Я спускаюсь по лестнице на второй этаж, затем на первый. Лестница выглядит так же, как и в бреду. Только охранников нет. Я выхожу из корпуса и направляюсь к центральным воротам. В небольшой освещенной комнате сидит мужчина в голубой форме, он читает книгу. Для того, чтобы выйти, я должен либо пройти через комнату, либо открыть ворота. Но ворота наверняка открываются с пульта. Я вхожу и говорю заранее придуманную фразу:
- Алло, проснитесь. Мне ключ, пожалуйста, 3-37.
Вид у меня вполне респектабельный.
- А кто вы такой? Я вас никогда не видел.
- Ну, меня все знают, я работаю уже двенадцать лет, - я задумываюсь, да, в октябре будет двенадцать. А вот вас я действительно вижу впервые. Правда, я давно не уходил так поздно. Значит, мне ключ 3-37. Моя фамилия Хольт. Доктор Хольт, можете проверить. Я только возьму вещи и вызову такси.
Он протягивает ключ.
- В следующий раз сразу называйте себя.
- В следующий раз вы меня сами узнаете. Вы сменяетесь утром?
- Да, в полвосьмого.
- Значит, завтра утром мы ещё увидимся.
Ему ещё хочется поговорить о том, о сем, о своей жизни - ведь у него впереди долгая одинокая ночь, но я оставляю его и ухожу. У меня впереди тоже долгая одинокая ночь, но моя ночь будет гораздо интереснее.
В кабинете Хольта я первым делом набираю нужный номер телефона:
- Да, клиника "Хай Клиф", к центральным воротам. Мне нужно через двадцать минут. Хорошо.
Затем я беру деньги из ящика стола, а взамен кладу свои часы. Чем мягче ты нарушаешь закон, тем мягче он будет душить тебя впоследствии, если ты не выкрутишься. Доктору я оставляю записку:
"Милый профессор. Ваше лечение не помогло, я, как видите, совсем сошел с ума. Беру ваши деньги и оставляю вам свои часы, которые стоят гораздо больше. Когда я излечусь от инфекции и утрясу все формальности, я надеюсь ещё встретить вас. Может быть, наша беседа окажется приятной. С приветом, сумасшедший."
Я набираю на замке номер 5-3-5-7-1 и открываю зеленую дверку. Я пытаюсь найти то лекарство, которым накормил меня этот мерзавец. Бесполезно, лекарств слишком много.
Я оставляю шкафчик открытым и выхожу из кабинета. Аборигены уже ждут. Я делаюсь совсем нахальным:
- Сейчас мне нужен чемоданчик, поприличнее. Иначе меня не выпустят.
Через четверть часа я с чемоданчиком выхожу через центральный вход и отдаю ключ. Машина уже ждет.
Я сажусь на заднее сиденье.
- Через центральный парк, потом дальше, вниз, к песчаным пляжам, я буду показывать дорогу.
В моей карточке наверняка написано, что я страдаю чем-то вроде сумасшествия. Если придется иметь дело с законом, то закон это обстоятельство учтет.
Мы быстро оставляем город позади. Машина плавно уносит меня в черноту ночи - клочок желтого света, ползущий сквозь черную кляксу этого черного мира. Зачем Бог создал мир таким черным, если он сам справедлив и милостив? Если он создал человека по своему подобию, то сам он не так уж и хорош. А чем, собственно плохи люди? Пускай всю историю они только и делают, что убивают друг друга; пускай любимейшим их зрелищем и занятием было и остается насилие; пускай они убили половину планеты и вскоре убьют её всю; пускай за тридцать лет они изобрели космическое оружие и невидимые лучи смерти, а за триста тысячелетий не особенно преуспели в выращивании хлеба; пускай любое извращение человек усваивает мгновенно, высокую мысль тоже, но усваивает её один из тысячи. Но ведь если заглянуть в душу ему, заглянуть глубоко, если понять человека, человек окажется не так уж плох. Жалкая антроподицея - интересно, если заглянуть в душу вибриону, то наверняка увидишь там много хорошего?
Я знаю единственное место, где Керри могла оставить лодку. Одна из скал недалеко выступает в море, она напоминает нос корабля, разрезающий волны. За тысячи лет вода отполировала камень до зеркального черного блеска, днем его мокрая теплая поверхность кажется бархатной. Волны подрезали скалу и отчленили от неё большой треугольный кусок. Он выпал, образовав пещерку, которая не видна с берега. Сейчас отлив, вымокнув по пояс, я обхожу отшлифованную каменную пирамидку и оказываюсь в полной темноте. От черноты в моих глазах мерцают фиолетовые овалы; я тру глаза, создавая этой бесполезной манипуляцией целые фонтаны красных и зеленых брызг. Фиолетовое дребезжание, как ни в чем не бывало, продолжает гулять в сокровенной глубине моих глаз. В абсолютной темноте человеческий глаз начинает видеть сам себя. В абсолютной тишине ты слышишь движение собственной крови. А что слышит душа, которой некого любить?
Я слышу отчетливое позвякивание металла. Значит, лодка все же здесь. Новая Керри выбрала то же место, которое нравилось Керри настоящей. Я собираюсь посетить тот остров. Если бы кто-то спросил меня, зачем мне это нужно, я бы мог дать много правдоподобных ответов, но ни один из них не был бы правдой. За две недели я состарился на пять лет, по крайней мере, с виду. Если в то, что рассказал Александр, вплетена хотя бы нить истины, то мне осталось жить несколько месяцев. Значит, я сражаюсь за жизнь.
Чепуха. Если загробная жизнь похожа на нашу, то в умирании совершенно нет смысла. Если та жизнь лучше, то смерти бояться нечего; если хуже, то мы на этом свете видели столько, что сумеем приспособиться и там. Если там пустота, то ведь и здесь пустота тоже. Нет, я не сражаюсь за жизнь. Может быть, я хочу спасти настоящую Керри от того, что ей грозит? Может быть. Может быть, я хочу отомстить восьмерым подонкам, забившим насмерть невинного ребенка? Может быть. Что слышит душа, которой некого любить? Я прислушиваюсь.
Я просто хочу, я играю. Я человек эпохи игры.
Я завожу мотор и медленно выхожу в пространство безлунной океанской ночи. Удивительно, но в этих местах никогда не бывает высоких волн. Лодка покачивается, как колыбель, изредка сбиваясь с ритма, подпрыгнув на несвоевременном гребне. Звук мотора пугает тишину. Я смотрю на звезды. Сейчас в них не больше мистического, чем в логарифмической линейке, потому что я должен использовать их. Необходимость убивает красоту.
Я нахожу Полярную - единственную звезду, которая не ползает по небесному шарику, как беспокойная козявка по глобусу. Полярная - над самым горизонтом, у трепещущей линии, разделяющей две бесконечности. Если держать её все время справа, под углом градусов 45, то промахнуться невозможно. Еще до утра я буду на Острове Керри.
В лодке я нахожу винтовку и припасы, трудно сразу сказать, что именно. Но все это мне пригодится.
17
Я вижу, как движется время. Ночное небо поворачивается, над горизонтом слева всплывает оранжевая Луна - маленькая, будто игрушечная. Некоторое время объяснение этой иллюзии занимает меня. Луна отрывается от собственной яркой тени, сверкающей, как спины неисчислимой стаи сельдей, зависает в воздухе и начинает всплывать. Она всплывает уверенно и ровно, как монгольфьер, сбросивший балласт. Звезды гаснут одна за другой, - не потому, что скоро утро, а потому, что близится время тумана. Туман сгущается незаметно; он ласково гасит звездное небо; потом в нем тает Луна - медленно расплываясь и теряя свою совершенную форму, она тает, как мороженное в жару; потом туман становится осязаем, видим и приобретает цвет. Я вдыхаю туман вместе с ветром, я ем его, пью, и дышу им; он оседает невидимыми каплями где-то в глубине моих легких. Его вкус и запах приятны. Я знаю, что сейчас Луна поднялась высоко, значит, сейчас время прилива.
Сейчас бесполезно плыть куда-то, не имея компаса. Мне кажется, что я стою на месте. Я протягиваю руку, чтобы остановить мотор...
Удар!
Я выныриваю; лодка стоит вертикально; вот она теряет опору и начинает проваливаться; она переворачивается и падает, расплющивая чернильную воду обухом борта. На миг мне становится страшно, мне кажется, будто я остался один среди пустых километров океана; будто океан в эту ночь без объявления всемирного потопа съел всю земную сушу и теперь спит, наевшись, на мягкой подстилке полей, городов, каньонов и горных ледников; вся Земля превратилась в каплю, каплю воды, а каплей огня она уже была однажды; я последняя инфузория разума в этом вселенском аквариуме безумия...
Сквозь туман я различаю стену. Я делаю несколько гребков. Стена сложена из неровных камней, скрепленных, видимо, цементом. Это недавняя постройка: нижние камни ещё не успели обрасти скользкими прядями водорослей. Это может быть волноломом, ограждением бухты или ещё не знаю чем. Я плыву вдоль стены, надеясь отыскать то, за что можно ухватиться. Я чувствую себя лягушкой, плавающей в стеклянной банке. Но ей, лягушке, гораздо легче - она хотя бы может передохнуть.
Мои опасения напрасны. Вскоре стена снижается и уходит под воду, в этом месте её не достроили до нужной высоты. Я слышу шум прибоя, значит, берег недалеко.
18
Человек поднимает руку. Это приказ остановиться. Он выкрикивает короткую рваную фразу на незнакомом мне языке. Язык груб и неровен. Я останавливаюсь. Из пространства материализуются ещё две темные фигуры; все трое направляются во мне.
Они приближаются и кажется, будто я навожу резкость, фокусирую на экране эти лица - одинаковые лица людей неизвестной расы. Еще одна ниточка правды в легенде Александра - вот они, братья Керри.
"Братья" быстро и умело связывают мне руки за спиной. Я не сопротивляюсь - кулаками защищается лишь тот, у кого нет головы.
Меня отводят к небольшому кирпичному дому с узкими окошками. Дом напоминает миниатюрную тюрьму, напоминает сильно, до холодка в груди. По дороге я пытаюсь завязать разговор, задавая вопросы по-английски. Мне приказывают замолчать. Ну что же, язык они знают.
Мы входим в темный чулан - это камера, наверное, - и меня запирают. У стены - деревянный топчан, здорово изъеденный чем-то. Снаружи уже совсем светло, кажется, что прутья решетки даже отбрасывают тень. Нет, это невозможно из-за тумана. За тонкой дверью - шаги, голоса, грохот чего-то упавшего. Моя судьба кого-то серьезно интересует. Я съеживаюсь, легкий сквозняк кусает мои намокшие плечи. Усталость сильнее холода. Я чувствую тонкие, но сильные толчки пульса под мышкой, с каждым толчком мне все больше хочется спать.
...Когда меня будят, мне холодно, как сосульке, объевшейся мороженным; нет, сосульке все-таки легче, она привыкла к холоду. Пройдя узкий коридорчик, я попадаю в океан тепла: комната, куда меня привели, нагрета теплом живого тела, здесь на один-два градуса теплее.
- Присаживайтесь.
Я присаживаюсь. Стол, стул, лампа без абажура, свисающая на проводе с потолка. Два окошка, почти не дающие света. Шкаф с выдвижными ящиками, пронумерованными и обозначенными буквами английского алфавита. Зеленые тусклые стены. На столе беспорядок бумаг и голубой глобус неизвестной мне планеты. Своей нелепостью глобус напоминает плохую детскую игрушку. За столом напротив меня провалился в кресло длинный парень лет двадцати. На нем форма, видимо, военная. Он подстрижен кружком - одинаково со всех сторон - но волосы на лбу уже вылезли. Рановато в таком возрасте.
- Ваше имя?
Я называю себя. Кто-то приоткрывает дверь и острая струйка холода вгрызается мне в спину.
- Причины посещения Острова?