, не ответишь - не обессудь.
– Давай, - с неохотой сказал Иван. - Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак.
– Предисловия пишут… Знаешь, кто предисловия пишет?
– Это что, первый вопрос?
– Нет, нет. Это еще не вопрос. Это так… Вопрос вот какой: что сказал Адам, когда бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? - Старичок искоса и лукаво поглядел на свою “царегшу” и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен. - Ну? Что же сказал Адам?
– Не смешно, - сказала Несмеяна. - Тупо. Плоско.
– Самодеятельность какая-то, - сказали и другие.
– Идиотизм. Что он сказал? “Сам сотворил, сам и живи с ней”?
Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил.
– Очень близко!… Очень!
– Мог бы и поостроумнее сказать.
– Минуточку… Минуточку… - суетился старичок. - Самое же интересное - как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам?
– А можно, я тоже задам вопрос? - в свою очередь, спросил Иван. - Потом…
– Нет, сначала ответь: что сказал…
– Нет, пусть он спросит, - закапризничала Несмеяна. - Спроси, Ваня.
– Да что он может спросить? Почем куль овса на базаре?
– Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня!
– Ну-у, это уже ребячество, - огорчился старичок. - Хорошо, спроси, Ваня.
– Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? - Иван, подражая старичку, нацелился в него пальцем.
– То есть? - опешил тот.
– Нет, нет, не “то есть”, а почему? - заинтересовалась Несмеяна. - И почему ты это скрывал?
– Это уже любопытно, - заинтересовались и другие. - Лишнее ребро? Это же из ряда вон!…
– Так вот вся мудрость-то откуда!
– Ой, как интересно-о!
– Покажите, пожалуйста. Ну пожалуйста!
Молодые люди стали окружать старичка.
– Ну, ну, ну, - испугался старичок, - зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли?
Старичка окружали все теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дергал за штаны. Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток.
– И скрывать действительно такое преимущество… Зачем же?
– Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!… О, тут не очень-то их прощупаешь!
– Прекратите! - закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим. - Немедленно прекратите это безобразие. Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они… Иван, скажи, что ты пошутил!
– По-моему, я уже нащупал!… Рубашка мешает, - вовсю шуровал один здоровенный парень. - У него тут еще майка… Нет, теплое белье! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку…
С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем теплом белье.
– Это безобразие! - кричал он. - Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения, цель и средства - все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!
Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу.
– А это… разве не отклонение?
– Руки прочь! - завопил старичок. - Идиоты! Придурки!… Никакого представления, что такое смешно!… Кретины! Лежебоки…
В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и телки стояли весьма плотно.
– Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра?
– Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!… Да где? Ха-ха-ха!… Ой, не могу!… Это же… Ха-ха-ха!… Это же… Ха-ха-ха!.
– Дайте ему сказать.
– Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением… Xa-xa-xa. О-о-о!… - И тут старичок пукнул, так это - по-стариковски, негромко дал и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился. А с молодыми началась истерика. Теперь хохотали они, но как! - взахлеб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял ее. И положил рядом с другими - хохотать. Сам же нашел брюки старика, порылся в кармане…
И нашел. Печать. И взял ее.
– Вы пока тут занимайтесь, - сказал он, - а мне пора отправляться.
– Зачем же ты всю-то… печать-то? - жалко спросил Мудрец. - Давай, я тебе справку выдам.
– Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд. - Иван пошел к двери. - Прощайте.
– Это вероломство, Иван, - сказал Мудрец. - Насилие.
– Ничего подобного. - Иван тоже стал в позу. - Насилие - это когда по зубам бьют.
– Я ведь наложу резолюцию! - заявил Мудрец с угрозой. - Наложу ведь - запляшете!
– Слабо, батя! - крикнули из компании молодых. - Клади!
– Возлюбленный мой! - заломила руки в мольбе Несмеяна. - Наложи! Колыхни атмосферу!
– Решение! - торжественно объявил Мудрец. - Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем - смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным.
И грянула вдруг дивная, стремительная музыка… И хор.
Хор, похоже, поет и движется - приплясывают.
Песенка чертей.
Аллилуйя - вот, Три-четыре - вот, Шуры-муры, Шуры-муры, Аллилуйя-а!
Аллилуйя-а!
Мы возьмем с собой в поход На покладистый народ - Политуру.
Политуру.
Аллилуйя-а!
Аллилуйя-а!
Наше - вам С кистенем; Под забором, Под плетнем - Покультурим.
Покультурим.
Аллилуйя-а Аллилуйя-а!
Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э-э!… То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся.
Когда наш Иван пришел к монастырю, была глубокая ночь; над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник-черт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шел развеселый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. И песня их далеко разносилась вокруг.
Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошел ближе, он увидел: монахи стоят и подергивают плечами в такт чертовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько - в основном пожилые - сидели в горестных позах на земле и покачивали головами… Но вот диковина: хоть и грустно они покачивали, а все же в такт. Да и сам Иван постоял маленько и не заметил, как стал тоже подергиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил.
Но вот визг и песнопение смолкли в монастыре - видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора…
И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошел с пьяных глаз на свое былое место.
– Ну-ка, брысь! - сказал он черту. - Ты как здесь?
Черт-стражник снисходительно улыбался.
– Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!
– Эт-то што такое?! - изумился монах. - По какому такому праву? Как ты здесь оказался?
– Иди проспись, потом я тебе объясню твое право. Пшел!
Монах полез было на черта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.
– Пшел, говорят! Нальют глаза-то и лезут… Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.
– Ах ты, харя! - заругался монах. - Ах ты, аборт козлиный!… Ну ладно, ладно… Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!
– И выражаться не положено, - строго заметил черт. - А то я тебя быстро определю - там будешь выражаться сколько влезет. Обзываться он будет! Я те пообзываюсь! Иди отсюда, пока я те… Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!
– Агафангел! - позвали монаха. - Отойди… А то наживешь беды. Отойди от греха.
Агафангел, покачиваясь, пошел восвояси. Пошел и загудел: По диким степям Забайкалья, Где золото роют в горах, Бродяга, судьбу проклиная…
Черт-стражник захихикал ему в спину.
– Агафангел… - сказал он, смеясь. - И назовут же! Уж скорей -”Агавинус”. Или просто “Вермут”.
– Што же это, братцы, случилось-то с вами? - спросил Иван, подсаживаясь к монахам. - Выгнали?
– Выгнали, - вздохнул один седобородый. - Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.
– Беда, беда, - тихо молвил другой. - Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.
– Надо терпеть, - откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. - Укрепиться и терпеть.
– Да что же терпеть-то?! Надо же что-то делать!
– Молодой ты, - урезонили его. - Потому и шумишь. Будешь постарше - не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь - вишь, сила какая!
– Это нам за грехи наши.
– За грехи, за грехи… Надо терпеть.
– Будем терпеть.
Иван с силой, зло стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько: - Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
– Ну, ну, ну, - стали его успокаивать. - Что ты? Эка как тебя сграбастало. Чего ты?
– Эх-х!… - сокрушался Иван. И даже заплакал. - Сколько же я на душу взял… за один-то поход! Как же мне тяжко!…
– Ну, ну… Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
Тут вышел из ворот Изящный черт и обратился ко всем.
– Мужики, - сказал он, - есть халтура! Кто хочет заработать?
– Ну? А чего такое? - зашевелились монахи. - Чего надо-то?
– У вас там портреты висят… в несколько рядов…
– Иконы.
– А?
– Святые наши, какие портреты?
– Их надо переписать, они устарели.
Монахи опешили.
– И кого же заместо их писать? - тихо спросил самый старый монах.
– Нас.
Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
– Гром небесный, - сказал старый монах. - Вот она, кара-то.
– Ну? - торопил Изящный черт. - Есть мастера? Заплатим прилично… Все равно ведь без дела сидите.
– Бей их! - закричал вдруг один монах. И несколько человек вскочили… И кинулись на черта, но тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти и выставили вперед пики. Монахи остановились.
– Какие вы все же… грубые, - сказал им Изящный черт из-за частокола. - Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся. - И он ушел. И только он ушел, в глубине монастыря опять грянула музыка… И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику - черти били на площади массовую чечетку.
Иван взялся за голову и пошел прочь.
Шел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал - так горько было на душе, так мерзко.
Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел прошлый раз.
Сел и задумался.
Сзади подошел Медведь и тоже присел.
– Ну, сходил? - спросил он.
– Сходил, - откликнулся Иван. - Лучше бы не ходил…
– Что? Не дали справку?
Иван только махнул, не стал говорить - больно было говорить.
Медведь прислушался к далекой музыке… И все понял без слов.
– Эти… - сказал он. - Все пляшут?
– Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
– Ох, мать честная! - изумился Медведь. - Прошли?
– Прошли.
– Ну, все, - сказал Медведь обреченно, - надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
Они помолчали.
– Слушай, - заговорил Медведь, - ты там ближе к городу… Какие условия в цирке?
– Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
– Как насчет питания, интересно… Сколькиразовое?
– Шут его знаешь. Хочешь в цирк?
– Ну а что делать-то? Хочешь не хочешь - пойдешь. Куда больше?
– Да… - вздохнул Иван. - Дела.
– Сильно безобразничают? - спросил Медведь, закуривая. - Эти-то?
– А что же… смотреть, что ли, будут!
– Это уж… не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!… - Медведь закашлялся. До. го с хрипом кашлял. - Еще откажут вот… в цирке-то - собрался. Забракуют. Легкие как тряпки стали. Бывало, пробку вышибал - с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался… кхо, кхо, кхох… с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
– Там надо на задних лапах ходить, - сказал Иван.
– Зачем? - не понял Медведь.
– Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает…
– Да какой интерес-то?
– Это уж я не знаю.
Медведь задумался. Долго молчал.
– Ну и ну, - сказал.
– У тебя семья-то есть? - поинтересовался Иван.
– Где! - горько, с отчаянием воскликнул Михаиле Иванович. - Разогнал. Напился, начал буянить-то - они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. - Он еще помолчал.
И вдруг встал и рявкнул: - Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
– Зачем же монастырь-то?
– Они же там!
– Нет, Михаиле Иваныч… не надо. Да ты и не попадешь туда.
Михаил Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
– Ты не пьешь? - спросил.
– Нет.
– Зря, - зло сказал Михаиле Иваныч. - Легче становится. Хошь, научу?
– Нет, - решительно сказал Иван. - Я пробовал - она горькая.
– Кто?
– Водка-то.
Михаиле Иваныч оглушительно захохотал… И хлопнул Ивана по плечу.
– Эх, дите ты, дите!… Чистое дите, ей-богу. А то научу?
– Нет. - Иван поднялся с лесины. - Пойду: время осталось с гулькин нос. - Прощай.
– Прощай, - сказал Медведь.
И они разошлись в разные стороны.
И пришел Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал - зовут: - Иванушка, а Иванушка! Что же мимо-то?
Оглянулся Иван - никого.
– Да ведь здесь я, - опять голос, - в сортире!
Видит Иван - сортир, а на двери - замок пудовый. А голос-то оттуда, из сортира.
– Кто там? - спросил Иван.
– Да я это, дочка Бабы-Яги… усатая-то, помнишь?
– Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?
– Выручи меня отсюда, Иванушка… Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу все.
Иван нашел ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира к стала шипеть и плеваться.
– Вот как нынче с невестами-то!… Ну, змей!… Я тебе этого не прощу, я тебе устрою…
– Это Горыныч тебя туда законопатил?
– Горыныч… Тьфу, змей! Ладно, ладно… чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.
– За что он тебя? - спросил Иван.
– Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает - на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая. - Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. - Слушай, - сказала она, - хочешь стать моим любовником? А?
Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше - и грудь, и все такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так - признак.
– Я что-то не понял… - замялся Иван. - Как-то это до меня… не совсем… не того…
– Ванька, смотри! - раздался вдруг голос Ильи Муромца. - Смотри, Ванька!
– Начинается! - поморщился Иван. - Заванькал.
– Что начинается? - не поняла невеста; она не могла слышать голос Ильи: не положено. - Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.
– Да нет, - сказал Иван, - зачем? Я в том смысле, что… значит, это… дело-то такое…
– Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет - нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.
– А Баба-Яга-то?
– Она в гости улетела. А Горыныч на войне.
– Пошли, - решился Иван. - У меня полчаса есть еще. Побалуемся.
Вошли они в избушку… Иван скинул лапоточки и вольготно прилег пока на кровать.
– Устал, - сказал он. - Ох и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся…
– Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?
– Давай чего-нибудь на скорую руку… Время-то к свету.
– Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то посытней. - Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонек под таганком, поставила сковородку.
– Пусть пока разогревается… Ну-ка поцелуй меня - как ты умеешь? - И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться. - О-о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!
– Кто не умеет? - взвился Иван соколом. - Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты… Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!… Держишь?
– Держу? Ну?…
– Отпускай-ай, - заорал Иван.
– Погоди, сковородка перекалилась, наверно, - сказала дочь Бабы-Яги. - Ты смотри, какой ты! А ребеночка сделаешь мне?
– Чего же не сделать? - вовсю раздухарился Иван. - Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребеночком-то? С имя ведь возни да возни… знаешь сколько!
– Я уже пеленать умею, - похвасталась дочь Бабы-Яги. - Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю… и покажу.
Иван засмеялся: - Ну, ну…
– Счас увидишь. - Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану. - Ложись.
– Зачем я-то?
– Я тебя спеленаю. Ложись.
Иван лег… И дочь Бабы-Яги стала пеленать его в простыни.
– Холесенький мой, - приговаривала она, - маленький мой… Сынуленька мой. Ну-ка улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?…
– У-а-а, у-а-а, - поплакал Иван. - Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!…
Дочь Бабы-Яги засмеялась: - А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька… Ну вот… мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим… все дадим., Ну-ка, улыбнись мамочке.
Иван улыбнулся “мамочке”.
– Во-от… - Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть.
Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спеленатого Ивана… И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути.
– Утютюсеньки, - ласково сказал Горыныч. - Маленький… Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка улыбнись… Ну-ка?
– Мне не смешно, - сказал Иван.
– Аа-а, мы, наверно, того?… Да, маленький?
– По-моему, да, - признался Иван.
– Мамочка! - позвал Горыныч. - Иди, сыночек обкакался.
Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с лишенной…
Остолбенела. Молчала.
– Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришел, а вы грустные. - Горыныч улыбался всеми тремя головами. - Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят… Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка… С косточками! - Горыныч перестал улыбаться. - С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! - загремел он хором. - Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?… Я проглочу весь этот балаган за один раз!
– Горыныч, - почти безнадежно сказал Иван, - а ведь у меня при себе печать… Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь… того… штука! Так что ты не ори тут. Не ори. - Иван - от страха, что ли, - стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе. - Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он… Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то, глянь! Вон, в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лба, будешь тогда…
Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк… Только еще сказал тихо: - Не балуйся с огнем. Шуточки у дурака.
Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычем на колени.
– Возлюбленный мой, - заговорила она, - только пойми меня правильно: я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусное… тепленькое, в простынках.
– Вот твари-то! - изумился Иван. - Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во парочка собралась! Тьфу!… Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас!
И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки.
– Доигрался, сукин сын?! - закричал он на Ивана. - Допрыгался?! Спеленали!
Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы…
– Эт-то что еще такое? - зашипел он.
– Пошли на полянку, - сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку. - Там будет способней биться. - Он опять посмотрел на Ивана… Укоризненно сморщился. - Прямо подарок в кулечке. Как же ты так?
– Оплошал, Атаман… - Ивану совестно было глядеть на донца. - Маху-дал… Выручи, ради Христа.
– Не горюй, - молвил казак. - Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то… Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли цапнемся. Ну и уродина!…
– Какой у меня завтрак сегодня! - воскликнул Горыныч. - Из трех блюд. Пошли.
И они пошли биться.
Скоро послышались с полянки тяжелые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала.
Иван и дочь Бабы-Яги ждали.
– А чего это он про три блюда сказал? - спросила дочь Бабы-Яги. - Он что, не поверил мне?
Иван молчал. Слушал звуки битвы.
– Не поверил, - решила дочь Бабы-Яги. - Тогда он и меня сожрет: я как десерт пойду.
Иван молчал.
Женщина тоже некоторое время молчала.
– А казак-то!… - льстиво воскликнула она. - Храбрый какой. Как думаешь, кто одолеет?
Иван молчал.
– Я за казака, - продолжала женщина. - А ты за кого?
– О-о, - застонал Иван. - Помру. От разрыва сердца.
– Что, плохо? - участливо спросила женщина. - Давай я распеленаю тебя. - И она подошла было, чтобы распеленать Ивана, но остановилась и задумалась. - Нет, подождем пока… Черт их знает, как там у них? Подождем.
– Убей меня! - взмолился Иван. - Проткни ножом… Не вынесу я этой муки.
– Подождем, подождем, - трезво молвила женщина. - Не будем пороть горячку. Тут важно не ошибиться.
В это время на поляне сделалось тихо. Иван и дочь БабыЯги замерли в ожидании…
Вошел, пошатываясь, Атаман.
– Здоровый бугай, - сказал он. - Насилу одолел. А где эта… А-а, вот она, краля! Ну, чего будем делать? Вслед за дружком отправить тебя, гадину?
– Тю, тю, - замахала руками дочь Бабы-Яги. - О, мне эти казаки! Сразу на горло брать. Ты хоть узнай сперва, что тут было-то!
– А то я не знаю вас! - Атаман распеленал Ивана и опять повернулся к женщине: - Что же тут было?
– Да ведь он чуть не изнасиловал меня! Такой охальник, такой охальник!… Заласкаю, говорит, тебя до умопомрачения… И приплод, мол, оставлю: назло Горынычу. Такой боевитый, такой боевитый - так и обжигает!… - И дочь Бабы-Яги нескромно захихикала. - Прямо огонек!
Атаман удивленно посмотрел на Ивана.
– Иван…
– Слушай ее больше! - воскликнул Иван горько. - И правда бы, убить тебя, да греха ка душу брать неохота - и так уж там… невпроворот всякого. Хоть счас бы не крутилась!
– Но какой он ни боевитый, - продолжала женщина, словно не слыша Ивана, - а все же боевитее тебя, казак, я мужчин не встречала.
– А что, тебе так глянутся боевитые? - игриво спросил Атаман. И поправил ус.
– Брось! - сказал Иван. - Пропадем. Не слушай ее, змею.
– Да ну, зачем пропадать… Мы ее в плен возьмем.
– Пойдем, Атаман: у нас времени вовсе нету. Вот-вот петухи грянут.
– Ты иди, - велел Атаман, - а я тебя догоню. Мы тут маленько…
– Нет, - твердо сказал Иван. - С места без тебя ке тронусь. Что нам Илья скажет?
– Мх-х, - огорчился казак. - Ну ладно. Ладно… Не будем огорчать Муромца. До другого разочка, краля! Ишь ты, усатая. Ох, схлестнемся мы с тобой когда-нибудь… умы на усы! - Атаман громко засмеялся. - Пошли, Ивашка. Скажи спасибо Илье - он беду-то почуял. А ведь он остерегал тебя, чего не послухал?
– Да вот… вишь, мы какие боевитые… Не послухал.
Иван с Атаманом ушли.
А дочь Бабы-Яги долго сидела на лавочке, думала.
– Ну и кто же я теперь? - спросила она сама себя.
И сама же себе ответила: - Вдова не вдова и не мужняя жена. Надо кого-нибудь искать.
В библиотеке Ивана и донца встретили шумно и радостно.
– Слава богу, живы-здоровы.
– Ну, Иван, напужал ты нaс! Вот как напужал!…
– Ванюша! - позвала Бедная Лиза. - А, Ванюша!
– Погоди, девка, не егози, - остановил ее Илья, - дай сперва дело узнать: как сходил-то, Ванька? Добыл справку?
– Целую печать добыл - вот она. - И Иван отдал печать.
Печать долго с удивлением разглядывали, крутили так, этак… Передавали друг другу. Последним, к кому она попала, был Илья; он тоже долго вертел в огромных пальцах печать… Потом спросил всех: - Ну так… А чего с ней делать?
Этого никто не знал.
– И зачем было посылать человека в такую даль? - еще спросил Илья.
И этого тоже теперь никто не знал. Только Бедная Лиза, передовая Бедная Лиза, хотела выскочить с ответом: - Как это ты говоришь, дядя Илья…
– Как я говорю? - жестко перебил ее Муромец. - Я говорю: зачем надо было посылать человека в такую даль? Вот печать… Что дальше?
Этого и Бедная Лиза не знала.
– Садись, Ванька, на место и сиди, - велел Илья. - А то скоро петухи грянут.
– Нам бы не сидеть, Илья! - вдруг чего-то вскипел Иван. - Не рассиживаться бы нам!…
– А чего же? - удивился Илья. - Ну, спляши тогда. Чего взвился-то? - Илья усмехнулся и внимательно посмотрел на Ивана. - Эка… какой пришел.
– Какой? - все не унимался Иван. - Такой и пришел - кругом виноватый. Посиди тут!…
– Вот и посиди и подумай, - спокойно молвил Илья.
– А пошли на Волгу! - вскинулся и другой путешественник. Атаман. Он сгреб с головы шапку и хлопнул ее об пол. - Чего сидеть?! Сарынь!…
Но не успел он крикнуть свою “сарынь”, раздался трубный глас петуха: то ударили третьи.
Все вскочили на свои полки и замерли.
– Щадка-то! - вскрикнул Атаман. - Шапку оставил на полу.
– Тихо! - приказал Илья. - Не трогаться! Потом подберем… Счас нельзя.
В это время скрежетнул ключ в дверном замке. Вошла тетя Маша, уборщица. Вошла и стала убираться.
– Шапка какая-то… - увидела она. И подняла шапку. - Что за шапка?! Чудная какая-то. - Она посмотрела на полки с книгами, - Чья же это?
Персонажи сидели тихо, не двигались… И Атаман сидел тихо, никак не показал, что это его шапка.
Тетя Маша положила шапку на стол и продолжала убираться.
Тут и сказке нашей конец.
Будет, может быть, другая ночь… Может быть, тут что-то еще произойдет… Но это будет уже другая сказка. А этой - конец.