Сколько лет прошло, а Наташа в мельчайших деталях помнила те каникулы, когда их седьмой класс, заняв второе место в спартакиаде школ, всем составом выехал в летний спортивный лагерь на берегу Мексиканского залива. Стоило лишь закрыть глаза, и словно оживали, выплывали из памяти цепочка тростниковых “индейских” бунгало вдоль побережья, пляж в верблюжьих горбиках дюн и море… Иногда зеленое, иногда синее, иногда серое, а иногда даже розовое. То ровное, бар. хатистое, как моховые болота под Вологдой, то веселое и игривое, как сами по себе прыгающие пенные рояльные клавиши.
Но только на поверхности море бывало разным. Под водой же, казалось, всегда царят спокойствие и постоянство. Случались и штормы, конечно, тогда что-то менялось и под водой, поднимало ил, например, но в плохую погоду их на берег не пускали, и, может, поэтому - а может, и потому, что пасмурных дней в июле почти не бывало, вода в заливе запомнилась Наташе ласковой и совсем, совсем прозрачной. Она и воспринималась даже не как вода, а как небо - такое же чистое, голубое и солнечное. С той лишь разницей, что “нижнее небо” было мокрое и соленое. Да и чудес в нем было не в пример верхнему. Стоило опустить в воду лицо, закрытое мягкой полумаской, - и ты попадал в удивительный, добрый мир, похожий на сад из волшебной сказки. Только на его клумбах росли не розы, а розовые кораллы, и вокруг них порхали не пестрые мотыльки, а пестрые рыбы с не менее пестрыми, веселыми названиями: рыба-бабочка, рыба-клоун, рыба-попугай…
Вместе с другими ребятами Наташа ныряла за подводными “сокровищами” - обросшими ракушечником камнями, которые они, с трудом выкопав из песка, пытались расколоть и обнаружить в них оловянную ложку с надписью по-латыни или монету времен Колумба. Сокровища “открываться” не спешили, и тогда они собирали на бусы крохотных, в шоколадную крапинку морских “божьих коровок”, ползающих по стволам кораллов, или, набрав в легкие побольше воздуха, ложились на дно и подсматривали, как проворные гребешки, хлопая створками, удирают от хищных морских звезд. И конечно, коллекционировали крупные ракушки - “тритонов”, “слоников”, “разверток”.
Но найти их можно было подальше от берега, а заплывать туда отваживались главным образом мальчишки. Нет, вовсе не потому, что девочки плавали или ныряли хуже. Просто, когда ребята, ускользнув после обеда от воспитателей, собирались в темном кинозале, кто-нибудь непременно заводил разговор об ужасных акулах-людоедах, скатах больше дисколета, гигантском морском змее. Все прекрасно знали, что ультразвуковая сетка не допустит к пляжу ни одну акулу и что скат-манта, в самом деле достигающий внушительных размеров, грызет преимущественно ракушки, а морской змей - по-прежнему легенда, которую за столько веков так и не удалось подтвердить, и тем не менее мало кто решался доплыть до того места, где чудесные сады обрываются и под тобой непроглядным водяным туманом распахивается бездна…
Накупавшись до одури, не в силах больше сопротивляться голоду, они вылезали на берег и варили в морской воде моллюсков.
Наташа словно опять ощутила во рту горьковатое, упругое, изумительно нежное мясо…
– Наташа! - раздался в шлеме голос Стаса. - Ты не заснула?
– Ой, извини, задумалась, - виновато отозвалась девушка. - Детство вспомнила, Мексиканский залив. Тут так похоже…
– Вот и снимай больше, дома фильм гостям показывать будешь: “Через Кайобланко - к детству”… Гляди, какая симпатяга! - Стае указал на остроносую змеиную головку, выглядывающую из-под камня. Вдоль узкой челюсти и между злых рубинчиков глаз, украшая зубастую мордочку, колыхалась темная бахрома.
Наташа стремительно подплыла ближе, почти вплотную.
Прижала к плечу похожую на толстоствольное ружье записывающую камеру и, включив ее, стала снимать объект: но это была не просто съемка, а собирание различными приемниками камеры множества разной информации об объекте в специальный компьютер.
– Знаешь, Стасик, - сказала Наташа, - она мне напоминает мурену.
– Похожа, - согласился Стае. - А эта кого напоминает?
– Которая? - встрепенулась Наташа.
– Впереди, слева.
Наташа посмотрела, куда показывал Стае, и увидела тощую, полупрозрачную, как рисовая лапша, рыбу с несуразно большой головой. Рыба висела в воде вертикально, будто полиэтиленовый галстук на невидимом гвоздике, и лениво шевелила широкими перепончатыми плавниками.
– Достанешь отсюда? - спросил Стае.
Наташа прикинула расстояние: до “лапши” оставалось не менее восьми метров. Под водой датчикам слишком далеко…
– Нет, - ответила она, - для инфрапараметров далековато. Кроме видеозаписи, мало что получится.
– Тогда подплыви поближе, только аккуратно.
Наташа толкнулась ластами и осторожно приблизилась к рыбе. Та, не меняя “галстучной” позы, попятилась назад, предусмотрительно избегая слишком близкого знакомства. Наташа прибавила скорости, но рыба, приняв горизонтальное положение, превратившись в прозрачную извивающуюся синусоиду, скрылась в камнях.
– Упустила? - огорчился Стае. - Так я и знал. Лучше б я ее подстрелил…
– Не переживай. Она прошмыгнула вот в ту расщелину, я заметила. Если там нет второго выхода, она от нас никуда не денется.
Они подплыли к ложбинке в скале, куда скрылась рыба, и Стае с трудом втиснул туда голову. Ничего не увидел - словно густой черной нефтью залило стекло шлема.
– Ни зги не видно, - сообщил он Наташе. - Мрак кромешный.
– А ты посвети, - Наташа вложила ему в ладонь неширокую трубку съемочной камеры. Стае пытался просунуть руку рядом с головой, но безуспешно, рука не проходила.
– Тьфу ты! - досадливо буркнул Стае.
– А давай я попробую, - предложила Наташа. - У меня габариты поменьше.
Стае уступил девушке место. И действительно, вытянув руку с камерой перед собой, Наташа по самые плечи вошла в расщелину.
– Ну, что там? - нетерпеливо спросил Стае.
– Сейчас… - Наташа включила подсветку на камере, и белый луч, перечеркнув темноту, уперся в неровную каменную стену напротив. - Ой, до чего же здорово!
– Так не томи: снимай и рассказывай.
– Тут небольшой грот - метра три в длину, около метра в высоту.
– За камнями там ничего опасного не притаилось?
– Нет. Все просматривается. Чудовищ пока не видно.
Но живности полно, как в аквариуме. Крупнее всех наша приятельница, рыба-”лапша”. Забилась в дальний угол и машет на меня плавниками. Гонит, наверное. Уйду, уйду, потерпи немного. И не бойся, глупая: это Кирсанов хотел тебя из станнера…
А я только сфотографирую.
– Наталья! - с шутливой суровостью оборвал ее Стае. - Зачем дискредитируешь эколога перед аборигеном?
– Считаешь, “лапша” понимает по-русски? Тогда больше не буду. - Наташа рассмеялась. - Лучше переключусь на других кайобланцев… Вот, например, в полуметре от моего носа шевелит длиннющими усами омар. Копия нашего. Только, видимо, еще больший домосед.
– А как ты определила?
– Он сидит на отвесной стене, у него вместо нoг - присоски. На таких много не нагуляешь. Но клешни у него есть, причем бойцовая клешня, - граммов триста, не меньше. Ты любишь клешни омаров, Стае?
– Люблю. Средиземноморских. Синтезированные.
– Жаль, а я тебе его хотела подарить. Ну, раз так, пусть сидит себе дальше. Еще тут стайка барабулек с палец. Видел бы ты, какую акробатику они вытворяют на свету…
– Наверное, не нравится.
– Не нравилось бы - не бегали за лучом как привязанные. Скорее они дают концерт в честь пришельцев, то есть нас с тобой… Еще улиток на стенах полно. Ракушек мелких. А в левой стенке трещина узкая, из нее глаз растет.
– Как “глаз”?! - опешил Кирсанов.
– Ну как, вот так: обычный глаз, пуговкой. И покачивается на тонком стебельке.
– Глаз один?
– Один.
– А он не подмигивает, нахал?!
– Увы. Страсти в его взгляде незаметно. Скорее - печаль. Скучно ему тут, сиротинушке, тоскливо.
– Наташа, а в трещину к сиротинушке никак не заглянуть? - сгорая от любопытства, поинтересовался Стае. - Должен же быть у глаза хозяин.
– Нет, Стасик, никак. Не достану.
– Жаль, - вздохнул Стае.
– Да, забыла, еще тут есть кораллы, тоже веточками, как на дне, но совсем тонкие.
– Странно, - удивился Стае, - кораллы - и в пещере, в полной темноте. Ну да ладно, дома разберемся. Вылезай.
– Сейчас, только сниму еще разочек… - Наташа снова обвела грот камерой, стараясь, чтобы ничто не укрылось от пытливого ока прибора. Тщательно отсняв содержимое в пещерке, Наташа выключила подсветку. - Иду! - сообщила она, решительно взмахнула ластами и… не сдвинулась с места: обратного хода ласты не давали. Наташа попыталась извлечь из расщелины хотя бы руку, но для этого ее надо было согнуть, и тогда локоть задевал за внутренний край прохода. Наташа попробовала оттолкнуться свободной рукой, однако и это оказалось невозможным - чтобы оттолкнуться, требовалось поднять руку, а чем выше рука поднималась, тем плотнее плечо закупоривало расщелину. Наташе вдруг стало страшно. - Стае! - вскрикнула она, и в ответ услышала его смех. Страх тут же прошел. Она представила, как неуклюже, наверное, выглядит она со стороны: пробкой застрявшее в камнях туловище, нелепо болтающиеся ноги…
– Прекрати смеяться, - потребовала она. - Лучше вытащи меня отсюда.
Стае взял ее за лодыжки, коротко рванул - и освобождение состоялось.
Машинально, словно отряхивая с себя невидимую пыль, Наташа провела ладонями по шлему и плечам скафандра. Хотела сказать Стасу что-нибудь сердитое, ко, поглядев в его добродушное, такое милое от ямочек в уголках рта лицо, только покачала головой.
– Ну и вредный же вы тип, Станислав Викторович, - произнесла она с улыбкой. - Что будем делать дальше?
– Не устала?
– Нет, конечно!
– Тогда еще часочек поплаваем - и назад.
Они не спеша двинулись дальше, поминутно останавливаясь, чтобы запечатлеть очередного экзотического обитателя моря, полюбоваться необычной водорослью, рассмотреть причудливый коралл. Они плыли без ориентировки - кольцевая форма подводного скалистого островка-атолла, куда совершил вынужденную посадку дисколет, не позволяла сбиться с пути и заблудиться.
Медленно шевеля ластами, Стае и Наташа парили над дном, похожим на причудливый восточный ковер. Оба знали, что космический корабль, хоть его и не видно, совсем рядом, и за его стенами можно в считанные минуты укрыться от любых опасностей.
Поэтому, когда краем глаза Стае заметил проскользнувшую в синеве крупную тень, он не слишком встревожился, но на всякий случай предложил Наташе держаться поближе к скалам.
– А что это было? - настороженно спросила девушка.
– Не знаю, не разглядел. Но…
– Что “но”?
– Похоже, сейчас состоится повторная демонстрация…
И в самом деле, тень снова появилась в поле зрения, но на этот раз не исчезла, а приблизилась, и во флегматичном щучьем силуэте Стае узнал вчерашнюю барракуду. “Хотя с чего я взял, что вчерашняя? - мелькнуло в голове у Стаса. - Вряд ли она здесь одна-единственная”. Он прислонился спиной к камням рядом с Наташей.
– Наташенька, - слишком уж спокойным голосом сказал Стае, - ты, если она решит покружить вокруг нас, давай-ка ее поснимай, не стесняйся. А я на всякий случай подстрахую… - Он достал из кобуры станнер, большим пальцем утопил кнопку предохранителя. Обыкновенно всякий раз, когда в минуту опасности на чужих планетах он брал в руку эту изящную смертоносную вещицу, приходило ощущение непоколебимой уверенности в себе, в собственной безопасности. Обыкновенно, но не сегодня. То ли непривычная легкость, почти невесомость станнера в морской воде, то ли ограниченная видимость, делающая и без того чуждую подводную среду еще более таинственной и зловещей, но Стае вдруг показался себе беззащитным, совсем маленьким человеком в полном неведомых угроз мире. Стае включил связь с кораблем.
– Ну, что вы там молчите? - вяло поинтересовался Чекарс. Даже через динамики улавливалось плохо прикрытое, с легким оттенксм зависти недовольство. И оттого, что тон Чекарса не изменился, остался таким же, как все эти дни, оттого, что Роберт был так замечательно постоянен в своей занудности, все встало на свои места. Исчезли страх, неуверенность.
– Новостей не было, - сообщил Стае. И, хмыкнув, добавил: - А сейчас тебе передает привет твоя подружка.
Чекарс ничего не сказал, ожидая очередного подвоха, и Наташа весело пояснила:
– Подружка - это не я, Бобби. Нет, то есть и я, конечно. Но Стае имеет в виду барракуду.
– Она нападает? - забеспокоился Роберт.
– Пока нет, - сказал Стае, - просто знакомится. Но что ей взбредет в ее рыбьи мозги, неизвестно.
– Вот что, давайте немедленно обратно! - потребовал пилот. - С этим не шутят.
– Да какие уж шутки! Только домой нам идти пока несподручно, не хочется нашей красавице спину показывать. Лучше мы переждем у скалы. По твоему методу, Боб. Ну что, биохимик Сергиенко, - обратился Стае к девушке, -не жалеешь, что не осталась на борту?
Вместо ответа Наташа решительно вскинула камеру, нацелилась на барракуду, которая уже плыла прямо на них. Испугавшись резкого движения, хищница круто взмыла вверх, выполнила подводное сальто с разворотом и отвернула назад, к границе видимости.
– Если она сунется еще раз, - пообещал Стае, - я ее прикончу.
– Обожди! Все-таки я снимала далековато, многие параметры могут не найти.
– И что ты предлагаешь?
– Пусть подойдет поближе.
Словно поняв приглашение, барракуда опять устремилась к ним. И опять, но теперь уже вдвое ближе, ушла в сторону. Сверкнуло жирное желтое брюхо.
– Успела? - спросил Стае.
– Успела, - подтвердила Наташа, но камеру не опустила: барракуда снова шла в атаку.
Первый выстрел Кирсанов сделал, когда до барракуды оставалось метров пять. Тоненькая серебряная цепочка потянулась от дула станнера к рыбине, ткнулась в крутой угрюмый лоб.
В освоенной человечеством Вселенной нет такого живого существа, которое устояло бы против парализующего действия стан-иглы. Ей не надо пробивать плоть - стоит ей чуть коснуться кожи, и микрокомпьютер, к этому моменту уже успев проделать необходимые расчеты, даст биомагнитный импульс.
Один-единственный, короткий, бесшумный - и любое животное падает бездыханным. В девяноста девяти случаях из ста из стан-паралича выйти не удается, животное гибнет, и поэтому станнерами снабжаются лишь специальные экспедиции, да и те имеют право применять их лишь в исключительных обстоятельствах.
У Стаса была возможность лично убедиться, как безотказно действует станнер на взбесившегося канадского волка, драконатрекаба на планете Фаргола или песчаного подкопщика в пустынях Аль-Сафиры. Однако проклятая барракуда, казалось, даже не почувствовала укола. Она продолжала надвигаться, отвесив нижнюю челюсть.
Стае успел выстрелить еще дважды, потом приплюснутая морда возникла перед самым шлемом. Все вскипело, слилось в один отчаянный ком, открытая пасть с ребристым зубастым небом, твердый как камень бок, в который он уперся стволом, визг Наташи, удар похожего на широкий ремень с бахромой хвоста, от которого загудела в ушах… Потом барракуда повернулась и опять исчезла в синей непроглядной туче.
Шум в ушах не проходил, сквозь него пробился голос Чекарса.
– Что с вами? - кричал пилот. - Стае, Наташа, отвечайте!
Стае посмотрел на Наташу, боясь увидеть что-нибудь страшное, но девушка была невредима. Она стояла, закрыв лицо руками. На коралловом сучке у ее ног повисла оброненная камера. В титановом корпусе поблескивали свежие глубокие царапины.
“Хватила за объектив, - отметил Стае, - удачно. Для нас. Но почему, почему не сработал станнер? Хотя какая сейчас разница почему. Факт - защищаться нечем. На прочность скафандров тоже надежда слабая…”
– Боб, - позвал Стае. - Плохо дело, похоже. Станнер не подействовал. Мы целы, но еще одна атака - и я не знаю…
Барракуда снова шла на них.
Стае шагнул вперед, заслонил девушку, поднял перед собой станнер, держа его обеими руками. Стае видел лишь единственный шанс и, каким бы слабым этот шанс ни был, собирался его использовать.
Подпустив барракуду вплотную, почти засунув ствол в хишную пасть, Стае выпустил в темно-алую дыру глотки одну за одной три стан-иглы. И в то же мгновение барракуда замерла, застыла, превратилась в каменное изваяние.
– Уф-ф! - выдохнул Стае. И сразу ощутил, что все тело, каждая мышца подергиваются противной мелкой дрожью нервного перенапряжения. Он поднял руку, чтобы вытереть пот со лба, потом вспомнил, что в скафандре.
– Все, Наташенька, не бойся, - повернулся он к девушке. - Отохотилась рыбка, не по зубам ей станнер все-таки оказался. Слышишь, Боб, готова барракуда! Встречай нас, как договорились.
– Ну, Стае, я тебе устрою встречу! - с облегчением и угрозой пообещал Чекарс и отключился от связи.
Наташа отняла ладони от стекла шлема. В ее лицо, побледневшее до синевы, постепенно стала возвращаться краска.
Впервые в жизни ей угрожала реальная смертельная опасность.
– Где она? - еле слышно спросила девушка.
Стае отступил в сторону: - Вот, можешь погладить…
Барракуда была совсем рядом, она словно закостенела, сохранив при этом позу, в которой находилась в момент атаки: круто изогнутый хвост, одним движением готовый послать тело в решающий бросок, алчно растопыренные плавники и жабры, широко распахнутая пасть… Однако что-то в ее положении было неестественно - что-то такое, что сразу бросается в глаза и в то же время настойчиво ускользает от понимания. Стае уже заметил эту неестественность, но приписал ее действию станнера - то, что в жизни, в движении красиво и гармонично, в статике, парализованное оружием, может казаться искусственным, даже безобразным.
И тут Наташа спросила:
– Стае, а почему она висит?
Стае понял наконец, что было неестественного в барракуде: она не тонула! Вместо того чтобы опуститься на дно, как и положено неподвижному телу, которое тяжелее воды, или вместо того, чтобы всплыть на поверхность, если она - чего не бывает! - легче воды, рыбина замерла точно на том уровне и месте, где застал ее выстрел. Но зависнуть так, между “небом и землей”, она может только в одном случае - если у нее нулевая плавучесть. А это практически невозможно. Стае шагнул к парализованной хищнице, недоуменно присматриваясь, и вдруг увидел, что в красных бусинах глаз горит злобный, яростный огонь - не мертвый, застывший, а живой. “Ничего себе живучесть”, - удивился Стае и потянулся, чтобы потрогать темный шершавый бок, но в нескольких миллиметрах от бугристой шкуры барракуды его пальцы остановила невидимая преграда.
Это было так неожиданно, что Стае отпрянул. Потом схватил Наташу за локоть: Все. Быстро возвращаемся. Немедленно.
– Но что случилось?
– Не спрашивай, дома расскажу.
Наташу, еще не полностью оправившуюся от недавнего испуга, долго уговаривать не пришлось, неистово работая ластами, они устремились к дисколету и через две минуты уже очутились у шлюза.
За этот короткий подводный спринт они только один раз обернулись - и как раз вовремя, чтобы увидеть, как барракуда распрямилась, освободившись от сковавших ее чар, и, насмерть перепуганная, бросилась в противоположную сторону.
Чекарс не вышел их встречать, только сообщил по радио, что просит через час всех собраться в кают-компании. Ни Стае, ни Наташа не стали спрашивать зачем. Было ясно, что тема для серьезного разговора есть. Завтра взлетать, и надо подвести итоги по Кайобланко. А во-вторых, необходимо обсудить ошибки, чуть не стоившие нескольких человеческих жизней, - обсудить, чтобы больше их не повторять.
Они сидели треугольником, лицами друг к другу, в мягких низких креслах - собранные, сосредоточенные, успев подумать, о чем станут говорить товарищам. Стае крутил в руках проволочную головоломку, но видно было, что мысли его заняты отнюдь не фигурками из колец. Чекарс с трудом сдерживал ярость: на лбу и щеках у него выступили красные пятна, брови, если так можно назвать лишенные растительности надбровные дуги, были нахмурены, маленькие глазки запали еще глубже, чем обычно. То и дело Роберт проводил ладонью по голове, приглаживая почти не существующую шевелюру - признак крайнего раздражения. Наташа была расстроена и встревожена предчувствием надвигающейся ссоры. Заметив, что пилот куснул пухлую нижнюю губу, Наташа поняла, что сейчас он выскажет Стасу все накипевшее, и поспешила заговорить первой:
– Ребята, только давайте спокойно. Конечно, получилось не слишком удачно. Но обошлось же…
– Ага, обошлось! - выкрикнул, сорвавшись от негодования на фальцет, Роберт. - Так что же мы? Давайте поблагодарим Кирсанова Эс Be. За решительность, так сказать, в критической ситуации. Это же так ценится: сохранить самообладание в критической ситуации! Только вот кто эту критическую ситуацию создал?
– Ну разве он? - вступилась Наташа. - Кто мог знать…
– Ах не он! А дисколет кто утопил? Из-за безответственности своей, несерьезности утопил. А вопреки элементарному здравому смыслу кто нас на дне задержал? В чью голову - упрямую, как не знаю что, - пришло взяться за исследования под водой, не имея на то ни специальной подготовки, ни оборудования? А станнер! Кто хвалился, что переделал станнер для подводной стрельбы?
– Ну, уж тут ты, Бобби, не прав. Стаккер стрелял, я сама видела. Только почему-то плохо действовали стан-иглы.
– “Почему-то”! - фыркнул Чскарс. - Проверить надо было предварительно все, тогда бы не пришлось гадать почему.
– Стае проверял, - не уступала Наташа. - Просто барракуда оказалась такой… Такой толстокожей. Все же заснято, вот обработаем записи, и увидим, что у нее не так.
– Это не у барракуды “не так”. Это у него, - пилот указал пальцем на притихшего Стаса, - “не так”. Вот кто действительно толстокожий. Ты помнишь, сколько раз я его предупреждал? Нет, ему все шуточки, а они чуть не обернулись трагедией. Слава богу, барракуду хоть в последний момент ненадолго парализовало. А запоздай действие иглы на пару секунд? Или очнись ваша барракуда на минуту раньше? Да не молчи ты, в конце концов! - не выдержав, крикнул он Кирсанову. Молчание эколога озадачивало его и еще больше выводило из себя, он был готов к чему угодно - спору, оправданиям, встречным упрекам, наконец, но такой покорной пассивности он не ждал.
– Правда, Стае, скажи что-нибудь, - попросила Наташа. - Как ты думаешь, почему стан-иглы так плохо действовали?
Стае сунул в карман головоломку, посмотрел не на Наташу, а на Чекарса.
– Я не думаю, что стан-иглы действуют плохо, - бесцветным голосом произнес он.
– “Не думаю”! - передразнил Роберт. - Так, может, они, по-твоему, сработали безупречно?
– Нет. Вообще не сработали.
– То есть как “вообще”? - удивилась Наташа. - Я сама видела, как барракуду парализовало.
– Нет, это был не стан-паралич. Барракуду держало какое-то поле. А потом отпустило.
– Какое поле? - опешил Роберт.
– Не знаю какое. Но сталкиваюсь с ним здесь, под водой, уже второй раз. Впервые это было, когда вчера мы с тобой возвращались на корабль. Помнишь, я задержался, так мне сковало руку.
– Парализовало? - попытался уточнить пилот.
– Нет, именно сковало. Это ощущение трудно передать, невозможно было даже пошевелить кончиком пальца. Словно рука непостижимым образом очутилась в тысячетонной гипсовой отливке, идеально подогнанной под ее форму… Но тогда я решил, что это от усталости. Тем более что ощущение длилось какой-то миг.
– А теперь, сопоставив оба происшествия, ты считаешь…
– …Что барракуду держала та же сила. Откуда это силовое поле берется, станет ясно, когда полностью расшифруют пленки, однако в его существовании я почти не сомневаюсь. Более того, я предполагаю… - Стае сделал паузу, будто раздумывая, поделиться ли еще одним невероятным выводом. - Мне кажется, что ноле это генерируют кораллы.
– Ну, знаешь… - с уважением протянул Чекарс, отдавая должное столь смелой фантазии. Гнев его остыл, сменившись любопытством: - И как, по-твоему, они генерируют? И зачем?
– Трудно сказать. Возможно, они таким образом охотятся. Или защищаются. Ведь, собственно, что такое кораллы: примитивные кишечнополостные, класс, в который, кроме собственно кораллов, входят еще морские анемоны и медузы. Вообще этот класс весьма представителен - в нем более шести тысяч видов, но мало кто образует такие обширные колнии, как мадрепоровые кораллы, или рифовые строители. Всю свою короткую жизнь они занимаются лишь тем, что спешно пристраивают к родительскому дому собственный известковый мезонинчик, чтобы успеть дать потомство - а размножаются они неполным почкованием - прежде, чем их настигает естественная или насильственная смерть. Конечно, чего ты смеешься? - кивнул Стае Наташе, не удержавшейся от улыбки при слове “насильственная”. - Думаешь, их скорлупа надежная защита? Да существует множество рыб, которые запросто грызут их, как семечки. А морские черви, а губки… Никогда не попадались вам кораллы с аккуратно просверленными дырочками, потерявшие свой цвет? Их работа.
– Так что жизнь не сладкая, - заметила Наташа.
– Вот именно. И кораллы, естественно, как могут защищаются. Пассивно, замуровывая себя в известковую трубку. И активно: у полипов есть клетки, которые вырабатывают весьма эффективное оружие - нематоцисты, такие длинные, свернутые пружинкой жгутики, которые выстреливаются, обхватывают противника или жертву и впрыскивают яд…
– Знаю! - вспомнила Наташа. - Однажды в Мексиканском заливе я прислонилась к такому - нас местные ребята учили, что “ядовитые” кораллы чуть светлее обычных, розовых, а я не обратила внимания, думала, нарочно пугают. Так потом целую неделю у меня бок был как ошпаренный, даже кожа слезала.
– Вот видишь. Всем надо уметь обороняться. И как знать, какой способ обороны выработали в процессе эволюции здешние кораллы? Может быть, именно силовое поле: для крупной колонии оно, наверное, идеальный способ коллективной защиты. А наши действия - вон мы их сколько накрошили, оглядитесь - вызвали оборонительную реакцию. Даже необязательно действия. Просто наши размеры, объем биомассы, могли показаться кораллам опасными,…
– А это объясняет, почему кораллы “схватили” барракуду! - подхватила Наташа. Гипотеза Стаса уже покорила ее своей достаточно убедительной логикой и романтичностью - чего-то подобного она втайне и ждала от своей первой экспедиции на неисследованную планету. - У барракуды биомасса почти такая же, как у человека. И потому же в свое время они “схватили” и тебя!
– Может быть, и так, - согласился Стае. - Но я не исключаю и другой вариант.
– Какой? - нетерпеливо спросила Наташа.
– Вспомни. Там, у камня, мы стояли рядом, и вдвоем с тобой обладали явно большей биомассой, мешали барракуде. А значит, по этой теории, представляли для кораллов и большую опасность. Однако кораллы сжали не нас, а барракуду. Причем в самый критический для нас момент, когда она была совсем близко. Такая избирательность в объектах и во времени… Конечно, возможно, что кораллы рефлекторно защищали себя от барракуды, но… - Стае сделал паузу, чтобы собраться с духом и высказать мысль, еще час назад казавшуюся абсолютно невероятной, но сейчас, в процессе разговора, окрепшую настолько, что невозможно было ее не высказать товарищам. -…Но возможно, что они и сознательно спасали нас от нее!
Наступила тишина. У Наташи округлились глаза, превратившись в два блестящих удивленных блюдечка. Роберт сразу посерьезнел. Он почувствовал пилотским чутьем, что предположения, высказанные экологом, повлекут за собой решения, по важности чрезвычайные. Не только для большой науки, а может быть, и вовсе не для нее. А для их маленькой научной экспедиции в целом. Чекарс тряхнул головой, отгоняя непонятное беспокойство.
– Гипотеза заманчивая, - сказал он, - и даже стройная. Но авантюрная, в твоем духе, Стае. Впрочем, я не ученый, мне трудно судить. Если ты вдруг окажешься прав, Стае, то ты открыл такое… Кайобланко станет самой известной после Земли планетой. А ты на правах первооткрывателя сможешь бывать тут когда захочешь. Или возглавишь экологический центр. А может быть, и войдешь в комиссию по Контакту… - Роберт остановился, заметив, что его уводит не туда, - с чего это он принялся разрисовывать Кирсанову перспективы? Неужели подсознательно для того, чтобы перехватить инициативу, увести эколога в сторону и не дать разговору дойти до той точки, откуда вернуться уже будет невозможно? Пилот кашлянул, чтобы скрыть замешательство, и продолжил уже в своей обычной, четкой, суховатой манере: - Но это потом. Через год или чуть раньше. В общем, жизнь покажет. А нам надо трогаться. Надеюсь, ты не потребуешь, Стае, задержаться еще. Что мы сумеем тут сделать нашими силами? Только время тянуть.
– Ты прав, Боб, - сказал Стае. - Сюда нужно полновесную научную экспедицию, целевую, специализированную, чтобы все досконально выяснить и проверить. И ты прав, что нам пора трогаться - необходимо, не теряя времени, доставить домой информацию. Может быть, даже не залетая на Кайонегро. Но…
– Что “но”? Что ты все недоговариваешь? “Может быть…”, “вдруг…”, “но…”. Выкладывай, о чем думаешь.
– Скажи мне еще раз, Боб: мы в состоянии подняться, хотя бы до поверхности, на вертолетной тяге?
– Ты же знаешь, что пропеллеры искорежены и их не исправить. А запасные в прицепе. Стартовать надо только на ионной тяге.
– А-а-ах! - даже не вскрикнула, выдохнула сдавленно Наташа и зажала рот ладонями. Потом отняла руки от лица и прошептала: - А кораллы! Как же кораллы! Мы же… их… УБЬЕМ!!!
На пороге появился хозяин дома, главный эколог планеты, руководящий научным штатом из пяти человек. Эколога отличали вызывающая молодость, красная клетчатая ковбойка и веселые задиристые серые глаза. Таким, по крайней мере, Стае был в первый день их знакомства на Анторге, таким знала Наташа своего начальника и друга. Но разве только экология объединяет их со Стасом? Нет! Их связывает - причем все крепче - что-то еще, и что “что-то” уже начало проявляться в этой экспедиции.
“Что же с нами будет?” - подумала Наташа и растерла по щекам слезы. Что теперь будет, когда они сами поставили себя перед жуткой проблемой “мы или они”? Не взлетать? Запаса автономии хватит на несколько месяцев. Пусть даже полгода. А потом что? Все тот же выбор: остаться под водой навсегда, похоронить себя заживо - или взлететь и в пламени реактивных дюз спалить колонию кораллов. А может, не кораллов? Неужели Стае прав, они столкнулись с коллективным интеллектом? Впрочем, почему бы нет, руководствуются же коллективным инстинктом пчелы в ульях. А муравьи! Ни один исследователь восхищался организацией муравейника, поразительно сложной для насекомых. Кого только нет в хитроумных галереях, залах, подземельях муравьиного дворца-государства - от царицы, главы рода и гаранта его продолжения, до трудолюбивейших строителей и преданных солдат. Причем каждый муравей ставит интересы муравейника выше собственной жизни.
Все самозабвенно заняты своим делом на своем месте. Чем не разделение труда, к которому человечество пришло лишь после тысяч лет существования первобытными общинами. С той, правда, решающей разницей, что работа муравьев, такая целенаправленная и рациональная, все же неосмысленна в отличие от зачастую малоразумного, но все же осознанного труда человека. И тем не менее некоторые ученые считают, что, не будь на Земле человека, следующими претендентами на корону интеллекта стали бы именно муравьи. А фантасты! Те прямо создавали на страницах своих произведений десятки муравьиных цивилизаций, порой мирно соседствующих с человеком, порой вступающих с ним в смертельную борьбу. Ну, хорошо. Муравьи, пчелы, термиты могли бы при определенных обстоятельствах развить коллективный инстинкт в коллективный интеллект, это мы допускаем. Так почему бы не допустить то же самое в отношении кораллов?
Наташа подошла к столу, взяла в руки тяжелую каменную ветвь, преподнесенную Стасом, - из-за нее, возможно, они впервые узнали о существовании силового поля.
Ветвь на первый взгляд ничем не отличалась от “оленьих рогов” из земных тропических морей: тот же углекислый кальций, в результате цепи превращений ставший шершавым, покрытым кружевной резьбой деревцем с хрупкими побегами, сверкающими стерильной белоснежностью - после автоклава и химобработки на них не осталось ни единой органической клеточки.
Наташе вспомнилось, как очищали кораллы горластые, черноглазые мальчишки-мексиканцы: свежеотломленный коралл клали в таз с водой и выставляли на солнце. Вода буквально за день зацветала, коралл из оранжевого превращался в буро-зеленый, а через пару суток, когда все полипы в коралле успевали погибнуть и разложиться, его извлекали и промывали под напором воды из шланга. На глазах осклизлая зловонная ветка обращалась в восхитительный бело-розовый цветок.
По старой сибонейской сказке, кораллы и есть подводные цветы, заколдованные старой морской ведьмой. Чтобы скрыть от людей их красоту и многие волшебные свойства, она превратила цветы в камни и спрятала их на дне. Но от людей трудно что-либо утаить. Не повезло и морской ведьме - не уберегла она свои сокровища.
Разглядев красоту подводных садов, стали люди делать из кораллов украшения, и слава о них пошла по всему миру. Даже там, где о теплых морях знали лишь по рассказам велеречивых купцов, за кораллы платили чистым золотом. Индейцы обеих Америк делали из кораллов бусы. Галльские воины украшали кораллами шлемы и рукояти коротких мечей. Римляне одевали на шеи своим детям коралловые амулеты, оберегающие от бед и опасностей. Престарелые японские князья пили зелье из толченых кораллов, чтобы вернуть себе молодость и здоровье. А редкий черный коралл из Индийского океана назывался “королевским”, поскольку владыки и повелители Индии, обладающие несметными богатствами, считали себя бедняками, пока у них не было скипетра из черного коралла…
Потом настали и быстро, к счастью, прошли бурные прагматические времена, когда ярлык с ценой вешался на все, что угодно, в том числе на кораллы: кто-то подсчитал, что из кораллов выйдет отличный и дешевый материал для строительства дорог. И закрутились в тропиках, перемалывая подводные цветы в тонны извести, коралло-дробилки… Вот когда, должно быть, потирала довольно руки старая морская ведьма!
Наташа поднесла коралл к глазам, вглядываясь в пустые ажурные домики. Кого выварила, вытравила она из этих крошечных келий-ячеек? Обыкновенных, лишенных практически какой-либо нервной организации коралловых полипов, таких же примитивных, как их аналоги в земных морях? Или…
…Или убиты ганглии чужого, непонятного мозга - частица непостижимо сложного инопланетного разума, который и сейчас, пульсируя от непроходящей боли, неслышно взывает о пощаде?
– О господи, так можно с ума сойти, - вслух произнесла Наташа. В конце концов, что такое одна ветка? Не может высокоорганизованное живое существо, тем более коллективное, слишком зависеть от малой своей части. Муравейник, даже если его на две трети разрушить, все равно восстанавливается.
А тут всего одна ветка…
Наташе стало страшно - за чужой, может быть, все-таки существующий на Кайобланко коралловый разум. “Нет, не может быть, чтобы мы его убили, - думала Наташа о кораллах. - Он здесь, наверное, уже тысячи лет, или даже десятки тысяч, у него должен быть иммунитет к некрупным повреждениям. Он должен уметь защищаться. Он и умеет - у него есть поле, он им мог нас блокировать. Или даже уничтожить. А раз он этого не сделал - значит, он не видит для себя никакой опасности, не боится потерять десяток-другой ветвей. Или он просто цивилизованнее нас и не ставит свою жизнь выше жизни других разумных существ?” Наташа попыталась представить, как будет проходить их старт. Они усядутся в мягкие, удобные кресла. “Готовы?” - спросит Роберт. “Готовы!” - ответит она. Стае молча кивнет.
И Роберт нажмет кнопку пуска. Из реактивных сопел ударят почти бесцветные газы. Дисколет приподнимется, подожмет плоскостопные лапы и гигантским жуком рванется вверх, сквозь воду, сквозь безоблачное кайобланкское небо, туда, где на орбите ждет их грузовой прицеп. А внизу останется безжизненное дно, залитое стекловидным сплавом. И на краях седловины, на тех дальних откосах, где они со Стасом видели совсем редкие, чахлые каменные кустики, будут корчиться в агонии последние обожженные кораллы…
“Нет, нельзя этого допустить, - мысленно закричала Наташа, - нельзя! Мы же люди! Уж лучше… Лучше самим…” И тут же возбужденное воображение нарисовало новую картину. Наташа представила салон дисколета с едва Мерцающим освещением и Стаса, Чекарса, без сил лежащих на полу и судорожно ловящих бескровными губами застоялый, затхлый воздух… Наташа сама вдруг почувствовала приступ удушья, повернула регулятор кондиционера. В каюту хлынул поток свежего, прохладного и вкусного, как родниковая вода, воздуха.
И сразу стало легче.
Наташа ошибалась, предположив, что Кирсанов сидит и “заводит” себя в библиотеке. Не было его и в каюте у Чекарса.
Пилот и эколог разговаривали в рубке. И если б Наташа заглянула в этот момент к ним, она была бы удивлена спокойному, деловитому тону их беседы.
– Ты же знаешь, Боб, почти все верят в существование разумной жизни на других планетах, но пока разума ни на одной из известных планет не обнаружили. А теоретически… Чего-чего, а теорий хватает. К примеру, есть гипотеза, что при наличии определенной стабильности окружающей среды какиелибо из форм органической жизни рано или поздно обязательно достигнут стадии интеллекта. Но тут снова проблема, что считать интеллектом?
О критериях разума существует много спорных точек зрения. Одни философы считают, что разум - это умение трансформировать окружающую среду в собственных интересах, например, добывать полезные ископаемые или строить города.
Другие им на это возражают, не ставят качественной границы между Человеком Разумным и существами, разумом явно не обладающими: бактерии-металлофаги куда раньше людей начали добывать из почвы и морской воды чистые металлы, а обладатель прекрасно развитых конечностей - осьминог - живет в собственно, так сказать, построенных поселениях. Интеллект, утверждают они, проявляется прежде всего в употреблении обширного числа речевых символов, способности к абстрактному мышлению и анализу, умении решать математические задачи. Многие в интеллекте видят способность понимать и контролировать взаимосвязи.
– Однако единой системы нет. Наверное, все-таки невозможно провести четкую линию между разумом и неразумом. И судить, что отнести по эту сторону, а что по ту…
– Вот видишь: судить невозможно, а мы судим. Каждый день судим, каждую минуту, на каждом шагу уничтожая какую-то органическую жизнь - бактерии, насекомых, скот, баобаба. А вдруг и он в самом деле разумен? Или есть гарантия, что нет?
– Абсолютно, стопроцентной гарантии дать невозможно, Боб, - покачал головой Кирсанов. - Существует определенная вероятность, что этот баобаб окажется как-то по-своему разумен. Но с позиции всего человеческого опыта вероятность подобная ничтожна.
– И потому сбрасывается со счетов?
– Сбрасывается. Органическая жизнь зиждется на движении из одной формы в другую. Иначе не было бы эволюции.
– Так уж бы и не было? - усомнился в категоричности последнего утверждения Чскарс.
– Скорее всего не было бы, - поправился Стае. - Я все лее считаю, что разумная жизнь должна уметь влиять на окружающую среду для достижения отдаленных, несиюминутных целей. А значит, при необходимости и видоизменять гетерогенную органику.
– Убедил, убедил. Границ нет, но человек единственное явно разумное существо и потому имеет право другие существа “при необходимости видоизменять”. Так что же нам мешает “видоизменить” горстку кораллов? Или раз тебе показалось, что они тоже умеют воздействовать на среду, их можно уже считать на нашей половине?
– Ты же сам спросил меня про теорию, Боб, теоретически колония коралловых полипов могла эволюционировать до образования интеллекта,- как любое другое живое существо. Тем более на незнакомой нам планете.
– Не вижу последовательности, Стае. Кораллы воздействуют на тебя, на угрожающую тебе барракуду - и ты предполагаешь в них разум и готов поступиться ради них жизнью. Но вот на тебя пытается воздействовать барракуда - и ты объявляешь ее хищником и палишь из станнера, чтобы убить ее. Где логика?
– Я человек, Роберт, и сужу человеческими мерками. Когда на тебя мчатся с разинутой пастью, трудно в этом усмотреть попытку к Контакту. Скорее всего это обычные действия крупной хищной рыбы, типичные для любой открытой экосистемы, где идет борьба за выживание. А вот кораллы проявили себя нетипично.
– Перечисли эти нетипичные проявления, если тебе нетрудно.
– Фактов немного, - сказал Стае. - Первое. Ночью, в белом свете, кораллы дают необыкновенный спектр, в котором может заключаться информация. Второй факт. Вчера, когда я хотел отломить коралловую ветвь - не нечаянно, как во время ходьбы по дну, а специально, - то мне на мгновение сковало руку, словно кто-то невидимый пытался попросить не делать ему больно. И в-третьих, эпизод с барракудой. Она была блокирована при таких обстоятельствах, что я усматриваю в этом лишь одну цель: дать нам с Наташей уйти…
– Все? Фактов больше нет?
– Все.
– Хорошо. Теперь давай я их объясню по-своему. Начнем со свечения. Не мне тебе рассказывать, сколько в природе люминесцирующих животных. Какими только цветами они не светятся: кто белым, кто желтым, кто багрово-красным. А на твоем Анторге - разве не переливается всеми цветами радуги анторгская утка?
– Только в инфракрасной подсветке, - заметил Стае.
– Ну и что? А прожектор - разве не подсветка? Причем не забудь, что мы в океане, где особенно много всяких “хамелеонов”: осьминоги, камбалы, креветки… Пойдем дальше, насчет “скованной” руки. Ты сам говорил, что руку тебе могло свести просто от усталости. Могло ведь?
– Могло.
– Вот видишь. И последнее. Вовсе не обязательно, что барракуду кто-то держал, не пускал к вам. Почему бы не предположить, что на нее так странно подействовал станнер?
– Я расшифровал кое-что из записей на лабораторном компьютере, Боб, - возразил эколог. - Эта барракуда действительно невосприимчива. У нее целых четыре моторно-двигательных центра, дублирующих друг друга: невероятный запас жизнестойкости. Дать импульс, способный перекрыть диапазон всех четырех центров, наша стан-игла не может. В лучшем случае парализуются два, но барракуда этого даже не почувствует.
– Вот как? Ладно, предположим. Но даже если допустить, что некое силовое поле возникает и генерируют его кораллы - что еще надо доказать! - оба случая могли все-таки быть проявлением элементарного защитного инстинкта. Морской угорь генерирует же для защиты электрический заряд. Или актинии - силовое поле может оказаться чем-то наподобие их стрекательных нитей. Нагнулся ты за веткой - щелк, включился блок защиты, агрессор остановлен. Разогналась барракуда в атаке, приблизилась к коралловому кусту - вы-то стояли тихо, не шевелясь, - щелк, снова блок. Все. Нету больше твоих фактов. Есть только подозрения, причем практически ничем не обоснованные.
К его удивлению, Стае не стал спорить.
– Да, ты прав, Боб, - сказал он, - основания шаткие. И собственными силами нам не разобраться. Но все же… Кораллы существуют колониями, а разговоры по поводу “коллективных интеллектов” ведутся на Земле уже сотни лет. И мне, как человеку с Земли, легче допустить, что мириады разрозненных полипов связались в сложную единую структуру. И предположить, что у этой структуры вероятность разумности выше, чем у любого баобаба.
– Правильно, выше, - буркнул пилот. - Я тут тоже кое-что просчитал на компьютере. На центральном. На базе собранных на момент данных вероятность разумности у кайобланкских кораллов оценивается в три пятьдесят шесть с шестерками на конце процентов. Тебе это что-нибудь говорит?
– Не самый высокий индекс. На Аль-Сафире было шесть и семь. На Трастворди - восемь и одна. Вдвое больше. И оба раза разумность не подтвердилась…
– Именно. И тут скорее всего не подтвердится.
– Боб, я сам прекрасно осознаю, что шансы ничтожны. Но они все-таки есть. И если, прилетев домой, мы выясним, что кораллы были разумными… Слышишь, я говорю “были”!
– Ну ладно, - хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Чекарс. - Что ты предлагаешь?
– Нельзя уничтожать колонию кораллов.
– То есть нельзя взлетать?
– А какие будут последствия взлета?
– Сейчас узнаем, - Роберт сдвинул панельку на пульте, привычно настучал задание корабельному компьютеру. Сразу, как только он окончил передачу, из печатного устройства поползла тонкая черная лента, испещренная кружками. - Как я и думал, - сказал Чекарс, бегло просмотрев ленту. - При взлете на самой малой ионной тяге средняя температура воды в радиусе шестьдесят метров вокруг дисколета поднимется до восьмидесяти.двух Цельсия.
– Плохо, - нахмурился Стае. - Рыбы погибнут все. А кораллы - их в лучшем случае уцелеет процентов десятьпятнадцать. Не более. Скорее даже меньше.
– Слушай, Стае, - непривычно тихо и как-то просяще обратился Роберт к экологу, - а может, колония выживет, восстановится? Ведь за века существования у нее должна была выработаться чертовская жизнестойкость. Как у той барракуды.
– Возможно, если это колония обыкновенных кораллов. Но тогда и разговор вести не о чем. А если предположить, что это мыслящая структура, то на восстановление рассчитывать не приходится. Чем сложнее мозг, тем чувствительнее он к обширным травмам.
– А не наоборот? - удивился Чекарс. - Высокая организация предполагает высокую выживаемость?
– Нет, в том-то и парадокс. По мере эволюции в сторону интеллекта у существа, помимо первичных средств защиты, - клыков, когтей, ядовитых колючек, - вырабатывается как бы вторая линия обороны. Сперва это камень, палка, потом орудия все усложняются, совершенствуются, и “вторая линия” становится основной, а позже и вовсе сводит значение первой почти на нет. Отбери у дикаря его топор или у средневекового рыцаря его доспехи - и вряд ли они долго проживут на белом свете. А мы, люди космической эры, - предкам мы бы показались всемогущими, но могущество наше в коллективности знаний и средств, отдельно же, каждый сам по себе, мы отнюдь не исполины тела и духа. Окажись я, к примеру, сейчас в осенней тайге в одном костюме, без запасов и рации, - думаю, я больше недели бы не протянул. Кораллы, если они разумны, давно уже обезопасили себя от врагов. Да и какие у них Праги? Морские животные и рыбы? Силовое поле от них - прекрасная защита. Штормы? Смешно, какие могут быть штормы на шестидесяти метрах. Нарочно или нечаянно, но кораллы живут в идеальной экосистеме, они неуязвимы, давно уже неуязвимы, а потому не готовы скорее всего к таким неведомым катаклизмам, как тепловой удар. Это будет конец.
– Та-ак… - задумчиво протянул Чекарс. - Будем считать, что с возможностями кораллов мы разобрались. Ясно, что ничего не ясно. Подумаем, что останется нам.
– Боюсь, не так много, Боб.
– Короче говоря, есть два варианта: либо взлететь, либо не взлететь. Первый мы обсудили - колония при взлете, по всей видимости, будет уничтожена. Результат нежелательный…
– Недопустимый, Боб.
– А если мы останемся… - Пилот снова пробежал пальцами по клавиатуре компьютера, считал ответ. - Системы жизнеобеспечения дисколета отдельно от прицепа смогут нормально функционировать 108,72 дня.
– Это значит, что у нас всего три с половиной месяца.
– Выходит, так. Мы можем отсидеть на дне еще сотню дней, наблюдая кораллы, а потом все равно придется стартовать. Что-нибудь это даст?
– Нет, Боб, сидеть нет смысла, - покачал головой Стае. - За три месяца все, что мы можем сделать, - получить, если повезет, пару аргументов в пользу разумности кораллов или против. Быть может, мы даже убедимся в их разумности. Но доказать, что они определенно лишены интеллекта и надо, не терзаясь сомнениями, взлетать, мы не сумеем - нам это не по силам. Все равно остается тот же выбор. Если только… Скажи, Боб, есть шанс, что за это время нас успеют найти и поднять без вреда для кораллов?
– Исключено. Хватятся нас самое раннее через два месяца. Пока из центра вызовут аварийку, пройдет еще месяц. Потом им надо будет еще долететь, найти на орбите прицеп, взять с борта журнал маршрута и искать наше блюдце по всей трассе. Нет, помощь не поспеет, абсолютно точно.
– И сигнал никак не дать, - с досадой сказал Стае. - Это же надо - не оборудовать дисколет передатчиком!
– Ты не прав, Стае. Аппаратура сверхдальней связи есть на прицепе. Но зачем перегружать дисколет - автономно он действует недолго - редко больше месяца, и абсолютно надежен. Надо будет - он пробьется не то что через океан, через лед, через плазму пройдет. А нужно вести тебе передачу - поднимайся на орбиту и веди сколько душе угодно. То, что у нас сломался пропеллер, пустяк, системы планетарных функций все продублированы, а пропеллеров в прицепе так целых три запасных. Инструкторы предусмотрели все, чтобы прицел обеспечил любую потребность дисколета, и все, чтобы дисколет к прицепу мог всегда вернуться. Они не предусмотрели только, что экипаж может не захотеть взлетать. Или пойдет над незнакомым морем на бреющем полете. Или надумает кормить собою барракуд. Человеческую глупость и ее последствия предусмотреть невозможно.
– Ну зачем же глупость? - сразу заершился Стае. - Ошибки. Никто не застрахован от ошибок. Кстати, за полет не только я их понаделал, но и ты. И если ты хочешь все свалить на меня…
– Ничего я не хочу на тебя сваливать, - махнул рукой Роберт. - Я хочу избежать новой ошибки. Уже непоправимой. Второй раз мне не простят.
– Второй? - Стае с удивлением посмотрел на Чекарса, ему трудно было поверить, что у пилота в прошлом могли быть серьезные неприятности.
– Давняя история, Стае. Впрочем, не такая уж давняя, чтоб забыть. - Роберт поднял левый локоть, кивнул на прямоугольную нашивку с двумя маленькими золотистыми спутниками. - Тебе, наверное, странно, что у меня всего второй класс, по возрасту пора уже иметь и первый.
Стае пожал плечами и промолчал: он, конечно, видел нашивку Чекарса, но не обратил на нее никакого внимания. Он считал, что каждый имеет такой класс, какого заслуживает, а о пилотских способностях Чекарса судил не по званию и был о них, кстати, довольно высокого мнения.
– Можешь думать обо мне что угодно, - по-своему истолковал его жест Роберт, - но в двадцать четвертом году в Солнечной регате моя космояхта пришла второй. Патрик Симон звал меня в профессиональные гонщики. Я решил стать пилотом, мне прочили блестящую карьеру. И все испортила глупая, дурацкая ошибка. Пять лет назад мои документы пошли на переаттестацию. Стандартная процедура: я имел третий класс, налетал на средних кораблях положенный километраж, подал рапорт. Мне дали квалификационное задание: на “скарабее”, одноместном, но довольно мощном корабле, собирать всякий космический хлам типа старых спутников, зондов, отработанных топливных баков, астероидов с промышленным содержанием металлов. Выделили сектор в районе регулярных грузовых трасс, который надлежало обработать. Работа не слишком сложная, но самостоятельная, я был доволен: вся компания - ты да буровой компьютер. За полгода я должен был расчистить свой сектор от мусора, притащить на базу сколько-то там килотонн металлолома - и диплом пилота первого класса у меня в кармане. А соответственно - и назначение командиром на приличный лайнер. Отлетал я месяца четыре, спокойно делая свое дело, и вдруг этот астероид! Будь он трижды прбклят…
Стае почувствовал, что на сердце у него потеплело: раз человек способен выругаться, значит, еще не все потеряно.
– Приборы засекли его издалека, - продолжал Чекарс, - это был тривиальный космический булыжник с высоким содержанием марганца в грунте. Я приблизился, завис как положено. Оставалось захватить его манипуляторами, металл выплавить и погрузить, а шлаки распылить на атомы. Я уж было собрался все это выполнить, как заметил на поверхности астероида, в невысокой скале, пещеру с идеально круглым входом… За четыре месяца путешествия о чем только не думалось! И о пришельцах, и о параллельных мирах, и об исчезнувших цивилизациях. Наверное, поэтому первой мыслью, которая при виде пещеры пришла в голову, было: их следы! Повисел-повисел я над астероидом, поостыл немного и понял, что дырка эта все-таки скорее метеоритного, нежели искусственного, происхождения. И все же, а вдруг?
Я оказался перед выбором, похожим на наш сегодняшний: либо поставить на астероиде маяк и вызвать к нему научное судно - но насмешек, если я подниму ложную тревогу, мне хватит до конца дней; либо, не мудрствуя лукаво, пустить астероид на переплавку. Надо было, конечно, выбрать первое, теперь я так и поступил бы. Но тогда - тогда я был на пять лет глупее. И решил сделать то, что инструкцией для “скарабеев” запрещалось категорически: выйти из корабля. Рассуждал я просто. Если дыра - метеоритный кратер, я тихо расплавлю астероид и о моих фантазиях никто никогда не узнает.
Если же это и в самом деле следы, я - первооткрыватель! Все мы в какой-то период мечтаем о славе…
Выход в космос для меня никакой сложности не представлял, я десятки раз выходил с кораблей самых различных типов. Натянул скафандр, закрепил страховочный конец, отшлюзовался. Подлетел к дыре, заглянул, убедился, что пробил ее не бластер, а метеорит. И тут случилось невероятное. Как у тебя с твоей черепахой, из-за которой затонул дисколет: что может быть невероятнее, чем чуть не врезаться на космическом аппарате в инопланетную рептилию?! Человек такие “невероятности” предусмотреть не может. Их предусматривают ненавистные всем инструкции. Ты не должен был снижаться, я не должен был выходить. В мой “скарабей” попал невесть откуда взявшийся метеорит. В корпус он не ударил, конечно, - метеоритик был пустяковый, защитное поле вовремя врубилось и аннигилировало его. На борту я ничего даже не почувствовал бы. Но я-то был не на борту, когда полыхнуло, а рядом, на астероиде. От гибели меня спасло лишь то, что я в этот момент находился в пещере. И все равно, я чуть не сгорел заживо и почти ослеп. Страховочный конец испарился при вспышке: не знаю, как я вернулся на корабль и дал SOS. Через два дня на третий меня подобрал проходящий рудовоз. Медики сделали все от них зависящее, я, как видишь, жив. Осталась только плешь, на которую ты смотреть спокойно не можешь…
Стае покраснел и протестующе поднял руку, но Роберт неулыбчиво подмигнул ему:
– Не надо, не надо, я сам над ней смеюсь, когда вижу в зеркало. - Он провел растопыренными пальцами по белесым еолоскам на черепе. - Снять бы их, конечно, да жалко - последние… Но лысина - это мелочь. Выписавшись из клиники, я узнал, что аттестацию не прошел. Со “скарабея” меня сняли и вместо пассажирских линий перевели на грузовые, помощником на баржу образца раннего средневековья. Поделом - заслужил… И я отлетал на этой развалюхе еще четыре года, и меня решили простить и снова представили на первый класс. Прикомандировали на год к управлению экологии. Первое аттестационное задание: эта наша экспедиция с Анторга. И на тебе, уже имеем аварийное погружение, поломку винтов. И в довершение ко всему альтернативу: взлететь - и стать варваром, извергом, убийцей кораллов, или ради тех же кораллов пожертвовать кораблем, экипажем с собой вместе - и стать героем, мучеником науки, первой жертвой Контакта. А может, перед всем человечеством дураком оказаться, слюнтяем, ради паршивых полипов, угробивших трех человек?!
Чекарс вскочил из кресла и забегал по тесной кабине, возбужденно обхватив себя руками за плечи. Потом остановился перед экологом и неожиданно почти спокойно спросил: - Хочешь, чтобы решение принял я? Сказал “да” или “нет”? Не тот случай, Стае. У любого решения могут быть слишком серьезные последствия. Каждый из нас троих должен сделать свой выбор. Решать будем голосованием, так что мнения поровну не разделятся.
Стае тоже встал, устало кивнул.
– Когда будем голосовать, Боб?
– Завтра, в полдень. Устраивает?
– Да, зачем тянуть. С Наташей кто поговорит, ты?
– Нет, скажи ей сам. Но… Постарайся не влиять на ее решение. Пусть она выскажет свое мнение, а не присоединится к твоему. Или моему.
– Хорошо.
– До завтра, Стае. - Немного поколебавшись, пилот протянул Кирсанову руку, и впервые с того раза, когда их знакомили накануне полета, они обменялись крепким мужским рукопожатием.
В ту ночь кораллы светились сами по себе, без прожектора.
Цвета пестрыми волнами перекатывались по рифу, взлетали на утесы - и вдруг наверху тускнели, а загорались однотонным сплошным ковром по всему дну. Иногда в темной воде вспыхивали праздничные гирлянды, обвитые вокруг невидимых новогодних елок.
Время от времени пестрые беспорядочные узоры начинали складываться во что-то напоминающее подобие геометрической фигуры, но сходство было отдаленным, почти неуловимым, и его вполне можно было приписать игре собственного воображения.
Несколько раз на склоне напротив окна эколога гирлянды превращались в написанное радужными буквами слово “Наташа”. И это было странно, даже чудовищно: на дне инопланетного океана читать обычное, земное имя девушки. Но Стае, помня, как накануне сам выводил эти буквы лучом прожектора на кают-компании, понимал, что объяснить явление можно чем угодно: остаточной флюоресценцией, например, или наличием у кораллов какой-то световой памяти, и что любое, самое фантастическое объяснение будет куда правдоподобней, нежели видеть в переливах осмысленные сигналы.
Другие члены экспедиции тоже смотрели, каждый из окна своей каюты, на цветовое безумие, бушующее в море вокруг дисколета, и думали о том, что все возможно в этом странном мире, и разница лишь в степени вероятности одного предположения по сравнению с другим.
Всем было ясно, что в объяснение загадочному поведению кораллов можно выдвинуть сотни гипотез, но любую из них - и самую разумную, и самую немыслимую - можно опровергнуть или подтвердить только фактами. Фактами, которых у них нет. И без которых придется принимать решение.
Свечение продолжалось около пяти часов и прекратилось под утро, когда солнце, проснувшись, приоткрыло над горизонтом лучистый оранжевый глаз. Люди больше не видели пляшущих огоньков, которые не давали им спать всю ночь, и легли немного отдохнуть. Но бортовые камеры еще некоторое время фиксировали слабые голубые вспышки, усталым пульсом вздрагивающие в колючем коралловом теле.
Чекарс включил бортжурнал на запись, кашлянул и начал сухо, официально:
– Открываю наше чрезвычайное собрание. Результат голосования, какой бы он ни был, будет иметь силу приказа и будет обязателен для всех членов экипажа. Собственно, мы можем сразу приступить к голосованию, но я хочу сказать два слова. Решение, которое предстоит нам сейчас принять, человеку выпадает принимать раз в жизни. Нам известны факты, если их можно назвать фактами, и каждый из нас имеет право и основание толковать их по-своему. Напомню вам последствия двух возможных решений: или гибель всех нас, трех разумных существ с планеты Земля, или гибель коралловой колонии, в которой мы допускаем носителя разума планеты Кайобланко. Мы могли бы отложить решение на три месяца, но ни один из нас не видит в этом смысла: если мы взлетаем, надо выполнять программу по Кайонегро и скорее везти домой результаты, если мы не взлетаем - что ж, сто дней мы.можем удовлетворять свое любопытство. В общем, надо решать. - Чекарс обвел товарищей взглядом. - Кто первый? Кирсанов?
Стае помедлил. Пробарабанил пальцами по столу.
– Я за то, чтобы остаться.
– Сергиенко? - повернулся Чекарс к девушке.
Не поднимая глаз, Наташа еле слышно выговорила:
– Я считаю, мы должны лететь…
– Значит, я…-Пилот засунул руки в карманы. Помолчал секунду: он так не хотел, чтобы его слово стало решающим. - Ладно. Мое мнение - надо взлетать. Таким образом, принимается решение: взлетать. Но… - предупредил он вздох облегчения у Наташи и колючую реплику, готовую вырваться у Стаса… - Но мы не должны пренебрегать даже самой малой надеждой на нейтральное решение…
– А что, есть какая-то надежда? - не выдержала Наташа.
– Есть. Ночью я провел некоторые расчеты. Если мы стартуем не со дна, а с уровня поверхности, температура воды в придонном слое повысится всего до плюс пятидесяти девяти. У рифа появляются шансы выжить.
– Но как нам подняться? Разве пропеллеры не поломаны?
– Поломаны. У верхнего винта отбиты две лопасти. И починить его нельзя. Но мы можем отрезать две симметричные лопасти у нижнего. И если нам удастся оба винта ненадолго синхронизировать, что почти невозможно, то появится шанс приподняться над дном, может быть, даже до самой поверхности.
– А если мы не сумеем их… синхронизировать? - запнувшись, спросила девушка.
– Тогда начнется такая вибрация, что через две-три минуты ось отвалится. Ось не жалко, но за это время могут выйти из строя многие приборы, может даже разладиться основной двигатель, а это, сами понимаете, конец и нам и кораллам. Поэтому, как только вибрация приблизится к критической, я включаю реактор и даю газ. Будем надеяться, что до этого успеем подняться над дном достаточно высоко.
Стае с сомнением покачал головой:
– Надежда совсем слабая, Боб. Рифовые кораллы живут при температуре от восемнадцати до тридцати пяти градусов. Любые отклонения вверх или вниз их убивают.
– Это на Земле…
– Внешне они почти неотличимы от земных. И пределов их жизнестойкости мы не знаем.
“Так узнай!” - чуть не сорвалось с языка у Роберта, но он вовремя осекся: конечно, он, Стае, не может экспериментировать на организмах, в которых предполагается разум…
– И все же это наш единственный- шанс, - сказал Чекарс. Пото,м добавил: - Наш и их.
Вдвоем Стае и Роберт вытащили из кладовой покалеченные винты, подровняли огрызки лопастей у верхнего пропеллера, срезали две лопасти у нижнего. Получилась пара пропеллеров довольно жалкого вида, с двумя лопастями под прямым углом друг к другу на каждом.
Потом они влезли в скафандры, выплыли наружу. Быстро закрепили винты на оси таким образом, чтобы сверху они выглядели как один целый пропеллер. Сложили инструменты и, стараясь не разговаривать, избегая смотреть по сторонам - словно что-то стыдное, недостойное готовилось их руками, - вернулись на борт дисколета.
В половине четвертого по бортовому времени Чекарс приказал занять места и приготовиться к старту. В кабине пилот сидел один: Стае устроился в нижнем отсеке, чтобы наблюдать кораллы до последнего момента, Наташа осталась в лаборатории следить за показаниями биоаппаратуры.
– Наташа, готова? - начал предстартовую проверку пилот.
– Готова! Даже пристегнулась.
– А ты, Стае?
– Готов!
Стае лежал лицом вниз на смотровом сегменте. Под ним, за метровой толщей сверхпрочного, абсолютно прозрачного материала, привычным ходом шла океанская жизнь. Неторопливо сновала взад-вперед, словно заводная механическая игрушка, стайка серебристых рыб-карандашиков. Какое-то существо шевелилось в обломках кораллов рядом с опорной пятой дисколета. Приглядевшись, Стае увидел, что это небольшой рак-отшельник. Деловито щелкая клешнями, рак скусывал с мертвых веток хрупкие верхние ячейки. По тому, как удовлетворенно раскачивались его усики, было понятно, что у него идет обед, и весьма обильный: вместе с известковой крошкой в воду сыплются и останки коралловых полипов.
Которых убили мы, подумал Стае. И тут же вступил сам с собой в спор: тогда ведь мы не знали… Хотя и теперь не знаем, но мы не выбирали место для посадки. Полноте, а если бы выбирали? Если бы прилетела ихтиологическая экспедиция, корабль бы.обязательно посадили на дно посреди колонии кораллов. Что там два-три сломанных куста! Эх, люди-люди! Впрочем, разве только люди? Разве отменили бы пришельцы; посадку в земном лесу, если б под их звездолетом вдруг оказался муравейник? Или птичье гнездо? Или червяк дождевой?!
А может быть, и отменили бы. Стае перевел взгляд с лафетной пяты на саму телескопическую опору-амортизатор: тонкую, шаткую на вид трубку, уверенно держащую четверть всего веса дисколета. Еще несколько мгновений - и опоры дрогнут, оторвутся от дна, оставив круглые отпечатки, а потом…
Стае снова, до боли напрягая глаза, вгляделся в кораллы.
Знают ли, догадываются ли они, что будет потом? Или они настолько низко организованы, что для них нет смерти, есть лишь очередной этап развития, освобождающаяся от жильцов известковая ячейка, на которой можно поселиться и построить новую клетушку? Может быть, все может быть.
– Внимание, ребята. Включаю вертолетный режим, - сообщил Роберт.
По тому, как бросились врассыпную рыбешки, как нырнул под обломки рак-отшельник, Стае определил, что винты начали проворачиваться. Над дном вспучилось облако мути и стало расти по мере того, как винты набирали обороты. Вот в облаке скрылись кораллы, вот муть застила смотровой сегмент… Дисколет качнулся и стал медленно приподниматься. И почти сразу Стае почувствовал вибрацию. Она застучала медными молоточками в корпус, заставляя дисколет вздрагивать короткими, судорожными рывками.
– Плохо дело? - спросил Стае.
– Терпимо, - обнадеживающе крикнул Чекарс. - Мы поднимаемся. Лишь бы вибрация не усиливалась…
Не успел он договорить, как молоточки превратились в глухо звенящий будильник, а рывки слились в неровную, лихорадочную дрожь.
Облако мути росло, расползалось, проглатывая колонию, но дисколет уже оторвался от него, водная толща между ним и прозрачным брюхом дисколета, к которому прильнул Стае, постепенно увеличивалась.
– На сколько поднялись? - раздался голос Наташи.
– Прошли двадцать, - отозвался пилот. - Вибрация нарастает.
– А если сбросить обороты? - предложил Кирсанов.
– Нельзя. И так идем на самых малых. Чуть сбавить - опустимся обратно.
Словно стакан разбился где-то в динамиках.
– Лопнуло стекло в анализаторе, - пояснила Наташа. - Ну да ничего, за приборами все равно уследить невозможно, цифры на дисплеях пляшут как сумасшедшие…
– Ты их лучше выключи, - посоветовал Чекарс, - а то они все могут испортиться.
Чтобы о прыгающий пол не разбить лицо, Стае подложил под подбородок ладони.
– Стае! Голова… Болит голова! - вскрикнула Наташа.
Удивиться, как в такой момент можно говорить о головной боли, Стае не успел. Будто разъяренный шмель ворвался к нему в мозг.
– М-м-м… - сдавленно замычал он, сжимая виски.
– Терпите, ребята, это от вибрации, - сказал Чекарс.
По голосу чувствовалось, что и ему несладко.
– Высота? - спросил Стае.
– Минус тридцать.
Тридцать метров до поверхности. Пройдена только половина. Поднимутся ли они, продержатся ли еще полпути? Стараясь не замечать головной боли, Стае посмотрел вниз. Мути уже не было видно, все дно казалось сплошным темным пятном. Пятном, в котором скрылись, растаяли мириады примитивных, не ведающих о своей судьбе коралловых полипов. Или один большой, сложный, гадающий сейчас о поведении пришельцев коралловый Разум?
– Все, - сказал пилот, - вибрация подходит к критической. Пускаю реактор на холостой.
Нет! Только не сейчас, хотя бы еще десяток метров.
– Боб! - закричал Стае. - Прошу тебя, подожди. Если ты дашь газ на этой высоте, у них нет шансов…
– Если я промедлю еще минуту, - тяжело дыша, откликнулся пилот, - может разладиться реактор. И тогда шансов не будет у нас…
Все, подумал Стае, ничего не вышло. Сейчас Роберт остановит винты, нажмет красную клавишу - и под дисколетом вспыхнут четыре огненных столба. Корабль прорвет одеяло оставшейся над ними воды, пронесется сквозь атмосферу и, как кенгуренок в сумке матери, скроется в безопасном чреве прицепа. А внизу, на дне, будут корчиться в агонии умирающие обваренные кораллы. Сможет ли он после этого смотреть людям в глаза? Называть себя экологом? Да просто останется ли он человеком? Как жить потом, если выяснится, что кораллы всетаки… Стае в отчаянии стукнул кулаком по гладкому прозрачному полу.
– Боб! Держись, держись до последнего. Пусть они обычные кораллы. Но мы же лю-ди! Держись до последнего!
– Не могу! - прохрипел Чекарс. - Больше не могу, ребята… Сейчас буду давать газ…
Стае закрыл глаза, вжался в пол. Все его существо будто слилось с дрожащим корпусом дисколета, как в себе он почувствовал беспредельную боль корабельных мышц, рвущиеся нервы приборов, хрустящие кости переборок. Дисколет, построенный для космических путешествий, из последних сил сопротивлялся разрушительной, всепроникающей силе вибрации, и все же Стае, стиснув зубы, мысленно уговаривал его не сдаваться, приподняться еще, ну хоть на метр еще…
Чекарс выключил пропеллеры, и тут же навалилась какаято странная, гудящая, хуже инфразвука сверлящая мозг тишина. Сделавшийся с кораблем единым целым, Кирсанов вздрогнул, ощутив нажатие пусковой клавиши, услышал легкое ворчание набирающего мощь реактора… И, уже ни на что не надеясь, тем не менее продолжал подталкивать дисколет вверх, чтобы отвоевать еще хоть немного глубины, хоть немного еще увеличить шансы кораллов на выживание. Шансы, которых практически нет. Да и какие могут быть шансы, осознавал Стае, когда от кораллов до дна всего тридцать шесть метров, подъем прекращен, а раскаленная струя ударит ровно через три секунды…
Атолл совершенно отчетливо помнил каждый миг своего детства. И юности. И зрелости, которой, он не без самоуверенности считал, уже достиг. Именно поэтому, наверное, - из-за того, что любой момент его жизни был всегда с ним, стоило лишь захотеть вспомнить, - он не был склонен к сентиментальности. Но время от времени он все же любил оглянуться назад.
Вначале было Младенчество.
Оно началось, когда завершилось седьмое Великое обледенение. Собственно, обледенение не кончилось тогда, а достигло своей высшей точки, апогея: лед покрывал половину планеты, но уже не наступал. Как узурпатор, не рассчитавший своих возможностей и отхвативший слишком большой кусок чужого пирога, Обледенение выбилось из сил, вцепилось в завоеванную территорию и тщилось удержать.
Почему он родился именно в то обледенение, а не раньше?
Скорее всего потому, что седьмое обледенение было самым мощным. Оно забрало бесчисленные массы воды, и подводное плоскогорье, которому было суждено стать его родиной, всегда находившееся на безжизненной глубине, очутилось вдруг в какихто полутора десятках метров от поверхности. Это был один из немногих свободных ото льда участков океана, и прежде всего там начало сказываться действие солнца и вулканов: температура воды над плато стала подниматься. Она повышалась медленно, почти неощутимо, на доли градуса в столетие, но этого оказалось достаточно.
Наложились друг на друга тысячи случайных факторов…
На свет появился он - крохотный полип с венчиком тонких щупалец над ротовым отверстием. Жадно загоняя микроскопический корм в полость желудка, он спешил вырасти. Когда пришла пора, на вытянутом трубчатом тельце набухла почка.
Не отделившись, почка превратилась в самостоятельный организм, но тем не менее это одновременно был и он сам: его стало двое. А потом еще больше, и еще, и еще…
Мыслей в тот период не было, лишь великий всепобеждающий инстинкт размножения. Этот инстинкт помог осознать или угадать, что незащищенные полипы - слишком легкая добыча, основная часть новых организмов обречена на гибель. Путь к самосохранению нашелся; чтобы выжить, пришлось научиться извлекать из воды кальций, перерабатывать его и откладывать известковыми панцирями на нежную эпидерму.
Решение оказалось верным. Громоздясь друг на друга, замуровывая под собой мертвых сородичей, возводя над их опустевшими жилищами очередные этажи каменных келий, недосягаемые теперь для большинства врагов коралловые полипы стали разрастаться в колонию. Хорошо прогреваемая вода, небольшая глубина, обилие солнечного света, а значит, и пищи - это были идеальные условия для размножения. Высовывая из окошек ловчие усики, хватая добычу и прячась при малейшей опасности обратно, кораллы слой за слоем доросли почти до поверхности, но там и остановились - отливы регулярно обнажали верхнюю часть колонии, и полипы без воды гибли.
Кораллы устремились вширь, и за несколько сот лет заполонили все мелководье и поползли по подводным склонам вниз.
Однако тепла и света хватало лишь на сравнительно небольших глубинах. Ниже было голодно, и удержаться там удавалось лишь благодаря книдобластам - стрекательным нитямарканам, которые научились вырабатывать в себе полипы.
Но глубже двухсот метров и книдобласты не помогали, прокормиться там оказалось вообще невозможно.
Отлогие когда-то склоны подводного плоскогорья, обрастая кораллами, выпрямились, потом стали приобретать отрицательный уклон. Но колония увеличивалась лишь в верхней, благоприятной для жизни части, превращаясь в гигантский гриб, и, достигнув предельных размеров, края шляпки под собственным весом обламывались.
Популяционный взрыв кончился. Бурная, бездумная репродукция натолкнулась на преграду.
Первый тупик количественного роста родил первую протомысль.
Снова появилась возможность для благостного экстенсивного развития - отнюдь не та среда, где могла бы разгореться едва затеплившаяся искорка мысли. И потянулись века того монотонного сытого существования, из которого так и не удалось бы выйти, если бы не началось отступление ледников.
От мощного ледяного покрова, голубой эмалью залившего континенты и моря Кайобланко, стали откалываться куски. Ветры и волны носили их, размывая и растапливая, ударяя о берега и сталкивая друг с другом. И когда такой айсберг проходил над Атоллом - а это теперь был атолл, классический кольцевой коралловый риф с лагуной посередине, - разрушения были страшные. Многотонные ледяные глыбы чудовищными лемехами вспахивали коралловые луга, оставляя за собой мертвые, покрытые известковой крошкой пространства. Некоторые айсберги цеплялись за плато и надолго застревали на нем, и тогда падала освещенность, резко снижалась температура воды.
Численность колонии сократилась в несколько раз, возникла реальная угроза полного вымирания, но кораллы не сдавались и, борясь за жизнь, лихорадочно мутировали. Так крошечные разобщенные полипы сперва почувствовали своих ближайших соседей, потом установили взаимные связи со всеми остальными полипами в Атолле.
Началось инстинктивное объединение живых примитивных организмов, и оно дало результат: кораллы научились складывать свои ничтожные в отдельности биомагнитные потенциалы в мощное силовое поле - то самое оружие, которое можно было теперь противопоставить бездушным ледяным монстрам.
Сначала Атоллу удавалось останавливать лишь небольшие льдинки в миллиметрах от живой поверхности, позже пришло умение удерживать на безопасном расстоянии и отводить в сторону почти любые айсберги. Это был успех, но еще не триумф.
Самые крупные айсберги прорывались через защиту и наносили большой урон. К тому же еще началось активное таяние ледников, и уровень океана стал быстро повышаться. Появилась опасность опять оказаться на глубине, где никакое поле не поможет сохранить жизнь. Колонию коралловых полипов ждала бы неминуемая гибель, но колонии уже не было - был он, Атолл. Это еще не разум, но уже существо с достаточно высокой организацией, способное выжить.
Атолл начал контролировать свой рост, активизируя почкование в верхней части, заполняя борозды, прорезанные льдинами, новыми полипами, стремясь угнаться за прибывающей водой и удержаться на прежнем уровне от поверхности.
И наступило Детство.
Оно наступило, по всей видимости, тогда, когда общая масса полипов, совершенствующаяся в борьбе со стихией, достигла критической величины.
Атолл осознал себя. И среду, его окружающую. И факторы, воздействующие на эту среду. И приемы, которыми можно отгородить себя от нежелательных воздействий окружения. Атолл стал достаточно умным, чтобы понять свою силу и разработать тактику и стратегию самосохранения.
Как новосел, который, ощутив себя полноправным хозяином в новом доме, Атолл устраивался на океанском плоскогорье, зная, что здесь предстоит провести всю свою жизнь.
Он принял решение основную массу полипов сконцентрировать у себя в средней части, а вокруг нее надстроить уступы, через которые не прорвутся никакие айсберги. В лагуне Атолл на некоторое время замедлил темп роста, дождался, когда над центральной частью стало шестьдесят метров воды, все прибывающей от таяния льдов, и определил себе эту глубину как оптимальную: она обеспечивала и безопасность, и гарантировала обилие пищи в лагуне. Атолл был мозгом-организмом, и потому ему достаточно быстро, всего за пару тысячелетий, удалось оптимизировать самого себя.
Он отрегулировал продолжительность жизни полипов, увеличив ее в лагунной части и сократив на внешней стороне рифов, там, где постоянно приходилось восстанавливать подтачиваемые течением стены.
Он дифференцировал функции различных своих участков, сосредоточив мыслительные процессы в центре, а на периферию вынеся обязанности в основном рецептивные и силовые.
Он окружил себя идеальным, самостоятельно отлаженным микромиром и установил с ним гармоничные отношения. Можно было теперь бесконечно и бесконечно, пока существует океан, совершенствоваться, но…
Атолл вдруг почувствовал одиночество.
И с этого началась Зрелость.
Атолл предполагал, что в океане возможны и другие мыслящие коралловые образования, помимо его, он мечтал о них, он даже бредил ими, рисуя в воображении прекрасные, уютные лагуны, где в таком же одиночестве растут и мыслят его братья. Но проверить, существуют они на самом деле или нет, никак не удавалось.
Будь океан помельче, он мог бы засеять дно полипами и проложить к соседям живую коралловую дорогу, но его плоскогорье окружали тысячные глубины. Он пробовал делать упряжки, прикрепляя к рыбам полиповые блоки, достаточно крупные для сбора и хранения информации, но ни один из таких “разведчиков” обратно не вернулся.
Атолл проанализировал неудачу и пришел к выводу, что от рыб не будет толку, пока они не обретут хотя бы минимальный интеллект. И этот интеллект дать им сумеет только он сам.
Он разработал технику генной инженерии; начался процесс выведения требуемой породы рыбы. На это могли уйти тысячелетия, и результат невозможно было гарантировать, но Атолл работал.
И в тайне от себя, мечтательно, как подросток, надеялся, что, прежде чем он отправит своих посланцев на поиски братьев по разуму, братья сами найдут его. Вовсе не обязательно, чтобы они тоже оказались кораллами. Вполне возможно, они будут похожи на те странные существа, что летают над поверхностью моря. Или на сухопутные создания с материков - мертвые тела в шторм иногда заносит к нему на рифы. А может быть, явится искусственно созданный посредник, что-нибудь наподобие его сверхрыбы. Неважно, какая у него форма и вид. Главное и обязательное: это будет живое существо, одаренное способностью мыслить, и оно придет к нему как друг.
Когда огромный металлический краб опустился четырьмя лапами прямо ему в середину, Атолл вздрогнул от боли. Но боль была ничто по сравнению с томительно-сладостным предчувствием: свершилось! Толстый панцирь краба не давал понять, есть ли внутри жизнь, но, когда из его брюха вышли существа с четырьмя конечностями, Атолл решил сразу и непоколебимо: это они.
Атолл предполагал, что понять друг друга им будет нenpoсто, но, раз они пришли, они рассчитывают найти с ним общий язык. А он им в этом поможет. Стараясь не причинить пришельцам вреда, он время от времени демонстрировал себя, “проявлял”, но, поскольку он понятия не имел, как это лучше делать, ему казалось, что попытки его весьма неуклюжи. Но пришельцы, судя по всему, испытывали то же самое: в их передвижениях, довольно ощутимых, кстати, для его тела, Атолл пока не видел системы или определенной цели. Но информация постепенно накапливалась, и он надеялся ее в конце концов расшифровать.
Наметились определенные сдвиги: Атолл начал улавливать биополя пришельцев, и стал различи цвет их эмоций. Найдя нужный диапазон, Атолл теперь продолжал вслушиваться в пришельцев, даже когда те забирались в своего краба. Как ему хотелось понять их, узнать, что знают они, и поделиться тем, что есть у него! Но все это будет, обязательно будет, раз встреча произошла…
Когда Стае понял, что Чекарс включил тягу и остановил пропеллеры, он затаил дыхание, готовясь к резкому падению: пока двигатель не заработает, не поддерживаемый больше винтами дисколет упадет на несколько метров, “провалится”…
Но падения не было…
Чужой, но не чуждый Разум кораллов напряг невидимые мышцы и, словно арбузную косточку, выщелкнул дисколет на поверхность.
Включился двигатель, гул реактивных струй слился с шипеньем испаряющейся воды. Дисколет взмыл вверх, превратился в капельку раскаленной стали и исчез, растаял в неземном небе, уходя к грузовой станции на орбите.
А внизу, на планете со звучным названием Кайобланко, в маленькой подводной колонии кораллов, недоуменно вспыхивали цветные огоньки, и, пытаясь разобраться в происшедшем, Атолл снова и снова просвечивал события последних дней. Он понимал, что пришельцы еще вернутся.