- Пей и садись.
Он выпил.
- Я хочу скорей вернуться домой.
- Вернешься, когда мы закончим, - сказал Вадим.
Он сел на диван рядом.
- Дело в том, что я не могу решиться. Он продолжает расти.
- У тебя есть проблемы посерьезнее, - сказал Юра.
- Шахматный клуб?
- Да. Они не успокоятся пока ты жив.
- Я знаю свои шансы. Если ты думаешь, что я боюсь умереть, то ты ошибаешься.
- Тогда что же?
- Как ты думаешь, какой я человек? - спросил Вадим без всякого выражения. - Не хочешь сказать, да? Ты думаешь, если скажешь правду, то я обижусь. Да, я плохой человек, но это не главное. Я человек со змеиным языком - этим сказано все. Мой язык - это моя жизнь. Без него я обыкновенный человек. Я могу убить словом или воскресить. Я могу рассказывать самую дикую ложь и мне будут верить. Я могу вскружить голову любой женщине, я могу заставить скрягу расстаться с деньгами, над которыми он дрожал всю жизнь. Я могу рассказать даже о том, что будет; могу говорить о том, чего не знаю и не могу знать, но все равно попадать в точку.
- Так не бывает, - сказал доктор с извинением в голосе, - нельзя рассказать о том, чего не знаешь.
- Ты вчера был на даче, - сказал Вадим. - Ты встал рано утром, вышел во двор и выпил флягу крепкого кофе, приготовленного с вечера. Было пять утра и ты хотел поработать пока все спят. Это правда? Откуда я это знаю?
- Я часто работаю на даче по утрам.
- Тогда я расскажу иначе. Сойдя с крыльца, ты подумал о том, как умирают деревья.
- Что? - удивился Юра.
- Ты увидел старый вяз, с которого ободрали кору по кругу ещё в прошлом году, но несколько волокон коры сохранилось и в предчувствии весны эти волокна вздулись как жилы. Дерево умирало, но хотело жить. Тебе стало его жаль как человека. Было очень тихо и ты отвинтил крышку фляги - тебе казалось, что этот звук слышен на километры вокруг. Потом ты увидел дятла на коре; дятел смотрел удивленно и чуть повыше твоей головы; ты задумался и решил, что дятлы всегда так смотрят, потому что в их глазах не видно зрачков. Ты остался доволен своим умом и все утро у тебя было хорошее настроение. Такое хорошее, что ты сел на высокий стул боком и болтал ногами как ребенок. Когда вошла жена, ты сел как обычно. Я что-то сказал неправильно?
- Да, ты очень необычный человек, - сказал доктор. - Но ты ещё и опасный человек. Зачем ты сделал это с Кристиной?
- Мне нужно не твое мнение, а твой совет.
- Ты когда-нибудь был обыкновенным? - спросил доктор.
- Нет.
- Тогда почему ты думаешь, что быть обыкновенным плохо?
- Значит, ты советуешь операцию?
- Да.
Вадим колебался ещё два дня. За это время он трижды встретил на улице знакомых по "шахматному клубу". В этом клубе играли люди, которым был нужен не выигрыш, а риск; и конечно, они играли не в шахматы. Иногда играли на деньги, но обычно ставки были больше чем деньги. Три встречи за два дня могли означать только одно: охота начинается. Они дадут ему погулять ещё немного, а потом развернутся в полную силу. Вот ещё одна причина, чтобы навестить больницу.
Было не очень холодно, приближалась весна. Вадим надел плащ ярко-серого цвета почти до пяток и шляпу с полями. Люди оборачивались и смотрели ему вслед. У метро он купил гвоздику и подарил случайной девочке. Девочка не поняла, но улыбнулась и смутилось. Всегда приятно сделать кого-то счастливым, подумал Вадим.
- Его зовут Саша, - сказал он, - за второй партой в среднем ряду. Это от него.
Всегда приятно сделать кого-то счастливым. Пройдя шагов двадцать, он обернулся: девочка разговаривала с усатым мужчиной, на её лице было ещё большее непонимание. Усатого мужчину Вадим не знал, но было совершенно ясно, что тот из "шахматного клуба".
Третья больница стояла за городом, в лесу.
Вадим оформил пропуск, надел халат и поднялся на шестой этаж. Интуиция не подвела его, здесь и в самом деле люди ждали операций или выздоравливали после них. По коридорам изредка проходили небритые больные. Один был особенно интересен: он шел, весь туго обвязанный ремнями, и извивался как червь; он шел опираясь сразу на два костыля, потому что извивающиеся ноги не хотели его держать. Вадим сравнил больного с собой и решил, что человек со змеиным языком, висящим изо рта, выглядит не менее отвратительно.
У окна стоял человек с бегающими глазками и трехдневной щетиной. От него несно алкоголиком, но не алкоголем - бедняга, он не пил несколько дней. Такому совсем не обязательно жить на свете, подумал Вадим. Сейчас эта плесень назовет его другом, а потом попросит купить бутылку водки. Как будто, назвав другом, он доставляет тебе наивысшее блаженство.
- Послушай, друг, - сказал больной.
- Послушай ты, - ответил Вадим, - сейчас я дам тебе халат, мой плащ и шляпу, а ты сам сбегаешь и купишь. Мне дашь свою пижаму, я здесь похожу вместо тебя. Можешь не спешить. Но с одним условием - ты должен побриться сначала.
Дорога к магазину шла через дыру в ограде, снег был хорошо утоптан, значит, дорогой пользовались часто. Забор был закрыт довольбно густыми зарослями кустов. Вадим смотрел сквозь окно шестого этажа как его плащ и шляпа пробираются по узкой тропинке. Сзади шли ещё двое, неумолимо сокращая дистанцию. Друзья из "шахматного клуба". Один из них был тот усатый человек, который распрашивал девочку с подаренной гвоздикой. К кустам все трое подошли вместе. Довольно долго ничего не происходило, потом двое вышли и пошли в обратном направлении. Может быть, на этом шахматный клуб успокоится, хотя, скорее всего, их не удалось обмануть.
Вадим вошел в палату.
- Будем знакомиться, я ваш новенький.
- А где Петро? - спросил кто-то, прикрытый одеялом.
- Он подарил мне свой халат, потому что у нас одинаковые размеры, а сам ушел. Боюсь, что с ним несчастный случай. Он не скоро вернется.
Кроме Вадима, в палате было ещё четверо. В ближайшие дни Вадим познакомился с ними ближе. Первый был самодовольным евреем с толстым лицом и худым телом - и с полным безразличием к собственной жизни. Ему предстояла операция на сердце, довольно тяжелая, но он вспоминал об этом как о неудавшейся загородной прогулке - всего лишь с легким неудовольствием. Вторым был умирающий бегун: два года назад он был большим спортсменом. но умудрился сломать ногу на дистанции очень длинного забега по пересеченной местноости. Сам он подняться не мог, а пробегающие мимо его не поднимали, дорожа каждой секундой. Когда пробег закончился, кто-то вспомнил о нем, но к тому времени он уже был без сознания. Его привезли в больницу и поручили негру-практиканту как не очень тяжелый случай. Но негр-практикант не умел ничего и окончательно угробил ногу. Потом началось заражение и два года жизнь держалась на волоске, точнее, на отсасывающей трубочке. Всем было понятно, что рано или поздно бегун умрет.
Третим был любитель прыгать с мостов. Однажды прыгнув головой вниз в незнакомом месте, он ударился головой о трубу и сломал шею и основание черепа. После этого он вылез на берег и позагорал немного. Люди как-то странно смотрели на него. Он натянул брюки и отправился к трамвайной остановке. В трамвае ему стало плохо из-за тряски и тогда он потерял сознание. Потом он понял, почему люди так смотрели - его шея и часть спины вздулись большим кровяным мешком. Как ни странно, обошлось почти без последствий, только вставили стальную пластинку в голову и теперь голова не поворачивалась на шее.
Четвертым был шахматист грузин, который ни с кем не разговаривал, а только лежал, глядя на пустую шахматную доску, что-то вычисляя. Иногда он просил записать и диктовал шахматные значки. Ради шутки значки всегда записывали неправильно. Сам он писать не мог, потому что имел две сломанные ключицы - попытка полетать на дельтоплане. Все четверо самые обыкновенные люди. Вадим пришел сюда чтобы стать таким же обыкновенным. - Ты был обыкновенным? - Нет. - Тогда почему ты думаешь, что быть обыкновенным плохо?
Жизнь в палате была довольно однообразна. В столовую никто не ходил, потому что столовая была занята больными, которые приходили в себя после особенно сильных попоек. Полежав в столовой два-три дня привязанными к койкам, они отдыхали, возврашались в свои палаты и снова начинали пить. Водка была единственным развлечением, потому что телевизор не работал. Ее пили в невероятных количествах за завтраком, обедом и ужином. Просыпались среди ночи и тоже пили. Эти люди были добры и делились своей водкой без сожаления. Они никогда не бывали трезвыми, но Вадим вскоре привык к этому и перестал замечать - так через время перестаешь замечать если человек картавит или заикается.
Еще были два санитара: Сашка и жирный Гришка. Они составляли такую тесную и дружную пару, что, кажется, не существовали один без другого. Это были не два человека, а одно существо по имени СашкаижирныйГришка. Может быть, их отношения были интимными, потому что женщинами это существо не интересовалось. Существо СашкаижирныйГришка всегда ходило с электродрелью в руках. Этой дрелью оно просверливало коленки тем больным, которых клали на вытяжку. О наркозе оно не заботилось, просто двумя руками держало больного, а двумя другими сверлило кость. Коридоры были гулкими, и эхо охотно разносило крики. Крики начинались обычно после обеда.
- СашкаижирныйГришка, - говорил кто-нибудь, слыша крики, и на этом обсуждение темы заканчивалось.
Это существо тоже не бывало трезвым, но в отличие от мирных больных, чем больше оно пило, тем больше возбуждалось. Иногда оно входило в палату по вечерам, включало дрель (розетки были над каждой кроватью) и начинало свои запугивания. Запугивания были очень однообразны и состояли в размахивании дрелью. Иногда сверло вкручивали в какую-нибудь подвернувшуюся руку или ногу, но всегда не глубоко. Сашкаи - жирныйГришка всегда дралось между собой, побеждая с переменным успехом, поэтому обе его части ходили с синими лицами.
Была ещё негритянка Эста, работавшая санитаркой. Она была совершенно бессловесна и очень трудолюбива. Когда не было работы, она садилась на жесткий табурет, сдвинув колени, и могла просидеть так несколько часов. Ее волосы не вились как у настоящей негритянки и были довольно редкими и длинными, зачесанными назад. Впереди была большая прозрачная челка. На все вокруг она смотрела с грустью и страхом в глазах. Сидя на табуретике она скромно осматривалась: вначале двигались глаза, убеждались, что ничего страшного, и только после этого поворачивалась голова. Ее верхняя губа была вполне европейской, зато нижняя - по-негритянски большой. Казалось, она взяла в рот огрызок карандаша и спрятала за нижней губой.
Все эти люди были обыкновенны.
- Ты был обыкновенным?