Однако раз уж мы взялись разбираться в принципах влияния оркариума, не стоит далеко уходить от темы. Сразу надо признаться, что в этом мы сильно погорячились, поскольку принципы этого влияния никому до сих пор не ясны. Существует мнение, что, если цивилизация Ареала когда-нибудь сумеет до конца разобраться в работе оркариума, она перестанет быть цивилизацией. Хотя на вопрос, во что же она воплотится, тоже пока никто не ответил, поскольку от одного абстрактного понимания разрыв между 7-й и 8-й ступенью не сократится. Нам же, рассматривая работу оркариума, удобнее будет обратиться к разрыву между 0-й и 1-й ступенью, по той же системе Дуйля; а также между стерильным состоянием природы и первой, самой дремучей ступенью биологического Естества. Но о том, чьими молитвами мировой океан завонял аммиаком, мы еще серьезно поговорим. А теперь, раз уж мы следуем астарианской логикой по аритаборским наукам, попробуем воспроизвести классический метод разъяснения процесса. И, так как выбор формы у нас небогат, возьмем за основу материально-физическую картину мира, изредка сбиваясь на идеалистически-метафизическую. Взявшись за эту основу, приступим к построению первого полезного понятия, по сравнению с которым все остальные понятия, наполняющие собой всевозможные языки, кажутся бессмысленными и второстепенными. Речь идет о понятии пустоты, абсолютной и относительной. С относительной пустотой все более-менее ясно: пустой бывает комната, если в ней нет приличного шкафа; голова, если в ней нет конструктивной мысли; пустым может быть космос, если в нем не обнаружено ни одной молекулы. А если как следует напрячь воображение, вполне можно представить себе пустоту, в которой нет ни пространства, ни времени, ни материи, ни свойств, присущих всем этим отсутствующим вещам. И все же эта пустота не будет абсолютной по одной банальной причине, - мы смогли представить себе ее существование. А значит, где-то за пределами этой пустоты присутствует нечто, т.е. наше представление о ней со всей вытекающей отсюда материалистической подоплекой. Соответственно, пустота ограничена, а это уже не есть абсолют. Посредники в таких случаях говорят: "Не пытайся представить себе пустоту, чтобы не спугнуть ее", - и они правы, абсолютную пустоту представить невозможно: на этом кончаются все гипотезы о соприкосновении, дискретности развития и пластах познания с их зыбкими переходами с одного на другой. На этом кончается традиционное аритаборское моделирование и начинается то, что в предыдущей тетради упоминалось как "прошибание стен", увязывание неувязываемого, в котором посредники превзошли себя. А также то, что я упоминаю в каждой тетради по десять раз, но объяснять не берусь - "логика мадисты". Логика, не имеющая ничего общего со всеми, вместе взятыми, логиками Ареала по той простой причине, что исходный материал для таких логических построений отсутствует в той субстанции, которую мы называем абсолютной пустотой и которую представить себе не можем. Она не имеет ни форм, ни сути, ни свойств, ни импульсов. И так, чего ни хватись, ничего не имеет. Она не подлежит даже самой специфической логической "обработке", поскольку вообще осмыслению не подлежит, так что даже не стоит тратить время на попытки ее осмыслить. Что же сделали посредники, прежде чем додуматься до пятой фигуры? Откуда они вытащили логику абсолютной пустоты, не спугнув ее? Это может понять только физик, обкурившись марихуаной. Всем остальным придется мобилизовать чувство юмора. Лично моего хватило лишь на два первых хода. Оба хода упираются одним концом в традиционное аритаборское моделирование, а вторым - ни во что не упираются. Посредники не стали представлять себе ничего, похожего на пустоту, а взяли гипотетическую формулу парадокса - "ничто" и вычислили "разность потенциалов" между бесконечным и безначальным, - эта формула стала моделью несуществующего пространства. То же самое они проделали с отсутствующей категорией времени и все последующие этапы построили исключительно на парадоксах расчета. Никогда я в этих расчетах не разберусь, даже не буду пытаться. То, что парадоксы - есть основа логики мадисты, столь же очевидно, сколь и невероятно, но после появления пятой фигуры мадистофобия Ареала заметно поубавилась. Теперь каждому любителю-мадистофилу, как и любителю-мадистофобу, стало ясно, что интересующее и пугающее их явление присутствует там, где насчитывается критическое количество парадоксов на единицу пространства, - система-фикс, называется "помоги себе сам". А для тех, кто похрабрей, - "поймай мадисту на парадоксе". С моделированием парадоксов Аритабор завязал первым делом, и вроде бы даже вовремя. То ли "дичь" шла слишком активно, то ли посредники, по своему обыкновению, хорошенько подумали, прежде чем что-то делать, только фигурной теории в авторском аритаборском варианте не сохранилось. Впрочем, не исключено, что именно на нее мадиста и клюнула, заглотнув наживку вместе с крючком, удочкой и рыбаком. Какие последствия это имело для Аритабора - также сказать трудно, поскольку любой посредник, опрошенный на эту тему, искренне скажет, что ничего подобного не было, что все это придумали астариане и не знают, на кого свалить вину. Астариане же, как всякие мадистологи, неприлично честны и не позволяют себе фантазий даже в мелочах. Если уж они говорят, что фигурная теория растет корнями из Аритабора, значит, так оно и есть. Если они настаивают на том, что посредники объясняют мадисту присутствием парадоксов абсолютной пустоты там, где абсолютная пустота напрочь уничтожена, - приходится им верить. Астарианская интерпретация теории трактует оркариум как некий рок, довлеющий над всяким физическим присутствием. Если физическая кондиция доходит до определенного рубежа, оркариум в этой зоне активизируется и начинает трансформировать ее структуру. Этот принцип распространяется абсолютно на все, и не только потому, что пустота, как говорится, была абсолютной, а потому, что сама физическая структура, даже с естественным информационным наполнением, есть бездейственное ничто без координирующих орка-влияний. Где кончается свойство физической структуры и начинается орка-вмешательство, тоже непонятно. С одной стороны, структура могла спровоцировать оркариум, с другой стороны, все могло быть наоборот. Очевидно, что астариане пытаются фигурную версию подмять под свою "физиологию", что и дает повод посредникам умыть руки. В том-то вся загвоздка. Без собственных (добровольных) комментариев из Аритабора в фигурной теории не все чисто. Слишком опосредованы эти взаимовлияния, настолько опосредованы, что в астарианской интерпретации смотрятся коряво. Но в тех же интерпретациях был и некий конструктивный момент. Те же астариане на своем исторически печальном опыте получили наглядный пример взаимодействий разнородных структур, которое в физике Ареала получило название орка-зон. Те самые явления оркариумных пустошей на границе ареала, одному из которых было принесено в жертву исследовательское любопытство хабронитов. В этих зонах, как известно, физическая природа ареала не соблюдается. Не соблюдаются даже такие элементарные вещи, как время и пространство. Астариане предположили, что эти самые зоны и есть аналог свернутых структур аритаборской теории иммунитета, способные в случае чего своим "развертыванием" погасить Уровень пространства. Но посредники и это комментировать отказались и не предостерегли во всеуслышание, что на границе подобных зон вряд ли уместна самодеятельность вроде печально известных Зеркальных часов. И это неудивительно. Ведь в орка-зоны полезли не они. Сколько ареалов, подобных нашему, должно разлететься вдребезги, чтобы погасить Уровень? Да примерно столько же, сколько хабронитов нужно натолкать в одну орка-пустошь, чтобы она, наконец, треснула по швам. Не знаю, как с совестью, а с математикой в Аритаборе всегда был полный порядок. В связи с фигурной теорией возникло еще одно двоякое недоразумение (совершенно ужасное, замечу, недоразумение), связанное с целеполаганием оркариумной деятельности. С одной стороны, возникла гипотеза, что вся она направлена, в конечном счете, на уничтожение ареала как физической структуры, как раковой опухоли, развивающейся в здоровом теле с хорошим иммунитетом. Этой теорией можно объяснить все без исключения физические превращения по схеме приведенных в начале главы фигур. Но цивилизация Ареала резко затормозила на 4-й ступени (конкретно - на ИЗИ-технологиях) и успокоила себя тем, что, возможно, целеполагание имеет иной смысл: не уничтожить, а поглотить в себя все что можно. Что будто бы для удобства переваривания и возникло то, что мы здесь называем субстанцией личности по модели третьей фигуры - фекты. А стало быть, так и неизвестно, в каком направлении маршрута мы находимся сейчас: от 1-й фигуры к 7-й или от 7-й к 1-й? Но никто не предположил, что работа оркариума может быть направлена на развитие физической структуры, соответственно на расширение собственного пространства для маневра. Ведь "Абсолют" может быть только абсолютным и другим "хорошим напиткам" место на прилавке не уступит. Зато цивилизация Ареала ввела в свой язык новый универсальный термин и как следует его адаптировала на все случаи жизни. Поэтому, под занавес главы, мы будем заниматься тем, в чем давным-давно назрела необходимость, а именно адаптировать термин "орка" к человеческому языку. Самое близкое понятие - игра, но оно никак не передает истинной сути: не может быть уверенности в том, что следующий шаг окажется верным. Каждую секунду мы не имеем возможности ошибаться, потому что правильных выборов бесчисленное множество, а возможность выбора одна. Этот шаг - способ существования в направленном векторе времени - твоя единственная игра без правил, где каждый миг - единственный и последний. Без правил, из которых никто не узнает наверняка, верно ли ты распорядился собой в окружающем тебя мире и окружающим миром внутри себя. Но если этот шаг позади - остальное не имеет значения.
Глава 19
Весь день в заповеднике валил снег. Затыкая промерзшие щели, в которых недавно свистели холодные ветры. Валил крупными хлопьями. Тучи висели так низко, что снежные комья, падая на землю, не успевали распутаться, и Гренс уже перестал выбираться на крышу с лопатой, а положился на милость природы и яростно кочегарил печь; таскал в дом дрова, покуда дверь не придавило снежной массой, и ворчал... то и дело, высовываясь в форточку. - Это ж надо ведь... Издеваются они надо мной, что ли? - он тряс кулаком, обращая взор к небу, а затем снова устраивался у печи шебуршать головешками. И кряхтел на шатком табурете допоздна, бормоча себе под нос какие-то раннеакрусианские заклинания стихии.
Лишь к часу ночи в доме погасла последняя лампа. Что знаменовало собой торжественное возложение скрипучих костей старшего Гренса на такой же скрипучий диван. Снегопад прекратился с первым раскатом храпа, и в этот момент уровень сугроба местами добирался до оконных карнизов. Альберт проснулся среди ночи от тихого стука в окно. - Эй, землянин! - форточка распахнулась и в полумраке волчьим блеском сверкнули фиолетовые глаза Гренса-младшего. - Землянин, ты уснул? Альба натянул штаны, открыл окно, и в сугроб ухнулись две увесистые лыжи. Симфония храпа сменилась фатальным антрактом, и слушатели затаили дыхание. Но первые пробные аккорды разрядили атмосферу. - Тебе повезло, - прошептал Голли. - Хочешь, чтобы папаша отрубил мне голову? Гляди, как чувствовал, топор на кухне поставил. Давай-ка одевайся и вылезай. - Он подобрал лыжи, стянул Альбу за ноги с подоконника прямо в ботинки и крепко зашнуровал их. - На лыжах стоял когда-нибудь? - Ну, стоял. - А на горных? Альба приподнял ногу вместе с лыжей, чтобы убедиться, что она горная, и отрицательно покачал головой. Гренс протянул ему пару перчаток и осторожно прикрыл окно. - Вперед! - скомандовал он, разворачиваясь в направлении горы. - Давай шевелись.
Темнота была настолько непривычной что, кроме белого склона, возвышающегося над озером, ничего разглядеть было невозможно. - На Земле не бывает такой странной темноты, - заметил Альба, - там небо всегда хоть чуть-чуть да светится. - Но Голли на это замечание никак не отреагировал. По мере восхождения склон, казалось, проваливался вниз, черное небо застилало собой все. На подъеме же снега было меньше, и Альба перестал проваливаться в сугробы при малейшем отклонении от курса, а, напротив, приобретал уверенность, пока не начал натыкаться на торчащие из-под снега камни. - Куда ты меня потащил? - спрашивал он, когда Голли в очередной раз поднимал его за шиворот и устанавливал вертикально. Но Голл лишь указывал лыжной палкой на вершину. - Когда начнет рассветать, ты увидишь, какая здесь красотища. - Я верю, что здесь красотища. Для этого не стоит тянуть меня на гору. Голл лишь сердито сверкал глазами. "Стоит, - думал Альба, - особенно если с той стороны обрыв. Красиво же я буду лететь с него вверх тормашками. А может, просто отлупит и простит? Что он ко мне прицепился?" Но холм оказался пологим со всех сторон. За ним тянулась новая череда горных выступов. "Чего доброго, он потащит меня дальше, - испугался Альба, - может, у поздних акрусиан свои методы разборки? К примеру, уморить обидчика долгим лыжным походом..." Но Голл остановился на вершине холма и обернулся. - Катиться будешь не прямо вниз, а слегка под углом, - сказал он, - я раскатал спуск вон до той полянки. Дальше не надо. Тормозить будешь так, он отставил пятку лыжи, - понятно? А не палками и не задницей. И не приседай, а как почувствуешь скорость - как можно больше наклоняйся вперед, ложись на воздух. Кое-как Альба доехал до полянки, следом мимо него со свистом пронесся Голли и эффектно затормозил. - Не расставляй так широко лыжи. Я же говорил, наклоняйся вперед. - Что ты от меня хочешь? Голли подъехал к нему поближе. - Видишь дерево? - указал он вниз. - Я хочу, чтоб до рассвета на этой трассе были утоптаны все сугробы. Поставим флажки - отличный спуск получится. - Я не об этом. - Так о чем? - Ты здорово обиделся на меня? - Я? На тебя? Да я никогда в жизни на землян не обижаюсь. Это не в моих правилах. Давай же, поехали. - Он оттолкнулся палками, взлетел на небольшой трамплин и устремился вниз. А Альба, последовав за ним, немедленно шлепнулся и всю дорогу прополз на карачках, волоча за собой отстегнувшуюся лыжу, пока Голли не пристегнул ее на место. - Здорово, правда? - Здорово, - согласился Альба, отплевываясь и вытряхивая снег из-за пазухи. - А Феликс очень на меня обиделся? - Слушай, - рассердился Голли и толкнул его в сугроб, - я зачем тебя из дома вытащил под страхом отрубленной головы? На лыжах кататься или выслушивать твои глупые извинения? Ты сам просился на лыжи. Какое мне дело, обидел ты Феликса или нет? - Твой корабль нашелся? - Конечно. - И где он был? - А это уже не твое дело. - Нет, мое, - заявил Альба, выбираясь из сугроба. - Нет, не твое, - ответил Голл и толкнул его обратно. - Тебе нравится снег? Это я для тебя его насыпал. Могу насыпать еще. - Мне хватит. - Не хватит. Надо будет следы возле дома накрыть, а то еще и тебе влетит... - Послушай, - остановил его Альба и сделал новую попытку выбраться из сугроба, - у меня серьезные проблемы с Феликсом. Не могу с ним говорить. Просто не знаю, что делать. Еще хуже, чем с дядей Ло. Они ведь земляне... Я не могу... - Что не можешь? - Говорить с ним на такие темы... - Какие такие темы? - С тобой еще можно было бы попробовать... - Разве с тобой можно разговаривать по-человечески на какие-нибудь темы? - Я не знаю, отчего так все получилось... - Отчего ты угнал мой корабль? Я знаю, так что не напрягайся извинениями, побереги их для своих землян. - В самом деле? - Альба растерялся от неожиданности. - Ты мне расскажешь. - Даже не подумаю. - Тьфу ты, - разозлился Альба. Голли недвусмысленно усмехнулся. - Будешь молотить языком - будешь сам учиться кататься... - Это потому, что я много лишнего тебе тогда наговорил? - Не знаю, что ты называешь лишним. Я все услышал, простил и забыл. А теперь давай делать спуск. - На черта мне твой спуск!!! - Учись, головастик. Без лыж ты здесь от тоски зачахнешь. Туда тебе нельзя - сюда тебе нельзя. Приставать с вопросами к тебе тоже нельзя. На двух ногах устоять и то не можешь. Книжки тебя не интересуют, начнешь тебя наукам обучать - ты тут же готовый дебил. Если я не научу тебя получать удовольствие - чем ты будешь здесь заниматься? - Пойдем наверх, - махнул рукой Альба и двинулся к вершине холма. - Идем, идем. Теперь я тебе кое-что покажу.
Когда они вновь достигли вершины, небо начинало светлеть, и из расщелины дальних холмов едва проклюнулся первый желтоватый лучик. Альба уселся на снег, распахнул куртку и сосредоточился. - Сейчас, подожди. Дождемся твоей красотищи. - Ну, - Голл воткнул палки в сугроб и завис над ним в форме вопросительного знака. - Я же сказал, сейчас. Имей терпение. Позволь хотя бы солнцу взойти. Когда верхний краешек павильонного светила, наконец, приподнялся над линией холмистого горизонта, Альба решительно встал и огляделся вокруг. - Смотри. Лучше смотри. Видишь этот белый склон? Голубое небо. Лысые елочки, дом на берегу озера видишь? Смотри. Может, это единственный и последний раз. Может, кроме тебя, этого никто никогда не увидит, потому что всего этого на самом деле нет. Не существует! - Альба широко развел руками и закричал. - Ни-че-го!!! Ничего этого не-е-ет!!! - Эхо едва слышно откликнулось ему. - Кричи, кричи, - посочувствовал ему Голл, - ни один лабораторный приемник здесь не работает. - Это точно? - обрадовался Альба. - Точнее не бывает. Я сам их снял. - Ах, так? Ну, гляди, - он набрал в легкие воздуха и сложил рупором ладони. - Я самая страшная мадиста!!! - Ха, ха-ха, ха-ха! - ответило ему эхо. - Ну-ка, еще раз... - Самая страшная мадиста!!! - прокричал Альба еще громче. - А теперь погляди, что ты натворил, - толкнул его Гренс, - нет, ты не вверх... какой хитрый, ты вниз гляди. В черном окошке домика у подножья горы зажегся свет. Дверь приоткрылась от страшного пинка и намертво воткнулась в сугроб. На пороге появилась фигурка разбуженного человечка. Маленькая, словно игрушечка из театра лилипутов, однако намерения этой игрушечки никак не увязывались с ее игрушечными размерами. Об этом свидетельствовали взлохмаченная борода и растопыренные на морозе пижамные подштанники, которым в столь ранний час самое место в теплой постели. В правой руке игрушечного человечка находился предмет, также мало похожий на игрушку. Скорее всего, это был ремень с массивной бляхой, хотя, с другой стороны, не исключено, что и начищенный до блеска топор. Фигурка оглядела окрестности и, заприметив на вершине холма двух горнолыжников, решительно выдвинулась им навстречу, утопая по пояс в снегу, но решительности от этого не теряя. - Сначала он тебе объяснит, - сказал Голли, - кто здесь самая страшная мадиста. А потом мы с тобой вернемся к разговору о несуществующих мирах. Если, конечно, не передумаешь.
Глава 20
Если у старшего Гренса когда-либо возникало впечатление, что его целебные нотации способны образумить кого угодно, то на счет Матлина он давно не питал иллюзий. И был всецело убежден, что, выслушав с благопристойной миной проповедь о том, что человек не должен доверять тому, что несвойственно человеческой природе, Матлин тут же ринется в Аритабор. Так оно и случилось. Так уж сложилось, что к суперинформатике лаборатории его тянуло больше, чем к кухонным откровениям соплеменников. Руки его чесались, душа изнывала от нетерпения, голова была битком набита идеями до такой степени противоречивыми, что, оказавшись в лаборатории, он прямо-таки не знал, за что схватиться. Но, проведя сутки за информационной работой, готов был мчаться обратно в ЦИФ, - ни одна раскладка ни единого положительного результата не дала. Начиная от импульсных индикаций и кончая всеми возможными толкованиями "зеркальных видений", которые только существовали в информатеке... За этими видениями он несколько раз выходил в открытую сеть ИИП, но "диспетчер" каждый раз отсылал его в области, совершенно необитаемые для человеческих познаний. В конце концов он пошел на отчаянный шаг, вскрыв один из таких архивов на верхней галерее Аритабора, и категорически потребовал разъяснений у Раиса. Раис равнодушно просмотрел архив, что-то сказал о физике временных антигравитантов и добавил, что никакого отношения к делу это иметь не может: "Либо ты найдешь способ более удачно адаптировать термин, либо увязнешь в бесполезной работе". Матлин же одуревал от предчувствия близости цели, и такие мелочи жизни, как скептицизм Раиса, не способны были его остановить. С этим предчувствием он опять и опять спускался в лабораторию. "Ты навсегда останешься фактуриалом, - напутствовал его Раис, - потому что не видишь ситуацию дальше своих сиюминутных задач. Хватаешься за то, что кажется ближе. Подумай, может, это не самый короткий путь". Но Матлина не слишком тяготил фактурный менталитет, приводящий в ужас посредников. Он не отказывал себе в удовольствии прикинуться идиотом перед теми, кто видит ситуацию дальше "сиюминутных задач". И давным-давно для себя решил, что фактуриал - это не ругательство, а особое состояние души, не падкое на сомнительные перспективы. Кроме того, он успешно выполнил несколько сложных программ, связанных с расфактуризацией, иными словами, адаптацией своих фактурных логических приемов к работе аналитических машин Ареала. Одну из таких программ он откровенно назвал "детективом" и не постеснялся вписать ее в каталог Ареала русскими буквами. К сожалению, ни одна из этих программ не годилась для практического решения стоящих перед ним задач. Все они были слишком абстрактны, прямолинейны и малофункциональны, пригодны в лучшем случае для решения головоломок. Фактурных, доморощенных... Но после очередного поединка с Раисом "детектив" казался Феликсу так же необходимым, как глоток воды после перехода через пустыню. Абстрактные задачи с некоторых пор перестали его развлекать, и он, не долго раздумывая, загрузил программу всеми переживаниями последнего сумасшедшего года. - Вот это да! - сказал "детектив", что означало его готовность к работе, а вернее, полное согласие сотрудничать по этой теме. Программа подключилась к лабораторному архиву, дала раскладку управляющей панели, мало чем отличающейся от компьютерной клавиатуры образца 90-х годов, и задала Матлину несколько принципиальных вопросов, похожих на допрос в кабинете следователя: - Можно ли в точности утверждать, что процесс произошел объективно? В этом случае должны быть аналоги? Или же процесс можно рассматривать как частично субъективный? В этом случае следует задуматься над степенью субъективности и над тем, кому это было выгодно. Матлин не поверил своим глазам, но программа настаивала. - Я не страдаю галлюцинациями, - решительно заявил он. - Кроме того, ни один из свидетелей происшедшего галлюцинациями такого размаха не страдает. - И вдруг, как кувалдой по голове, его огрела безумная идея: зеркальные видения Альбы! Видения! Видения! - В любом субъективном процессе, - уверил его "детектив", - надо в первую очередь обозначить главного подозреваемого.
Первым же подозреваемым в этом списке был предъявлен Альба. Но, к удивлению Матлина, на него было потрачено минимум рабочего времени, и из разряда подозреваемых он был немедленно переправлен в разряд потерпевших. Так же бодро "детектив" расправился с самим Феликсом, с Голли Гренсом, с мистической личностью Али-Латина, не вдаваясь в ее мистическую сущность, со старшим Гренсом, Суфом, Ксаресом, Нур-Кальтиатом и всей бонтуанской братией, вместе взятой, за исключением Баю. На Баю сработала первая пробуксовка, сработала не где-нибудь, а на его аритаборском патриотизме. Программе не сразу удалось разобраться, что это, в сущности, бонтуанец. Зато на личности Раиса ее заклинило намертво. Из всех подозреваемых Раис оказался самым подозрительным. - Чего это вдруг? - удивился Матлин. - Только ему могло быть выгодно происшедшее. - Каким образом? - еще больше удивился Матлин. - Он посредник. Все началось от границы Аритабора. - Железная логика, - согласился он и успокоился. - Какая там в нашем родном языке была подходящая поговорка: "гостеприимным хозяевам зубы не смотрят?" - Надо иметь в виду зубы гостеприимных хозяев, - ответил "детектив". - И что ты предпримешь? Попробуй-ка влезь в аритаборскую инфосеть и поищи там корень всех зол, а я погляжу, что от тебя останется.
Но глупая программа восприняла издевательство как руководство к действию и погрузилась в работу. Однако работа окончилась быстро. Можно сказать, никто еще так быстро не заканчивал работать в аритаборских информационных сетях, и Матлин уже приготовился высказать что-нибудь едкое на этот счет, но "детектив" его намерения опередил: - Должен быть специальный архив "аритаборская мадистология", но здесь его нет. Придется искать на стороне, по закрытым архивам. После такого пассажа Матлин едва удержался в кресле: только представить себе сцену... кучка тупиц напрягает мозги, что да как... А тут лежал такой ценный совет... и помалкивал. Нет, это уж чересчур даже для фактурной программы. Но, выругавшись от души, он в очередной раз глазам своим не поверил, однако почувствовал, как волосы на его голове зашевелились, а по спине пробежал зловещий холодок. Прямо перед ним на рабочей панораме происходил процесс, который программисты Ареала имеют шанс наблюдать не чаще чем австралийский абориген северное сияние. Зато первые признаки такого явления прекрасно известны любому начинающему дилетанту на уровне техники безопасности, обязательной для всех степеней защиты. В информатике Ареала это называлось "иммунитетным сбросом". Программа разлагалась и исчезала на глазах, трагически необратимо, будто прощалась со своим создателем, уничтожая все, к чему она когда-либо прикасалась, и не подпускала к себе хозяина, как бешеная собака, шарахалась от каждого импульса в свою сторону. Матлин приподнялся с кресла, чтоб глубже заглянуть в панораму. Сработали все установленные им защиты одновременно, вне всяких сомнений, что-то произошло, и произошло за пределами лаборатории. Не пытаясь выяснить причин, Матлин дождался полного исчезновения "детектива" и запустил процесс дальше, на уничтожение лаборатории, постаравшись сделать этот переход максимально плавным. И лишь убедившись, что нужная "плавность" соблюдена, успокоился. Тревога ушла вместе с надеждой на адекватное понимание ситуации там, куда он пришел чужаком, где чужаком останется. "Раис был прав, - подумал он, - для достижения невозможного не стоит начинать с невероятного. На этой дороге для фактуриала должны быть расставлены красные флажки. А иначе как же... не заблудиться?"
Глава 21
- Ты соображаешь что говоришь? - возмутился Баю. - Аритаборская мадистология? - Она самая, - подтвердил Матлин, - и еще одна потрясающая новость: сюда заявился Раис и предложил помощь, если мы захотим восстановить лабораторию. Баю от удивления не знал что сказать. - Поблагодарил его? - Еще как. А заодно выяснил, что он не хочет, чтобы мы обосновались вне пределов Аритабора. - Ну и дела! - воскликнул Баю. - Ему нужна не лаборатория. Ему нужны мы. А зачем, ты не спросил? Аритаборская мадистология... Вздор! Фантазия твоей программы. Этого не может быть. Какие-нибудь наводки?.. - Ни единой: "ищи в закрытых архивах, должна быть", вот и все. - Неужели твоя игрушка что-то зацепила? - с досадой произнес Баю. - Не преувеличивай возможности моих игрушек. - Несомненно, зацепила... Сама бы она до такого бреда не додумалась. Собирайся немедленно. Ты отправляешься со мной. - Куда? - Я нашел то, что тебе надо. Прекрасная планета. С чистыми озерами, зелеными берегами. Ты отдохнешь, подышишь озоном и перестанешь изобретать бредовые проекты. - А ты? Твои легкие... - беспокоился Матлин, пока Баю уводил его дальними галереями к лифтоприемникам "шхуны", - они не сгорят от озона? Нам с тобой нельзя отдыхать на одном курорте. Но Баю молчал, как партизан, до того самого момента, пока обе его ноги не ступили на палубу бонтуанского корабля. - Очнись. Я, кажется, знаю, что это за "закрытые архивы". Если аритаборская мадистология действительно существует - она найдется. - Ты сможешь ее вытащить??? - При том условии, что ты сделаешь еще одну поисковую программу на манер своего "детектива", но только после того как мы выйдем из системы Аритабора. А теперь отдыхай. И еще... - Баю растерянно огляделся по сторонам, - похоже, мы здесь одни. Ты представляешь себе, как управлять этой посудиной? - Если ты покажешь, где управляющий отсек, попробуем разобраться, неуверенно произнес Матлин. - Не поверишь. Полжизни здесь прожил, а где управляющий отсек, не знаю. Не удивлюсь, если его вообще здесь нет. - Можно воспользоваться моим ЦИФовским болфом. - Нет, ты все-таки безнадежный фактуриал, - огорчился Баю. - Вопрос не в том, чтобы смотаться отсюда, а в том, чтобы сделать это незаметно. Придумай, как найти Суфа. У вас же есть позывной... - Это бесполезно... пытаться обмануть Раиса. - Я не то что пытаюсь, - признался Баю, - я все еще надеюсь, что он здесь ни при чем.
Глава 22
С утра пораньше Голл Гренс был приглашен в нижний павильон. Ксарес послал за ним Перру, что могло свидетельствовать о крайней важности и срочности приглашения. Старший Гренс имел "удовольствие" воочию наблюдать предмет своего особого раздражения не где-нибудь, а в двадцати метрах над приусадебной поляной, где Перра нагло висела, постреливая нижним защитным полем, будто опасаясь метко прицеленного томагавка, и прекрасно обозревалась из кухонного окна. - Сколько здесь живу, - восхитился Альберт, - а летающую тарелку вижу впервые. Я даже не знал, что они такие красивые. - Это не тарелка, - поправил его старший Гренс, - это самый настоящий летающий миксер. - Отец однажды прокатился, - объяснил Голл, зашнуровывая горные башмаки, до сих пор сердит. - Как это? - не понял Альба. - Как, как... - передразнил его дядюшка Ло, - ты садишься, а она - брык... и пузом вверх, как дохлая рыба. Не поймешь, где у нее земля, где небо. Управление на потолке, обзор ландшафта под ногами, кресло пилота барахтается всю дорогу туда-сюда. Тьфу, гадость... Для таких недоумков, как ваш дядька Феликс. Гренс ворчал и отплевывался, пока Голли не оделся и не вышел прочь из дома. Но после того как Перра оборвала его следы и исчезла, подобно лопнувшему мыльному пузырю, растворилась над снежной поляной, не спугнув ни единой снежинки. Гренс задернул шторку и перекрестился. - Господи, спаси моих мальчиков от этих безумцев.
Спустившись в лаборатории, Голли обнаружил Ксареса у того же самого смотрового стола, где до сих пор был разостлан протектор Альбы. Ксарес был также задумчив и неподвижен, будто сам простоял в этой позе миллионы лет, прежде чем дождался младшего Гренса. - Я общался с Кальтиатом, - сообщил он. - И что?.. - Это не Альберт. - А кто же? - удивился Гренс и тут же отдал себе должное - более глупого вопроса в данной ситуации не придумаешь. - Это мы узнаем, - спокойно ответил Ксар и, оторвав взгляд от стола, обратил его к Голли, - он прошел через ту среду, в которой не могло сохраниться ни тело, ни то, что вы называете душой. Предупреди всех никаких экспериментов! Ни стендовых, ни аналитических. Из Хаброна пока еще никто не возвращался. - От чего ты хочешь нас предостеречь? - Как быстро ты сможешь найти Феликса, Баю и Суфа? Хотя бы выйти с ними на связь. При том, что они пропали все вместе относительно недавно и нигде не оставили координат. - Думаешь, у них есть причина скрываться? - Думаю, зная навигаторские манеры Суфа, ты найдешь их быстрее. Надо сообщить, что Кальтиат оставил рабочие оркограммы. Надо, чтобы Баю расшифровал их. Тогда мы будем точно знать, как себя вести и чего опасаться, -- Ксар обошел вокруг стола, будто собирался что-то добавить, но передумал. - Как отец? - Спасибо, неплохо. - Сам решай, как быть. Отправляйся так быстро, как только сможешь.
Удалившись от зоны ЦИФа на почтительное расстояние, Голли решил ускорить процесс. Он сбил корабль с транзита, запустил сигнал, который с трудом улавливался контролерами "навигатора" и который меж ним и Суфом был предусмотрен как аварийный SOS в случае, если функциональные системы корабля не в состоянии справиться с ситуацией. Сигнал, смоделированный таким образом, давал Суфу эксклюзивное право вмешиваться в управление с любого расстояния. Именно на это рассчитывал Голл и, как только аварийная панель заработала, немедленно запеленговал местонахождение беглецов и развернул навигационную схему. Управляющий сигнал был послан с глухой окраины Ареала. Голли перестроился на ближайший попутный транзит, подсчитал время до цели и ужаснулся. Без сквозного транзита время пути растягивалось на десять суток, а при том, что с транзитными коридорами на окраине обычно тяжеловато, эти сутки можно было автоматически умножить еще на тысячу и поделить на опыт навигатора. Умножать Голли не боялся, но делить ему было не на что. Оставалось только идти ва-банк. И он решительно вышел на связь с болфом Суфа. - Я знаю, что ты здесь. Пожалуйста, скорректируй меня. Дай экстремальный транзит. - Отвяжись, - ответил Суф, - только тебя мне здесь не хватало. - У меня срочное дело. - Срочно убирайся домой, - рассердился Суф. - Не морочь мне голову. Это было похоже на окончательный приговор. Голл Гренс не только провинился и был наказан, но его доказанная вина имела к тому же самые отягчающие обстоятельства. Суф мог понять все: юношескую глупость молодого акрусианина, не слишком удачный для навигации расовый биотип, в конце концов, нормальную интеллектуальную недостаточность для подобной работы. Единственное, чего он не мог ни простить, ни понять, - как его ученик, проявляющий незаурядную тупость в изучении классических навигационных дисциплин, смог в то же время великолепно раскусить все хитрости и уловки учителя, которые сам учитель искренне считал верхом технического совершенства. И, отослав Голла Гренса домой, Суф ни секунды не сомневался, что в скором времени будет иметь честь принимать его на своей палубе. Только понятия не имел, каким образом Голли перехитрит его на этот раз. Голли поступил чрезвычайно просто, можно сказать, с наименьшими интеллектуальными затратами. Он ввел корабль в "мертвую" фазу и дал векторное ускорение в направлении Суфа, не сообразуясь при этом ни с транзитными возможностями зон, ни с техническими параметрами транспортного средства, которое вообще не рассчитано на маневрирование в "мертвой фазе". Перспективы такого маневра были двояки: в лучшем случае корабль срывался с этого импровизированного БКМ-разгона в неизвестном направлении, а в худшем - разлетался вдребезги при первой же попытке затормозить. По расчетам Голли, терпения Суфа должно было хватить на две-три минуты, пока ускорение не перевалит критический барьер. Эти минуты умножались на коэффициент крепости нервов учителя, который Голли вычислил еще в детстве. С тех пор в его навигационных расчетах это была самая постоянная величина. В катастрофическом случае - три с половиной минуты навигационной эквилибристики, решил Голл, но на всякий случай перекрестился, представив себе угол комнаты с банным веником, притороченным к потолку. Корабль дернуло так, что пропала внутренняя гравитация, и Голли испытал нечто похожее на взрыв пространства внутри себя. Болф встал на экстремальный транзит, одним концом упертый в зону древних астарианских заповедников, другим - ему было страшно поглядеть на собственную координату. До прибытия к месту назначения оставалось пять часов, и Голли успокоился. Пять часов полета позволяли надеяться, что он не попадет под горячую руку Суфа. Что учитель успокоится, а ученик успеет придумать что-нибудь в свое оправдание. Но тут план Голли дал течь. Вслед за экстремальным транзитом на его рабочий приемник последовал столь же экстремальный набор впечатлений от его концептуального пилотажа и заверения, что никогда, ни за что на свете, ни за какие милости этот безмозглый акрусианский головастик не будет допущен к управлению кораблем. Чтобы, не дай бог, эта говорящая обезьяна не подползала даже близко к навигаторскому отсеку и не трогала руками то, что светится, пока корабль следует к дядюшке Суфу. А дядюшка Суф тем временем сгорает от нетерпения лично засвидетельствовать, что второго такого бестолкового ученика во всем Ареале сыскать было невозможно. Что ему хронически везет на отменных тупиц. Что только он, Голл Гренс, достоин сравниться тупостью со своим славным предшественником Феликсом. Что с бедняги Суфа довольно рискованных ситуаций и он прежде выбросится в открытый космос безо всякой защиты, чем возьмется обучать навигации еще одного фактуриала.
В намеченный срок корабль выстрелило в астарианскую зону на край ареала. В такую кромешную глухомань, до которой не дотягивалась общая навигационная сетка. Прямо по курсу уже проступала черная пропасть мертвого космоса, сквозь которую не намечалось ни малейшего просвета, даже при колоссальных увеличениях, которые психически нормальные навигаторы никогда не используют. В минуты полного жизненного отчаяния Голли не раз представлял себе похожую картину и думал, что когда-нибудь, когда ему всерьез надоест привычное бытие, он непременно вырвется туда и будет гнать корабль, ни о чем не думая и ни на что не надеясь, пока старость не уложит его спать на панели пилотской палубы. И все эти двести, а может быть, триста лет вокруг него не будет ничего, кроме сплошной пустоты небытия. В такие минуты он скорее бы покончил с собой, чем отказался от веры в эту беззвездную пропасть, будто материализовавшуюся из древних акрусианских легенд про первых навигаторов, которые ушли в пустоту и исчезли, оставив в недоумении своих современников и потомков. Сколько красивых легенд было придумано и рассказано, пока эта всепожирающая бесконечность не обрела свой магический смысл в представлении поздних цивилизаций Акруса... Она была все и ничто. Она являла собой единственный путь к свободе от трагической предопределенности всего, что способно придавить молодого романтика к его отнюдь не романтической среде обитания. Лишь уверовав в эту путеводную истину, Голли решил, что обязательно будет летать, чего бы это ни стоило. И горько плакал, когда узнал, что зона Акруса для навигации закрыта, что никакой пустоты за ее пределами нет, что все это выдумки и исторические подтасовки, а древние акрусиане никогда не вылетали дальше планетарных систем и если не возвращались обратно, то только по собственной глупости. Так в одной братской могиле оказались похороненными надежда, мечта, единственная святыня его детских лет и лишь вера не покидала его никогда. Слепая, тупая, неразумная вера в то, что в его жизни обязательно что-то произойдет. Но как? Когда... каким образом?.. Ему бы в голову не пришло, что однажды здесь появятся настоящие навигаторы Ареала, с детских лет знакомые с его отцом, сидевшие с отцом за одной школьной партой. В тот момент Голли решил, что миром правят его фантазии, и чуть не сошел с ума от безмерного чувства ответственности за все, что происходит у него в голове.
Дядюшка Суф, однако, как и предполагалось, к намеченному сроку остыл и разгуливал взад и вперед по пилотской палубе в молчаливой задумчивости, сцепив за спиной руки в защитных перчатках с тонкими лучевыми наконечниками. "Роют архивы", - отметил про себя Голл и спросил нарочито робко, опасаясь шквала эмоций по поводу своего недавнего подвига: - Они здесь? - А что бы я здесь делал один? - спокойно ответил Суф, и Голли вздохнул с облегчением. - Как вы работали с Часами Хаброна? - Кальтиат работал. Я держал корабль. - Что-нибудь ненормальное было? - Когда здесь будет все нормально, - заявил Суф, - я вернусь в Корун и буду проектировать антенны в космопортах. - Ксар хочет вас видеть. Он сильно озадачен происходящим. - Ах, вот как! Тогда попробуй вытащить их из архива. - Что они ищут? - Они давно забыли, что ищут. По-моему, им все равно, что искать, лишь бы никогда не найти. Иди, они будут счастливы, когда узнают, что ты здесь. Только ты позволяешь им бесконтрольно морочить себе голову.
На корабле Суфа была развернута походная смотровая лаборатория. Задействованы все виды панорам и считывающих устройств. Все светилось, переливалось, при этом никаких признаков жизни ни на одной из палуб не наблюдалось, только одиноко вращающееся кресло в эпицентре праздничного мероприятия говорило о присутствии Феликса. Без этого кресла, которое Голли прежде видел лишь в книгах отца, Феликс не был бы Феликсом и не ощущал бы себя землянином. Но не успел Голли оглядеться, как в лаборатории появился Баю и тут же обратился к нему с пространной речью: - Я же говорил, посредники не могли допустить утечки информации. Если б аритаборская мадистология действительно существовала, они не чувствовали бы себя так вольготно. Это стало бы сенсацией. Что скажешь, акрусианин? - Что такое "рабочие оркограммы"? - Рабочие оркограммы? - удивился Баю. - Рабочие оркограммы... - он устроился в кресле Феликса, - Фрей, тебе где-то попадался блок "раннефактурные оркограммы"... - Да, - отозвался Феликс. - Вспоминай где и жди меня, - в ту же секунду Баю исчез, ни слова не объяснив. Но вскоре все четверо собрались вокруг центральной панорамы и приступили к изучению блока. - Очень большой объем, - заметил Баю и для начала задал поиск возможных привязок к Аритабору. - Нет, - ответила программа блока. Что только Баю ни пытался с ней сделать, как только ни старался ее обмануть, - программа оказывалась хитрее и не по-фактурному сообразительней пользователя. Это могло говорить лишь о том, что делал ее отнюдь не фактуриал, а значит, скорее всего, это чистейшая аналитика, не имеющая привязки к подлинным фактам. Если Баю удавалось загнать программу в тупик, она отключалась, выдавая ему иллюстративные навигационные схемы любой из произвольно взятых зон. На вопрос, что бы это могло означать, Суф ответил предельно однозначно: - По-русски это прозвучало бы так: "А не пошел бы ты, мужик, куда-нибудь... туда-то и туда-то..." - Куда? - с надеждой воскликнул Баю. Но Суф лишь кивнул на Феликса. - Он тебе объяснит. Феликсу было не до шуток. -- Если ты расскажешь мне, наконец, что такое "рабочие оркограммы", напомнил Голли, - я объясню, что имелось в виду... Баю изобразил рукой красноречивый, но крайне бестолковый жест, который так и завис в пустоте под сводом темного пространства отсека, а панорама рефлекторно скопировала его в виде сюрреалистической фигуры, завернутой в трехмерное пространство. - След мадисты... - сформулировал он наконец, - это слишком общий термин, его невозможно объяснить, если нет конкретного предмета... - Все ясно, - успокоился Голли. - Это... - Баю задумался, подбирая универсальное определение, пока сам не "завис" где-то между нижней панелью и темной макушкой потолка. - Ну-ка, заставь ее еще раз показать последнюю картинку, - попросил Суф, и дай проекцию на мою навигационную сетку. Баю моментально спустился с неба на землю, накинулся на программу и мучил до тех пор, пока не добился нужного результата. Суф деловито прошелся мимо своих панелей, затем остановился и гипнотическим взглядом впился в изображение. - Знаешь, что я могу сказать, - произнес он, - впрочем, я могу ошибаться... Но, кажется, эта зона мне знакома. Баю поднялся, было, к связи с "навигатором", но Суф одним предостерегающим жестом вернул его на место. - Я знаю эту зону. Проблема в том, что такой вид она будет иметь через черт знает сколько триллиардов лет назад. Если я прав, вы ищете не в тех временных координатах. - Ты это... интуитивно? - уточнил Матлин. - По динамике? - Да, эта зона мне слишком хорошо знакома. Странно, что ты ее не узнал. Ну-ка, Голли, сделай прогноз состояния зоны Аритабора примерно через тот же срок. - По динамике? - уточнил Голл. - Нет, по моей заднице, безмозглый лягушачий головастик. И поскорее! Вторая карта легла наверх, и Баю отъехал от пульта, словно испугался галлюцинации. - Они идентичны? - не поверил он. - Ты уверен? Но Суф не то чтобы сомневался, а был удивлен ничуть не меньше. - Что это за временная координата? - вмешался Матлин, стараясь отвлечь коллег от безмолвного созерцания астрофизических картин. - Ты хотел вычислить возраст посредников? - спросил Баю, возвращаясь к пульту. - Я до сих пор еще хочу... - А этой цивилизации еще нет на свете. Срок ее появления находится, я извиняюсь, в далеком будущем... не знаю, как его вычислить. Подозреваю, что их "мадистология" находится там же. - Где? - Знаешь, что обозначает "факториал" в аритаборской математике? - Бесконечность? - предположил Феликс. - Это даже я знаю, - проворчал Суф. - Знаешь, так объясни. - Знак циклического предела, - объяснил Баю. - Бесконечность имеет два направления: в прошлое и в будущее, - добавил Суф. - Так куда она направлена у посредников? - В аритаборской математике, - заметил Голли, - не имеет значения. Это философская, абстрактная категория. Еще одна логическая фигура. - Невозможно определить ни возраст цивилизации, ни направления, в котором следует его измерять, - еще раз попытался объяснить Баю. - Теперь ясно? Он заглянул в безумные глаза фактуриала Фрея. - Ясно, - ответил Фрей. - Ну, и что вы думаете по этому поводу? - Думать - ваше дело, - заявил Суф, - мое дело держаться подальше от любого рода нонсенсов. - Ты уверен, что динамика зоны направлена в будущее? - уточнил Баю, устраиваясь за пультом. - Что это не аномалия... - Я уже ни в чем не уверен, - ответил Суф и покосился было на Матлина, но тот сразу же дал понять, что на роль аномалии он никак не годится. - Ты действительно ничего не помнишь или издеваешься надо мной? - Ах, чтоб они провалились, эти посредники. Хоть бы одного из них прижать и допросить... - рассуждал Баю, приступая к новой серии попыток вскрыть архив. - С применением методов святой инквизиции, - добавил Матлин, но подозрительный взгляд Суфа ни на градус не отклонился от его персоны. Баю ввел в программу полученную схему и стал применять абстрактный факториал-временной ключ к конкретной закодированной информации блока. Изображение сдвинулось и стремительно пошло на удаление. По контуру картинки поползли знаки, которые узнал бы любой аритаборский школяр, древние посреднические "линейные письмена", те, что дошли до современников как памятник цивилизации, которая считалась старше, чем история Аритабора. Расшифровать же письмена были способны лишь истинные лингвисты. Звездный пейзаж удалялся, превращаясь в туманные скопления, которые затем становились похожими то на аморфную, вязкую массу, то на скопище плазмы, и чем дальше, тем больше сгущалась картинка панорамы; тем сильнее сбивалось астральное вещество; тем плотнее выглядела схема, пока ее размеры не улеглись в сферический контур пульсирующей массы. Линейные знаки замерли и обозначили исходную пространственно-временную координату. То, что касалось пространства, Матлин понял сразу, и, не зная языка, без переводчика он разобрался бы, что перед ним макет ареала, готовый к работе. А временная координата вызвала недоумение даже у Баю - такие обозначения им прежде не попадались. Здесь явно было что-то не то либо с языком, либо с обозначением, либо с самим временем. Но Баю являл собой образец спокойствия и внимания. Макет продолжил работу, а сферическое тело опоясала яркая алая полоса. На миг она сжалась в графический узор и снова распрямилась с упругим звоном отпущенной тетивы. Баю застыл в той позе, в которой его застало первое древнеаритаборское послание, и не шелохнулся, пока алая полоса не исчерпала информацию и не исчезла. В недрах макета на месте зоны Аритабора обозначилась алая точка, которую человеческий взгляд не уловил бы под микроскопом, и как только схема пришла в действие, Баю стукнул рукой по подлокотнику кресла, что означало в переводе на человеческий язык: "Эврика! Бросайте все дела, бегите все сюда, глядите, что я нашел!" Но все и так были здесь и видели, как в массе вращающегося макета, сквозь внутренние течения и превращения, проскакивает едва уловимая глазом "молния" от центра к границе ареала всякий раз, когда алая точка оказывается на прямой линии между центром и одной из пограничных оркариумных пустот. - Ты успел что-нибудь понять? - спросил Матлин. - Почти все, - ответил Баю и обернулся к Голли. - Ты спрашивал меня, как работает оркариум? - Он включил общую оркографическую разметку схемы и макет растянулся, будто самонапряженная конструкция, от центра к пограничным пустотам, а хаотичная масса, находящаяся внутри, дернулась, пришла в движение, повинуясь импульсам, пульсирующим в контуре сферы. Это было похоже на экзотическое соцветие, которое, казалось, сейчас же взорвется и вдребезги разнесет корабль. Внутренние индикаторы корабля почувствовали опасность. Но Баю остановил процесс и погасил фон до такой степени, чтобы на макете были видны лишь самые сильные желтоватые жилы и узлы, обозначающие направление наиболее мощных и стабильных импульсов. Без долгого визуального анализа в этих жилах несложно было узнать элементарную схему основных каналов ЕИП. Баю указал лучом в один из самых крупных узлов. - Вы помните, что зона Аритабора осталась здесь? Фрей, ты спрашивал меня, почему мадиста не проявляет интереса к посредникам? Смотри, что у них за "нейтралитет". - Он еще раз смоделировал направленный импульс, который взрывной волной прошелся от центра к пустоши. - Еще раз смотри, что они сделали... Они всего лишь защитили планету от импульса. Подставили орка-отводящую антенну - мальчишку твоего, Альберта... вывели на орбиту. Любая мадистогенная субстанция притягивает к себе орка-импульсы. Им нужен был Альберт, даже не мы, и уж тем более не наша потешная лаборатория. - Но Феликс уже ничего не понимал. - Теперь гляди сюда. - Баю повел лучом по аналогичному каналу в структуре ЕИП и остановился на точке, симметричной Аритабору относительно центра. - Информационный ключ мы скачали отсюда. Здесь зона, которую узнал Суф. Каким образом мы провернули этот фокус? - Это ты кого спрашиваешь? - уточнил Суф. - В связи с чем тебя туда понесло и не было ли в тот момент с тобой Фрея? - Вспоминаешь? - спросил Суф Малина. Но Матлин пребывал в прострации и вряд ли вспомнил бы что-либо даже на привычной маршрутной сетке. - Здесь недалеко ЦИФ, - предположил он. - Да, здесь они подрались с Али-Латином, - объяснил Суф, - мы выбрали ближайшую похожую на Землю планету, чтобы Феликс мог снять с себя протектор. - Вы до сих пор уверены, что планету выбрали вы? - Баю погасил работу программы и повалился в кресло. - Боюсь, что именно в этой координате посредники сели вам на хвост. Все шло к тому... даже желание Альберта уйти на орбиту в тот злополучный день. - Он рвался из Аритабора, - сказал Матлин, - это мы его застопорили на орбите. На физиономии Баю выразилось недоумение. - Так оно и было, - подтвердил Голли, - мы побоялись его отпустить. Недоумение Баю от этого меньше не стало. - Значит, сын Али оказался умнее нас? - Что хочешь, говори, - сказал Суф, - а морда Латина мне не понравилась сразу. У меня было предчувствие, что он использует Феликса. - Я сам себя использовал, - ответил Феликс. - Что хочешь, говори, - добавил Баю, - я не верю, что мадиста играет на стороне посредников, а вот мы, оказавшись между ними, могли бы влипнуть в историю похлеще. - Только не я, - заявил Матлин, - с меня довольно. Их счастье, что все обошлось. Тем более мы наверняка не первые и не последние. Такие идиоты, как мы, им нужны раз в несколько тысяч лет для поддержания "мадистонейтралитета". - Не знаю, что им нужно на самом деле, - возразил Баю, - мы нашли пока только астрофизические оркограммы - это частный случай, я не могу по нему строить универсальных гипотез. - А я построю, - настаивал Матлин, - одну гипотезу. Я вам так скажу, их счастье, что с Альбертом все обошлось. Их счастье. Не знаю, откуда они вывалились. Не знаю, легенды это или реальность. Не знаю, есть у них исходная координата или нет, но если с мальчиком что-нибудь случится, конечную координату я им организую. Даже если мне придется положить на это жизнь. Это будет такая могила, чтобы ни один фактуролог не усомнился в том, что она существует. - Ни секунды не сомневаюсь... - печально добавил Суф. - Что-то мне морда Феликса тоже перестает нравиться.
УЧЕБНИК ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ Аритаборские оркограммы (гипотезы астарианских мадистологов относительно некоторых аритаборских феноменов)
Никому не известно (и нет надежды узнать), что было на месте Аритабора до появления цивилизации. Я не имею понятия, о каких "временных факториалах" может идти речь и какой из этого надлежит делать вывод. Но, если абстрагироваться от темного доисторического прошлого, то все выглядит нормально, во всяком случае, разумно, и если уж совсем откровенно, вряд ли астариане, анализируя своих соседей по Ареалу, рассчитывали выявить бесспорную истину. Официальная история Аритабора начинается за несколько тысячелетий до знаменитого Раскола. И с той поры не прерывается, но и, надо отдать ей должное, особых изменений не претерпевает. Все это было так давно, что память самого стойкого фактуролога может оказаться сплюснутой под глыбой времени. И нет ничего удивительного в том, что хронология того периода путанна. К примеру, точно не известно, что было раньше: раскольническая заварушка в прике или строительство "плавучих" платформ. Посредники откровенно равнодушны к хронологии. Для бонтуанцев же наведение исторического порядка - вопрос чести, а восстановление исторической справедливости - вопрос принципа. Посредникам, кроме всего прочего, наплевать на собственные "священные реликвии", такие как "первые упоминания", "фрагменты питекантропа, отчалившего в мир иной с острова Ява" и т.п. Подобное наплевательское отношение к истории астариан немало озадачило - истории, замечу, одной из древнейших цивилизаций Ареала и отнюдь не самой пропащей. Объяснялось это явление во все времена по-разному. Одно из самых остроумных, на мой взгляд, объяснений выглядит так: прошлое этой цивилизации может оказать пагубное воздействие на ее будущее. И все. Как флаг с "веселым Роджером" - не влезай, убьет. Никаких тебе сопроводительных объяснений, никаких летописей о всемирном потопе, никакого предчувствия судного дня. Можно, конечно, напрячь фантазию и представить себе, как жили-были аритаборцы; выглядели почти как арабы или древние египтяне, если не сказать, на много менее эстетично; питались, по всей видимости, ящерицами и песчаными змеями; рыли норы в земле и делали посуду из стекла. То ли с неба упали, то ли выросли из обломков предыдущих цивилизаций. "Вопрос не в том, - скажет типичный посредник, - сколько змеиных яиц слопали мои предки, прежде чем открыть законы вселенского абсурда. Вопрос в том, способен ли ты верно понять эти законы?" - и будет совершенно прав, потому что мы медленно, но верно подходим к одной из самых аномальных тем на стыке фактурологии, мадистологии, астрохимии, биофизики, психогерменевтики... и тому подобного. К вопросу о возникновении цивилизации как таковой из НИЧЕГО. На первый взгляд эта тема должна показаться совершенно естественной. Более того, хотя бы две версии на эту тему испокон веков имеет при себе каждая уважающая себя цивилизация, ибо ее прогрессирующее мировоззрение должно привязываться к чему-то незыблемому хотя бы с одного конца. Землянам оказалось достаточно молнии, которая, попав в мировой океан, спровоцировала появление органики, понимай, как хочешь. (Версию о проникновении жизни из космоса мы не рассматриваем, ввиду ее заведомо вторичного характера.) Что же касается молнии - тут не все так просто. Сразу возникает желание сунуть электроды в стакан с морской водой и поглядеть, что получится. Или, на худой конец, допросить осведомленного химика. Но с химиками, оказывается, чрезвычайно тяжело разговаривать на такие темы. Если же вникнуть в проблему, даже без помощи специалиста, логически совершенно не важно, появится в воде что-нибудь органическое или нет. От молнии оно появится или само по себе (мои извинения силам небесным). Материя такова, что из разных комбинаций в разных условиях можно "вылепить" хоть черта лысого. Даже если молния сыграет роль катализатора, - это проблемы не упростит. Проблема в том, что происхождение органики не так уж трудно себе представить - это могут быть груды вещества. Эти груды могут шевелиться и дурно пахнуть, зато иметь самое логическое, естественно-природное объяснение. А чем можно объяснить превращение этого вещества, ну скажем, не переходя на личности, в существо расовой группы WW? Смысл эволюции существо, не окончившее нашей средней школы, ни за что не поймет, зато непременно спросит, КАКИМ ОБРАЗОМ одноклеточная амеба смогла эволюционировать в кандидата наук? Это все равно что указать пальцем на Луну и сказать: скоро мы туда полетим. Полететь-то на Луну, конечно, можно, а ты возьми да попробуй спроектировать ракету, построй ее и позаботься о том, чтобы она доставила тебя живым. Поэтому в постановке вопроса "мы сейчас отсюда и вон туда..." и в том и в другом случае упущено самое важное звено: КАК? Т.е. каким образом? Кто-нибудь пробовал математически подсчитать вероятность совпадений на атомарном, молекулярном, клеточном уровне, которое способно довести амебу хотя бы до состояния черепахи? Думаю, расчеты уйдут далеко за пределы сверхвеличин. В этом случае в математической версии мадисты есть свое рациональное зерно. Но точно могу сказать - ареал не просуществует так долго, чтобы дождаться результата. (Это все к вопросу о провалах между 7-й и 8-й ступенью, а также о "черной дыре", предваряющей нулевую ступень.) О каких миллионах лет здесь может идти речь? Даже в самых оптимальных условиях среды из первобытного болота при подобном хаотическом подходе не получится даже тощий первокурсник. Максимум гусеница и то без малейшей перспективы превратиться в бабочку. Именно из вопросов ДЛЯ ЧЕГО? КАК? КАКИМ ОБРАЗОМ? КЕМ И КУДА? направлена вся эта эволюция и следовало бы исходить. Почему она направлена именно так, а не как-то иначе? Это что, называется оптимальным направлением развития? Черта с два. Предела несовершенству не существует. Только в этом случае, может быть, не столь уж важно, в какую лужу мирового океана попала молния. А что же в таком случае важно? возникает вопрос. - И почему мы в связи с этим опять принялись рассуждать о посредниках? Всему виной их "оркариумная картина мира", точнее, фигурная оркография, которая, по мнению астариан, заменила цивилизации какие бы то ни было эволюционные способы миропонимания. Термин "аритаборская оркография" приклеился к этой цивилизации с той же легкой руки астариан, которые много и охотно занимались построением аритаборских мировоззренческих картин, не брезгуя использовать в этих целях аритаборские же методы, в частности моделирование. И чем сильнее пахло мадистой от предмета исследования, тем более пристальным был к нему астарианский интерес. Сразу предупреждаю: ничего конкретного в истории Аритабора открыто не было, тем более ничего особо мадистоопасного. Но некоторые вопросы все же были поставлены аккуратно в тему. Прежде всего, астарианам удалось уличить древних аритаборцев в том, что они в совершенстве владели приемами оркографического дешифратора. Теми приемами, которые позже, проникая в молодые бонтуанские фактуры, заражали их "мистическими эпидемиями". Бонтуанских покровителей это раздражало вне всякой меры и провоцировало на совершенно чудовищные поступки, поскольку дешифратор теоретически был самым надежным способом выхода цивилизации из-под контроля. Но, к счастью, и самый гибельный путь, поскольку юные фактуры, вышедшие победителями из этого противостояния, с оркографическим дешифратором не справлялись, не овладевали им в той мере, чтобы извлечь пользу, и извлекали только вред. Что это за о-дешифратор и как он выглядит в деле? Теоретически предельно просто - все, что принадлежит естественной природе (далеко не одни только линии на ладони), несет в себе оркографические смысловые потоки информации: горный рельеф ландшафта, к примеру, может быть без труда прочитан как звуковая трехмерная диаграмма и воспроизведен в осмысленный звуковой ряд, употребимый в речи; форма русла реки, узоры облаков, разветвления на стебле растений - абсолютно все до мелочей несет в себе колоссальный набор информации. Именно этот принцип о-дешифратора впоследствии лег в основу ЕИП-инженерии и, по сути, стал языком общения в Е-инфополях. Но даже при современных технологиях Ареала овладеть дешифратором в совершенстве невозможно. Аритаборцы же владели им на уровне дремучей фактуры и ни единого упоминания об этом не оставили. Всю ответственность взяли на себя лишь мастера "аритаборского дива" да строители платформ с голосниками, транслирующими брызги песка и порывы ветра в осмысленную речь. Но это далеко не все. К седьмой ступени (по Дуйлю) дешифратор в той или иной степени осваивает любая цивилизация, но практическая польза от него сводится лишь к тому, чтобы знать, понимать, предвидеть, прогнозировать. Влиять на орка-процессы - занятие рискованное, а управлять ими чрезвычайно опасное... Слишком тонкие расчеты, абсолютно неопределенный результат, и ошибаются такие деятели, как саперы, один раз в жизни. Никакой серьезный исследователь не станет доверять таким сомнительным методам, а предпочтет проверенные. Однако, по мнению астариан, аритаборцы не отказывали себе в удовольствии использовать дешифратор и изобрели для себя миллион способов, как это сделать деликатно и незаметно. Приведу самый примитивный пример с "орка-доминантой", чтобы не углубляться в теоретические дебри: Представьте себе самолет, отлетавший свой срок, но все еще пригодный к эксплуатации. Среди его пассажиров находится человек, которому "на роду написано" погибнуть в авиакатастрофе; другому человеку "на роду написано" скончаться от старости в собственной постели; третьему - утонуть; четвертому - повеситься и так далее. Если орка-доминанта - первый пассажир, то катастрофа произойдет непременно; если второй - самолет долетит и сядет, даже если у него по дороге отвалятся моторы; если третий - здесь все будет зависеть от того, летит ли самолет через море-океан или же только над сушей, ну и так далее. Можно ли просчитать ситуацию точно? Разумеется, нет. Мы можем только предчувствовать неладное, а предчувствия нередко обманывают. Посредники же обладают способностью определять орка-доминанты, и, увидев в зале ожидания на один и тот же рейс сто пассажиров с "отметиной" скорой смерти, они не растеряются и с улицы приведут сто первого с другой супердоминантой нужной мощности, способной перевесить все сто плюс ни в чем не повинных членов экипажа... В принципе, супердоминанта - большая редкость; доминанта встречается чаще; орка-ведомых большинство; а орка-нейтралы - такая же редкость, как супер. Все четыре состояния способны меняться в зависимости от обстоятельств и совершенно не зависят от того, кто их носитель - оптимист или пессимист, президент или дворник. Супердоминанта, в свою очередь, предназначена далеко не для совершения мировых революций, даже если это состояние "супер" не меняется в течение всей жизни, - зато она способна круто менять судьбу близких, да и случайных попутчиков тоже. Практическое использование дешифратора посредниками, разумеется, не сводится к контролю пассажиров авиарейса, а воплощается порой в такие мистические вещи, которые лучше меня объяснит колдун. Например: мы не можем построить махины, подобной "Титанику", но доплывем до цели даже в дырявом тазу, если вовремя утопим одну сволочь с супердоминантой утопленника, - философия жертвоприношений, которая, по убеждению не только астариан, всегда была присуща Аритабору и благодаря которой в бонтуанских фактурах во время "мистических эпидемий" почем зря перерезали массу невиновных существ. Возникает резонный вопрос: почему "суперутопленника" нельзя было оставить на берегу? Да оттого, что на берегу ему трудно будет утопиться. А утопить надо. Кто знает, может, он захочет сесть на следующий корабль? Если уж говорить о философии жертвоприношения, надо открывать целую науку. "Мистические эпидемии" в этом смысле хороши как пародия: интеллектуально не обременяют, но примерное представление дают. Допустим, еще один пример: некое сообщество фактуриалов весело и безбедно просуществовало несколько поколений. Интуитивно постигая законы великого вселенского равновесия, они понимают, что очень скоро должен приключиться социальный кошмар. Из тех же интуитивных источников они делаю вывод, что вскоре, в один прекрасный високосный год, на свет появится "фюрер", способный утопить в крови цивилизацию. Что делают очумевшие от страха фактуриалы? "Мочат" всех младенцев без разбору. Фактурный баланс идет вразнос. Сбивается "историческая программа", цивилизация лишает себя естественной защиты, "иммунитета Естества" и погибает в ситуации, которую здоровая фактура переживет как банальную простуду. Что делают посредники? Они думают, чем обоснованно появление на свет этого подонка, и решают, что именно приносить в жертву: самого "фюрера" или поголовье фактуриалов, которое ему на роду написано утопить в крови? А приняв решение, точно знают, когда, кого и как отправить к праотцам.
Разумеется, никакими серьезными доказательствами этой гипотезы астариане не располагают, однако не одни они заметили за посредниками странную привычку слишком пристально изучать собеседника, прежде чем вступить с ним в контакт. При этом собеседник нередко испытывает дискомфорт, чувствует легкую потерю контроля, слабость. Но это быстро проходит, и посредник либо воплощается в саму любезность, либо испаряется, не попрощавшись и не объяснившись. Астариане уверены, что этим феноменом можно объяснить и так называемый "пропуск" в Аритабор. Крайне редко, но случается, что некто, сто лет мечтавший там побывать, никак не может это сделать по самым необъяснимым обстоятельствам. И чем настойчивее его стремление это сделать, тем более трагически необъяснимыми становятся препятствующие обстоятельства. Я уже не говорю о том, что персональные приглашения от посредников получают лишь те, кто проверен досконально по малейшим разветвлениям своих оркограмм, даже если он при этом закоренелый бонтуанец или везет с собой ядерную бомбу.
Еще одно любопытное открытие касается больше физиологии посредников и относится к происхождению линейной письменности, которая на самом деле называлась "лучевой". Посредники с удовольствием обучают ее приемам каждого желающего. Особенно фактуриалов, которым точно жизни не хватит, чтобы разобраться в ней до конца. Для обучения они берут гибкую веревку, растягивают ее на полу, а затем тот посредник, который в данный момент больше всех устал от безделья, начинает прогуливаться вдоль веревки и вертеть на ней петли, узоры да загогулины. Когда ему это надоедает, все написанное уничтожается легким движением руки - дернул за конец и пиши снова, сколько хочешь. Но астариане при этом не лаптем щи хлебали, а сумели убедительно доказать, что веревочка - дурилка для идиотов. Что линейные письмена действительно имели лучевую природу, в буквальном смысле слова. Роль веревки выполнял световой луч, который древние аритаборцы не только умели концентрировать, направлять, изгибать, но и использовали как универсальное средство связи, особенно эффективное в раскаленных песках, где миражи на каждом шагу - обычное дело. Самое интересное, что при такого рода письменности они не только не должны, но и не могли оставить о себе исторических мемуаров. Но еще интереснее то, что все сказанное и доказанное никак не вяжется с их колоссальной напитанностью информацией. Все это можно объяснить одним-единственным феноменом - вскрытой генетической памятью, и чтоб астарианин провалился на месте, если это не так. Иначе как объяснить отсутствие древних (как, впрочем, и современных) библиотек, школ? Не говоря уже об уровне "вскрытия мозга", который посредник никому и никогда измерять не позволит и о котором можно лишь приблизительно догадываться, что он не намного ниже, чем у ЧЛФ. Астариане дерзнули утверждать, что подобные интеллектуальные тесты к аритаборцам не применимы. Что их субстанция личности устроена таким образом, что замерить "вскрытие" невозможно. В завершение своих эксклюзивных аналитических исследований астарианский "консилиум" поставил диагноз воистину беспощадный: весь нынешний доступный Аритабор - сплошная бутафория, дежурная декорация, так же далекая от истинной сути вещей, как мыльный пузырь далек от великой гармонии Вселенной; Аритаборский Раскол - не более чем спектакль, сыгранный в этих декорациях, а их пресловутый нейтралитет с мадистой - чистейшее очковтирательство, рассчитанное на тех, кто может заподозрить здесь тайный сепаратный сговор. Но астариане все же не ответили на главный, основополагающий вопрос корень всей сути, который уже не раз прозвучал: как, каким образом аритаборцам удалось то, что другим кажется невероятным по сей день? Зачем и от чего они появились, а также почему древние посредники называли себя "ар-мадистанс", что переводится не иначе как "под волшебством" или "то, к чему приводит отсутствие здравого смысла".
Глава 23
Когда заполночь в заповеднике ударил крепкий морозец, старший Гренс натолкал полную топку дров и улегся спать, накрывшись тремя одеялами одно на туловище, два на голову, чтобы ничего не видеть и не слышать. Чтобы среди ночи не проснуться от холода и не наделать глупостей, из-за которых к утру может наступить глубокое раскаяние. Он также принял двойную дозу снотворной настойки, от которой случались галлюцинации, мало похожие на нормальные сновидения. И Голли, во времена ЦИФовского детства, заметив понижение уровня жидкости в сосуде, позволял себе что угодно, вплоть до полного непослушания, аккуратно списывая свои безобразные выходки на отцовский "глюк". Но отец был тоже не лыком шит и, заподозрив такое дело, выкрасил прозрачный сосуд густым слоем краски, сквозь которую не мог проникнуть даже зоркий взгляд акрусианина. На некоторое время безобразиям был положен конец. А позже за акрусианином было замечено еще одно удивительное свойство - способность исключительно точно производить замеры уровня жидкости по весу бутылки. Акрусианское чадо было отлуплено, а запретный сосуд навсегда перекочевал в недра отцовской библиотеки, и все доступы к нему были отрезаны. Вспоминая эти милые подробности своей родительской педагогики, Гренс не на шутку испугался, не перебрал ли он на этот раз, не померещатся ли ему всадники на вершине холма раньше, чем они действительно там появятся? Но сон вскоре настиг его, и с первыми раскатами храпа все в доме успокоилось, даже огонь в печи зашуршал на порядок тише.
Услышав, как Голли пробирается вдоль стены к окну спальни, Альба вскочил с кровати и распахнул форточку: - Ты меня бросил, да? Я уже думал, что ты меня бросил... - Молчи и одевайся, - ответил Голл, - сегодня будет хорошо скользить. - И осторожно направился к дырке в стене сарая, в котором Гренс-папа запирал на ночь горные лыжи аж на целых два замка, а к ботинкам для страховки еще и привязывал шнур от горластого колокольчика входной двери. Но Голли всегда в своем ботинке оставлял ножницы, и вскоре оба лыжника были в полной готовности совершить восхождение. - Спустимся разок с той стороны горы, - предложил Альба, - я без тебя не рискнул. - Там ямы, ты же не видишь в темноте... - У меня все получается. Даже змейкой до самого озера. - Сначала я посмотрю твою технику, - недоверчиво ответил Голл. Но, дойдя до вершины, он не поверил глазам - она была отполирована до блеска и сияла лучше, чем корочка льда у проруби. - Ты не знал, чем себя занять в мое отсутствие? - Я волновался. Если б ты не вернулся - не знаю, что было бы со мной. - С чего ты взял, что я мог не вернуться? Альба виновато опустил глаза. - Придумал бы себе нового Голла Гренса. - Нет, - ответил он, - количество Голлов Гренсов проблемы не решит. Если ты не поможешь... - Слушаю тебя, - Голли принял позу, которой Раис обычно встречал своих бестолковых учеников, - я весь во внимании. - Ты должен рассказать мне все. Где ты был? - Искал Феликса. - Где был Феликс? Ты работаешь на него? - На него все работают, даже если не хотят. Он имеет дар убеждения, который действует на всех. - Меня это не интересует, - Альба уселся рядом с ним, - только, пожалуйста, не обманывай, а рассказывай все по порядку. - Ты молодец, что не стал морочить голову Феликсу отсутствием реального мира. Он мог подвергнуть тебя методам аритаборского убеждения, а это не самый гуманный метод. - Это как? - Сколько бы у тебя ни было доказательств своей правоты - у него всегда будет на одно доказательство больше. - Я так не играю! - воскликнул Альба. - Я не верю в то, что можно доказать абсурд! - Какой абсурд? - удивился Голл. - Эти лысые елочки у подножья холма? Небо? Озеро? В чем ты хочешь меня убедить? Если ты не способен поменять картинку - значит, это не просто фантазия. - В том-то все и дело, - согласился Альба, - если я не способен поменять картинку, значит, фантазия - это я. Значит, меня не существует. - Вздор! - Если я ее уничтожу, то вместе с тобой. Кто мне тогда поможет? Не знаю, что происходит. Я сам себя начинаю бояться. - С этого и надо начинать, - невозмутимо ответил Голл, - с того, что происходит с тобой. Так что вопросы буду задавать я, а ты не вздумай обманывать. Альба покорно кивнул и закрыл лицо перчаткой, чтобы не провоцировать лишних вопросов: отчего у землян слезятся глаза на морозе и не опасно ли это для их худосочных организмов. - Давай начнем с Земли, - предложил Голл. - Поздно. Ее уже нет, - ответил Альберт. - Это ты ее уничтожил? - Я. - За что? - Я такое наворотил, - Альба хлопнул себя ладонью по лбу, - совсем запутался. Мне надо было выбраться из этого кошмара, чтобы поглядеть со стороны. Если б ты знал, как я устал от нее. Если б я знал, что без нее запутаюсь еще больше... - Для этого ты придумал и нарисовал Феликса? Альба кивнул. - И заставил его забрать тебя с планеты? - Да. - Допустим, - согласился Голли, - но зачем ты придумал Ареал, если даже с Землей не мог справиться? - Это было глупо. - Это я уже понял. - А что мне оставалось делать, если даже воспоминания о Земле дяди Ло и те лучше, чем сама Земля. Мне надо было понять, каким образом я запорол хорошую идею... - И как... понял? - Ничего не понял. Я поглядел на вас и позабыл обо всем на свете. Вы получились такими правдоподобными: на непонятных языках со мной говорите, непонятные науки мне объясняете. Мне не следовало расслабляться и доверять вам, а я сделал это, сделал. - Альба стукнул кулаком по утоптанному снегу, в точности скопировав манеру дядюшки Ло колотить по столу, если в доме что-то происходит не по его правилам. - Я, дурак, рассчитывал, что вы мне все объясните, а теперь посмотри, во что превратился... Сижу на снегу и отвечаю на вопросы. - Так вы с Ксаресом коллеги! Тебе его портрет надо было рисовать. При чем здесь Феликс? - Я так и хотел... но ты подумай, куда мне его повесить? Вся больница разбежится со страху. Феликс хотя бы на человека похож. - Вот как? Тогда чего ж ты пристаешь ко мне, а не к Ксару? - Поздно. Это надо было сделать сразу. Я же спрашивал, чему он тебя учил? Ты что делал? Отворачивался... прятал глаза. А я доверял тебе, доверял... - Я ведь не знал, что ты за фрукт! - Теперь знаешь. - Ничего я о тебе не знаю. Не знаю даже, зачем ты бил зеркала в доме своей матери. Альба размазал слезы по щекам и надулся. - Хорошее зеркало - битое зеркало. - Оно не отражает твою персону во всем великолепии? - Отчего же? Я не вампир какой-нибудь и не привидение, - он обиженно поглядел на Голли. - Тебя раздражают "магнитные пузыри" в пилотском отсеке? Ты кидаешься их гасить. Почему меня не могут раздражать зеркала? - Расскажи мне, что означают "зеркальные видения", от которых Феликс сошел с ума? - Он не поймет, - вздохнул Альба, - пусть думает, не мешай ему. Если он прав, меня и вовсе никогда не существовало, а вас всех и подавно. - Очень интересно. - Объяснить? Не понимаешь? - Глаза Голли засветились еще ярче, он даже заерзал от нетерпения. - Ну что ты на меня уставился? Ты и есть мое "зеркальное видение". Все, что находится здесь, - Альба красноречиво поднес указательный палец к своему виску, - моментально отражается. Ты мне объяснял, что такое пространство, а что такое "моментально", не понимаешь. - Здесь? - переспросил Голл и указал на свою голову. - Ну ты дурак! - возмутился Альба и еще раз покрутил пальцем у виска. Вот здесь вот, вот здесь... О чем мы с тобой только что говорили? - Я так не играю. - Правильно, потому что играю я. - Ну, так объясни. Я все могу понять, кроме того, чем набита твоя голова. - Ты знаешь скорости больше, чем скорость света? - Конечно. Скорости коротонных импульсов, например, но... - А еще больше? - Нет, так не пойдет. Ты много чего должен знать, прежде чем задавать такие вопросы. - С тобой разговаривать еще труднее, чем с Феликсом, - расстроился Альба. - Я не знаю и знать не хочу, каким образом болф идет по транзиту. Я только знаю, что две недели, и все! Больше не выдержу. А как он там разгоняется и тормозит - не мое дело. Дело вот в чем. Смотри сюда: вон елочка торчит из-под снега. В Акрусе, предположим, из-под такого же снега торчит такая же елочка. Мои зеркальные проекции действуют моментально и не разгоняются по транзитам. - Ты мне объясняешь азбуку теории макролоргических скоростей, обрадовался Голли. - Ну ты даешь! - он процарапал в снежной корке две дырочки. - Если здесь Земля, а здесь ЦИФ - между ними будет пространство для скорости, но если принять эти две планеты за одну величину, - Голли обвел их единым кругом, - скорость будет в диапазоне ноля. - Вот именно, - согласился Альба, - и еще раз похлопал себя по лбу, - вот она, единая величина! Я рад, что ты наконец-таки понял. Но Голли, вместо того чтобы разделить его радость, растерянно огляделся по сторонам. - Ну артист. Ты был самым мощным дебилом в своей школе? - Да, - ответил Альба. - Как я понимаю твоих учителей... Могу представить, что тебе стоило осилить таблицу умножения. Альба лишь стиснул зубы от злости и отвернулся. - Перед ними ты тоже оправдывался своими видениями... субтропическими?.. - Может быть, мой суп и тропический, - огрызнулся он, - только, кроме тебя, о нем никто знать не должен. - Землянам не случалось доводить тебя до приступов откровения? - При чем здесь откровения? На Земле я знал, как заменить одну зеркальную проекцию на другую. - Так чего ж ты сопли распустил? Вдруг и здесь получится? Рискни... под мою ответственность. - Я никогда не рискую. - Ты не соображаешь, что натворил? Запутался? Слишком крутой для тебя размах получился? А может, все-таки боишься, что не получится? Ну, отвечай же, чего молчишь? - Голли потряс Альбу за плечо, но ни единого звука из него не вытряс. - Зеркала отказали? Альба упрямо молчал. - Какое несчастье. Картинку заклинило. Никак не поменять. А знаешь почему? Потому что это не твоя картинка. Потому что ты, наконец, начал соображать, что в твой "тропический суп" попало нечто инородное... - Да! - крикнул Альба. - Где это произошло в первый раз? В Аритаборе? - Да. - И что ты предпринял? - Ты знаешь. - Ну говори же! - Ты помнишь, с каким трудом я уговорил тебя отпустить меня на корабль. Будь мы в другом месте - и стараться не надо. Ты бы сам предложил. - Дальше что? - То самое... - Ты уничтожил все и начал восстанавливать заново? - Вот именно. Только так, чтобы Аритабор был от меня подальше. - Почему? Разве тебе не интересно было узнать, что случилось в твоей голове? Или это все-таки не в твоей голове дело?.. - А ты бы, - перебил его Альба, - рискнул вскрывать череп, если бы заподозрил у себя опухоль мозга? - Да, рискнул бы. - А у тебя вообще-то есть мозги? - Я не такой трус, как ты. - Ты рискуешь только своей безмозглой башкой, а я - всем, абсолютно всем... - Тем более ты не должен быть трусом. Подумай и ответь мне, что такое Аритабор? Если ты не сможешь ответить на этот вопрос, на него никто никогда не ответит. Ну же, я прошу тебя! - Я хочу домой, - ответил Альба. - Я замерз. Пришли кататься, а сидим тут как дураки. - Он поднялся и покатился вниз. Голли пулей сорвался за ним, но настиг беглеца не сразу. Беглец вовсе недурно стоял на лыжах, и Голли пришлось проявить чудеса ловкости, чтобы заставить его затормозить на середине склона. - Что ты сказал? - Ничего. - Ты сказал: "Я хочу домой". - Послушай, отцепись... - Почему ты это сказал? - Потому что я хочу... - Ты это сказал, когда я спросил тебя об Аритаборе... - Какая разница? Я давно об этом думал. - Думал... а сказал только сейчас... - Отстань. - Где твой дом? - Что ты имеешь в виду? - Ты сказал, что хочешь домой. Куда? На Землю? В ЦИФ? - Ты, придурок, пусти меня. - Так куда ты хочешь, скажи еще раз? - Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое! - Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Альба хотел лишь одного: как следует заехать лыжной палкой ему по шее. Но Голли, предупредив коварные намерения, схватил его в охапку и прижал к себе как разыгравшегося ребенка. - Ах ты, детеныш мадисты, бедный маленький малыш, - вздохнул он и держал драчуна, пока тот не разрыдался у него на плече, - представляю, каково тебе было... - Я, наверно, сейчас скажу еще одну глупость, - прохлюпал Альба и был аккуратно усажен на снег. - Скажи. Дядя Голли здесь как раз для того, чтобы слушать глупости. Дай-ка я вытру тебе нос. - Но Альба увернулся, подтянул под себя колени и стал старательно выковыривать пальцем снег, застрявший в креплении ботинка. - Либо мы сможем что-то сделать с моим, как ты выражаешься, тропическим супом. Либо он меня съест. - Объясни, - склонился над ним Голли, - что я могу для тебя сделать? Я, твоя галлюцинация? - Как я могу объяснить, если ты не желаешь понимать мой язык? Скажи тебе, что такое Аритабор, - ты опять начнешь орать, что я дебил и ничего не понимаю в "диапазонах ноля". - Честное слово... клянусь! Хочешь, встану перед тобой на колени. - Но Голли незачем было становиться на колени, поскольку он и так на них стоял. Ему незачем было устраивать сеансы гипноза, поскольку весь его сегодняшний гипнотический потенциал был уже бездарно растрачен. Ему разве что оставалось биться челом об снег, - отец рассказывал, что этот прием на российских царей когда-то действовал, а Альберт, поди, возомнил себя не меньше чем вселенским владыкой. И все же, признание из него следовало достать. Ради этого Голли пошел бы на все, если бы не услышал от него, наконец, первое сказанное за сегодняшний день сокровенное слово: - Я не знаю, что такое Аритабор. - Подумай. - Честное слово, не знаю. Если б знал, разве б я тебя мучил? Голли уселся рядом с ним. - Хорошо. Я не прошу тебя отвечать. Постарайся просто передать мне свои ощущения. Сделай на меня одну маленькую проекцию своих аритаборских впечатлений, и мы будем разговаривать на одном языке. - Не буду, - испугался Альба, - это убьет тебя. - Может быть, на словах попробуем... - Может быть... что-то фальшивит внутри, как будто... потеряна точка гармонии. Если я потеряю гармонию - я погиб. - Он упал лицом в снег и молчал, пока Голли не приподнял его за плечи. - Эй, профессор, ты так и будешь искать гармонию носом в снегу? - Я думаю, - пробурчал Альба, - и тебе советую делать то же самое. - Ты отморозишь себе нос и будешь пугаться не только зеркал, но и воды в умывальнике... - Отстань, - рассердился Альба, - при чем здесь мой нос, если я сам скоро буду здесь ни при чем. Придумай что-нибудь, Голл Гренс, кроме тебя, мне все равно просить некого. - Ты переоцениваешь способности своих галлюцинаций, Альберт. В другой раз, создавая себе спасителя, старайся как следует. А я пока еще чувство реальности не утратил и представляю себе предел своих возможностей. - Что ты можешь знать о своих возможностях? Ты думаешь, насыпал снега на горку и это предел? - А что сделал ты, для того чтобы убедить меня? Ты ведь даже снега на горку насыпать не способен... Рассерженный Альберт поднялся над сугробом с выражением лица, с которым обычно выходят на ринг боксеры, желая парализовать своего противника взглядом, прежде чем дело дойдет до кулаков. - Зачем!!! - закричал он. - Здесь его и так навалом! Или я должен... - Или убери его вообще и не ори, я прекрасно слышу. - Снег!!! - закричал Альба еще громче. - Убрать??? - Да, - обрадовался Голли, - тебе же это ничего не стоит. А мне работы меньше. Давай-ка сделай так, чтобы к рассвету его здесь не было. - Ты это серьезно? - Вполне. - Хорошо. Господи, с каким же дураком я связался... - Это почему?.. - Потому что... давай-ка спускаться вниз, а то по траве придется топать. Он засуетился, подбирая свои лыжные палки. - Конечно, я должен был догадаться, что ты не найдешь в себе мудрости поверить мне на слово. - Не найду в себе чувства юмора, ты хотел сказать? - Какой же ты все-таки... - Но мы ведь искали тебя... Беспокоились, переживали, - он попытался поддержать Альбу за локоть, пока тот поправлял крепления, но Альба демонстративно повернулся спиной. - Конечно, - согласился он, - куда вы без меня... - Предположим, - злился Голл, спускаясь за ним вслед на Гренсову полянку, - слушай, ты хочешь заставить меня поверить во что? Что моя жизнь - всего лишь твоя прихоть? Что все это в любой момент может прекратиться? Альба остановился так резко, что Голли чуть не сбил его с ног. - Ты любишь дядю Ло? Любишь Феликса и Суфа? Кого ты еще любишь? Неужели так сложно понять - вы нужны мне больше, чем я сам себе нужен. Без вас я ничто. - Знаешь, - улыбнулся Голл, - когда-то давно отец старался мне объяснить, что такое Бог, а я не понимал. И тогда он сказал: "Это оттого, что еще не пришло твое время понять. Когда-нибудь придет..." - Бога нет, - рассердился Альба. - Потому что ты его не придумал? - Я придумал его в детстве, когда не мог без него обойтись. А теперь не знаю, как от него избавиться.
Голли отчего-то почувствовал себя неловко. То ли оттого, что он допустил бестактность, то ли оттого, что бестактность была допущена по отношению к нему, - для осмысления этого момента он вынужден был взять тайм-аут и так крепко задумался, что вспотел, начал стаскивать с себя куртку. Но только тогда заметил, как среди ночи посветлело небо. Склон холма темнел на глазах, и оставшиеся на нем белесые островки уже сочились струями в низину, а лыжные ботинки по самые щиколотки проваливались в мокрую снежную кашу. Он с хлюпом выдернул лыжу и остался стоять, как цапля, на одной ноге, ощущая на себе удивленный взгляд Альбы. - Что такое? Ты сам просил. - Я, конечно, много чего могу понять, - ответил он, - но не все сразу. И, не попрощавшись с великим творцом видений, побрел пешком в направлении сарая. - Ложись спать, завтра поговорим.
Глава 24
Ранним утром Голли как ошпаренный примчался на метеопульт ЦИФа и обнаружил там полусонного Феликса с книгой на коленях. - Что ты здесь делаешь? - удивился Голл. Феликс поглядел на него воспаленными от бессонницы глазами так, как если б это был не Голл, а сорвавшийся в пропасть рогатый йогурт. - Дежурю, - пояснил он. - В чем проблема? Мы же договорились хотя бы изредка контролировать метеопульт. Или мы не собираемся наводить порядок в заповеднике? - На моем ярусе растаял снег! - Правильно, - согласился Матлин, - конец лета по старому календарю. Или мы составляем новые календари? Отец возмущался, и я решил, что хватит его морозить. Голли от изумления застыл на месте. - Когда ты отключил "холодильник"? Сколько часов назад? - Да что случилось, в конце концов? Гренс лося завалил? Не знает, где хранить тушу? - удивился Феликс. - Пусть засолит. - И опять растянулся в кресле, погружаясь в чтение. - Что это за книга? Дай взглянуть. - Голли отобрал у Феликса книгу, из которой пачками посыпались прозрачные пленки, исписанные мелкими значками бонтуанских "иероглифов". - Что за дрянь ты читаешь? Какой это язык? - Ах ты, растяпа, - вздохнул Феликс, подбирая пленки. - Я ничего не понимаю. Что за книга? Где ты ее взял? О чем здесь написано? - Тебя это не касается, - рассердился Матлин, - отдай. - Но Голли не собирался отдавать. - Это психиатрия на немецком языке. - Как это психиатрия меня не касается? - возмутился он. - Можно подумать, я не живу с психами. - Ты ее не переведешь. - Баю переведет... - Балда ты, акрусианин. Ее человек должен переводить, а не Баю. - Человек? - переспросил Голл. - Какой еще человек? Где ты видел здесь человека? Феликс, я серьезно, отдай мне книгу. - Нет, - ответил Феликс, - только после того как закончу работу для Ксара. - Какую работу? Феликс еще раз обреченно вздохнул и начал складывать стопкой пленки с переводами. - Ксара смутило одно обстоятельство... - Какое обстоятельство? - немедленно переспросил Голл. - Есть заболевание, - объяснил Матлин, - связанное с потерей личности, когда человек то и дело подходит к зеркалу, чтобы убедиться, что это он. - Ну... - Ксара интересует, что видит в зеркалах Альберт. Если мы это узнаем... Возможно, попробуем ему помочь. На этот случай он приготовил одно зеркало, небьющееся, но я не знаю... - Мы никогда не узнаем, что он видит в зеркалах. - Если он в самом деле способен управлять своими галлюцинациями, что его в зеркалах пугает? - Боюсь, об этом мы тоже никогда не узнаем. - Я не нашел ничего похожего, - признался Матлин, - приходится верить Ксару на слово: у Альбы психическая аномалия на почве самого себя, но я, черт возьми, не психиатр! - Но ты же считаешь себя человеком... - ответил Голли и вернул книгу. - Как выяснилось, этого мало. - Латин любил рассматривать себя в зеркалах? - О, да! Он мог часами собой любоваться. - Угу, - Голли задумался и пошарил взглядом по панелям метеопульта, - при этом его укачивало в самолетах... - Он терпеть не мог отрываться от земли. Его укачивало даже на качелях в луна-парке. У вас там что-нибудь произошло? - Снег растаял, - ответил Голли, - ничего особенного. Я думал авария... Ты предупреждай в следующий раз. - Садись за пульт сам, - предложил Матлин. - Мне двадцать три яруса сбалансировать надо. Ни глаз, ни рук не хватает. Я уже сам не помню, что у меня где растаяло, а что замерзло... - Расстройства личности... - повторил Голл. - Ты отдай мне свои переводы, когда они будут готовы. А может, этим как раз таки не человек должен заниматься, может, взгляд со стороны будет вернее?.. У меня давно складывается впечатление, что у вас, землян, что-то не в порядке с головой... - Что случилось? - не понимал Матлин. - Присядь и объясни толком. Голли сел, но от этого растерянное состояние не уменьшилось. - Баю читал оркограммы, оставленные Кальтиатом? - спросил он. - Читал. Ничего нового. То, что мы предполагали. - Ты уверен, что это устроил Раис? - Я уверен, что Раис знал... и хватит об этом. Все! Слышать ничего не хочу. Я отошел от дел, и если кому-то что-то мерещится - я за галлюцинации не отвечаю. Ты лучше скажи, с Альбертом все в порядке? - Пока да. - Чем он занимается? - Отцом. Чем ему еще заниматься? - Вот и чудно. Если они так приглянулись друг другу, пусть живут. Сознание не теряет? - Все в порядке, - повторил Голл, - мы же договорились, если что случится, ты узнаешь первым. Матлин охотно успокоился. - Пишет стихи? - Рисует... и читает папашины мемуары. Слушай, мне позарез нужен был этот снег. - Ради бога! - воскликнул Матлин. - И с морозцем, - добавил Голл. - Да сколько угодно...
Глава 25
Ближе к вечеру, когда старший Гренс еще даже не собирался отходить ко сну, Голли поднялся в заповедник, чтобы убедиться... Вчерашние сугробы были возвращены на место. Отец выстругивал ножку для табурета и грелся возле открытой печи. - Тс-с, - прошипел он, - разбудишь... - Он все еще спит? - удивился Голл. - А я думал, кататься пойдем. - Куда еще кататься, - возмутился Гренс, - чего не хватало... Стемнеет скоро. Опять мальчик будет весь в синяках. Вот завтра утром пойдете, но не на этот лысый горб, а во-о-он туда... за озеро, вдоль водопада подниметесь - там спуск отменный, - он указал пальцем куда-то вдаль, сквозь заросшее инеем окно, - только возьми хлопушку, ту, что дядя Суф для тебя смастерил. Подойдет кабан - подстрелишь, и нечего зверье лучами распугивать. От этого мясо портится. - Феликс спрашивает, как тут Альба? - сказал Голл, раздеваясь и усаживаясь возле отца. - Пусть только сунется, - проворчал Гренс, - познакомится с моим последним арбалетом. - Он повертел в руках обструганную болванку и прицелил ее на свет, выискивая кривизну. - Знаешь, что я тебе скажу, с тридцати метров навылет. Клянусь! Только стрелы от старого арбалета к нему не годятся. Надо сделать их чуть тяжелее и отцентровать как следует. Но с тридцати метров... гарантирую. Гренс аккуратно положил деревяшку в корзину, где хранились еще кое-какие фрагменты сломанного табурета вперемешку со стружкой, но взгляд его по-прежнему остался прикованным к промерзлому окну. Будто он, между делом, выявил кривизну рамы, которые шлифовал и выравнивал дольше, чем клал бревна, и которые с момента установки еще ни разу его не разочаровали. - Вот, - прошептал он, - то, что я давно хотел тебе показать. Началось. Или я совсем спятил? - он оторвался от скрипучей скамьи, медленно подплыл к окну и замер, как замирают истинные ценители искусств у экспонатов Третьяковской галереи. - Полюбуйся какой гербарий... На стекле и впрямь прорисовались роскошные букеты экзотических трав, уходящих ветвистыми корнями под срез земной коры, кромкой прочерченной через стекло. - Тебе это ничего не напоминает? - Гренс еще некоторое время задумчиво помаячил у подоконника и так же задумчиво поплыл в комнату Альбы. Вернулся он на цыпочках, в обнимку с тяжелой папкой, где хранились обрывки использованных холстов, не пригодных для нормального рисования. Эти обрывки Альба называл никчемными эскизами, которые получались как поток сознания всякий раз, когда ему надоедало живописать пейзажи с лодкой, вытянутой на озерную отмель, или белые цветы, которые дядя Ло собирал у водопада специально для натюрмортов и которые можно было вовсе не собирать, Альбе достаточно было один раз взглянуть на букет, чтобы больше не отвлекаться от холста. Он без труда мог представить себе, как будет выглядеть охапка цветов в световом интерьере его натюрмортного столика. В такие минуты папа-Гренс поносил на чем свет стоит всю земную медицину: "Какая к черту амнезия? У мальчика феноменальная память! Просто ненормально замечательная!" - И, не дожидаясь окончания работы над картиной, бежал готовить рамку. Свои же потаенные "шедевры" Альба старался не показывать, всякий раз норовил закрасить грунтовкой в целях экономии холста, пока Гренс не запретил это кощунство. А затем он, тайком от автора, начал коллекционировать эскизы, складывая их в отдельную папку. Что-то в них чрезвычайно очаровывало старого Гренса, а что именно - он понять не мог, потому относился к этому виду творчества особенно трепетно.
- Сейчас я тебе кое-что покажу, - сообщил он Голли и углубился в папку, перебирая пласт за пластом, - вот, к примеру. - Гренс поставил на подоконник феерическую картину лошадиных плясок, нанесенных алыми штрихами на темный фон холста. Никаких силуэтов, ни одной четкой детали, будто гривы и копыта сами собой вырывались из языков пламени и застывали, чтобы в следующую секунду исчезнуть. - Видишь? Те же приемы. Те же свободные линии. Никакого насилия... А впечатление! В высшей степени импрессионизм! Или взгляни хотя бы на эти водоросли, - Гренс прилепил к стене еще один эскиз, - обрати внимание, как у него переплетаются стебли, будто они растут на холсте. Ты сможешь изобразить что-либо подобное? Голли готов был возразить, но отца уже посетила идея, и у сына не хватило духа пресечь ее на корню. - Попробуй. Ничего от тебя не отвалится. - Гренс захлопнул папку, выудил из тумбы неровный "квадрат" загрунтованного холста и высыпал на него из чашки точеные угольки, которые Альба в процессе рисунка отшлифовал до блеска. Но, не найдя среди них ни одного бракованного, тут же сложил все обратно и выставил перед сыном банку с коричневой краской, которую ему было не жаль израсходовать на ерунду. Воткнул в банку йогуртовую кисточку и подбодрил Голли. - Давай, мой мальчик, попробуй... - а сам, накинув тулуп, вооружился острой лопаткой и вышел из дома.
Вернулся он так быстро, что Голли не успел закончить даже первый самостоятельно нарисованный лопух в своей жизни. Он успел лишь скромно набросать его контур на краешке холста и только приготовился раскрасить, как отец вернулся, сжимая в кулаке букет примороженной травы, которую он не поленился выкопать из-под снега вместе с корешками. - Так... так, поглядим что у нас получилось. - Гренс приподнял шедевр Голли над столом и краска тонкими струями устремилась на его фартук, который и без того мало отличался от палитры неопрятного художника. - Это именно то, что я от тебя ожидал, - вздохнул Гренс, - ни одной естественной линии, не считая, конечно, подтеков, - он аккуратно обтер фартуком кляксы на столе. - А теперь взгляни, как это надо делать, - и, отобрав у Голли банку с краской, решительно погрузил в нее выкопанный букет, хорошенько взболтал, вынул и отжал в помойное ведро, как половую тряпку. - Ну-ка, разойдись! Голли только успел отпрыгнуть от стола, как отец, проскакав через всю кухню, с размаха шлепнул букет на холст, согнул холст пополам и взгромоздился на этот бутерброд, как на трон, ухватившись руками за столешницу, чтобы придать своему телу больше веса, и испустил при этом воинственный вопль самурая. Затем с чувством исполненного долга слез со стола, развернул слипшийся холст и выбросил в печь использованный гербарий как компрометирующую улику. - Видишь разницу, - с удовлетворением произнес он, разглядывая четыре парно симметричные кляксы, одинаково непохожие на свои растительные прототипы. Оба Гренса застыли перед этим произведением в глубоком недоумении, из которого их вывел внезапный скрип двери. - Вы дрались? - спросил Альба, потирая заспанные глаза. - Иди, сынок, посмотри, как мы рисуем, - позвал его старший Гренс, лучше, чем ты. Альба подошел, но, увидев сюрреалистические букеты, один сюрреалистичней другого, так расхохотался, что больше не смог заснуть. И до поздней ночи, на пару со счастливым дядюшкой Ло, расписывал изнанки холстов, обучая своего опекуна приемам "никчемного рисования". - Вы опять думаете, дядя Ло, - доносилось то и дело из раскрытой форточки кухни. - Не надо думать. Не надо представлять себе заранее что получится, вы же не дом строите. Не надо смотреть на линию, доверяйте своей руке! А Голли, отпросившись по делам, молча сидел под окном на перевернутом корыте и обшаривал фиолетовым взглядом то голубое небо, то снежную поляну, то лысые елочки, торчащие из-под снега у самого подножья холма.
Глава 26
- Просыпайся, Рафаэль, отец уже храпит. - А я не сплю, - понеслось из-под одеяла. - Правильно, зачем тебе спасть? Потеряешь бдительность. - Как же? - удивился Альба. - Разве я не должен отдыхать от этого кошмара? - Который, заметь, ты сам же устроил. - Это не совсем так. - Да, ты выспался и передумал присваивать себе миссию творца? - Это уже совсем не так... - Одевайся, сегодня я тебя выведу на чистую воду. Альба еще кутался в одеяло и что-то бормотал насчет чистой воды, за которой не обязательно карабкаться на гору. Что приемники здесь все равно не работают и вообще ему все давно надоело. Но Голл Гренс был непоколебим и, проявив упорство, все-таки дотащил полусонного детеныша мадисты до середины холма к одиноко торчащему дереву, на ветках которого все еще болталась пара обмороженных листьев. Под этим деревом папаша Гренс установил скамейку и в былые годы, в приступы беспросветной меланхолии, мог просиживать на ней часами. С годами скамейка основательно вросла в землю, и если бы Голли заранее не соскреб с нее снег, вообще не была бы видна. - Смотри, - Гренс протянул Альбе скрюченный лист, - помнишь, как на Земле называются такие деревья? Альба поднес его к глазам и попытался выпрямить, но лист рассыпался на ладони. - Похоже на вишню, только у вишни листья короче. А красные ягодки на нем были? - Не важно. Твоя задача заключается в том, чтобы к утру оно покрылось хвоей. - Хвоей? - удивился Альба. - Ты до сих пор мне не веришь? - Верю, но если не сможешь - признавайся сразу. - Смогу, - признался Альба, - ты начинаешь злоупотреблять моим покладистым характером. Эти дешевые трюки могут выдать тайну, о которой никто знать не должен. - Последний раз.. не бойся, за деревом все равно никто не наблюдает. Они устроились на скамейке, будто в ожидании чуда, и замолчали. Но Голли распирало от нетерпения и любопытства. - Я тебе не мешаю? - Мне? - переспросил Альба. - Вовсе нет. - Ты так задумался, будто сочиняешь стихотворение. - Если я начну думать, сочиняя стихотворение, не свяжу и двух слов. - А прозу ты не пробовал сочинять? - Нет, - Альба поморщился от отвращения, - это не для меня. - Вот отец, допустим, прозаик. Тоже хорошее творчество. Правда, от этого он возомнил себя летописцем. - Правильно, - согласился он, - проза не похожа на творчество, отчеты... вот и все. Мне не перед кем отчитываться. - Феликс изучил всю твою тетрадь. Ему понравилось. - Я рад. - Он сказал, что отец прав, - что-то есть в твоих стихах... неземное. Только он не может понять что. - И не поймет, - вздохнул Альба, - потому что стихи как раз и есть моя единственная точка соприкосновения с тем, что он называет "земным". - А рисунки? - При чем здесь рисунки? Это всего лишь способ понять, что получилось. Я ведь не могу доверять только человеческим ощущениям. Они, ты же сам знаешь, как обманывают. У меня свои органы чувств. - Что ты анализируешь этими органами? - Я же говорил, фальшь. - В самом деле? В белых цветах тоже может быть фальшь? - В цветах может быть все. Абсолютно все. Я не буду объяснять. Во-первых, ты все равно не поймешь, а во-вторых, ты ведь мне не объяснил, почему твой корабль оказался в Хаброне. Ты мне ничегошеньки не объяснил. - Ты ведь не хочешь понимать мой язык, а как это переводится на твой... я не знаю. - Знаешь. Просто считаешь меня дебилом. - Я считаю, что мы все поторопились, поэтому наделали глупостей... - Нет, нет! - запротестовал Альба. - Ты не должен так говорить. Я сам один во всем виноват. И не хочу переложить на вас вину, а только прошу помочь мне. Я сроду никого ни о чем не просил, но теперь это в ваших интересах. Мне надо только понять. Дальше я сам справлюсь. - А если не поймешь? - Значит, так и буду сидеть на скамейке, наблюдать, как все рушится вокруг. - Расскажи мне о Хаброне. Как тебе удалось из него выбраться? - Это не зрелищно. - Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Что было с тобой в "часах", вспомни. - Ничего. - Там действительно отсутствует время-пространство? - Чудак акрусианин. Я же сказал, там нет ничего. Чтобы появилось время надо иметь точку отсчета, чтобы поставить эту точку - надо иметь пространство. Чтобы сделать пространство - нужно время. - Как же ты это делал? Откуда брал точку? - Из себя, откуда ж еще... если больше ничего нет. - Сколько раз ты это проделывал? - Не помню. Надо посмотреть по медицинской карте. Это не трудно. Трудно потом, когда склонится над тобой какая-нибудь рожа в чепчике и скажет: "Ой, Альбертик очнулся!" Чувствуешь себя кретином. - Наверно, ты сильно им надоел? - Они мне надоели еще больше. - Тебя когда-нибудь били? - За вранье. Вернее, когда им казалось, что я обманываю. - Глупо, - возмутился Голл, - бить мадисту за вранье - все равно что наказывать дерево за то, что оно растет не корнями к небу. - Тебя так уж точно лупили чаще. - Это совсем другое. Меня лупили ни за что. Это зависело не от моего поведения, а от настроения отца. - Ты был нормальным ребенком, акрусианин? - Не очень-то хорошим. А ты? - А я никогда им не был. - Не был или не помнишь? - Сказать тебе честно? Это одно и то же. - Тебе не страшно с этим жить? - Мне страшно оттого, что я не понимаю, зачем живешь ты? Затем, чтобы дождаться момента и убраться в свою пустоту? Почему вы все существуете лишь для того, чтобы погубить себя? Зачем вы стараетесь разрушить то, что не вами создано, разрушить гармонию, для того чтобы убедиться в том, что она существует? Пока на вишне не вырастут шишки, ты не поверишь, что это вишня? - Лучше ты мне объясни... если Аритабор не твое творение, то чье же? - Того, кто хочет меня погубить. Больше я ничего о нем не знаю. Ты ведь, правда, хочешь спасти меня? - Альбертик! Этой цивилизации неизвестно сколько лет. В этом поединке мы обречены. - Нет никаких лет, поверь мне, хоть раз в жизни поверь! Время - это то, чего всегда навалом, - бери, сколько надо, но сделай так, чтобы эта черная дыра не засосала в себя все, что способно жить. - Ты соображаешь, что говоришь? Это все равно, что мне сейчас выйти с палкой против бомбы. - О чем мы торгуемся, Голл? Разве у нас есть выбор? Неужели безумство хуже погибели? Посмотри на Ареал. Он ведь оттого и жив до сих пор, что безумен. Других причин нет. Спроси у кого хочешь... Не доверяешь людям - у Баю, у Ксареса спроси... Они спасаются от той же самой пустоты, в которую тебя затягивает. - Успокойся. - Разве ты не видишь, что я абсолютно спокоен!? - закричал Альба. - Я так рассчитывал на тебя. После Аритабора ты мне казался единственным спасением... - Я сделаю что смогу... Если ты успокоишься и выслушаешь. Альба умолк на полуслове, даже стиснул зубы, чтобы больше не выронить ни единого звука. - Но тебе придется кое-чем пожертвовать ради этого. - Я готов, - кивнул Альба, и Голли положил ему руку на плечо, будто опасаясь, что это нематериальное создание может в любой момент унестись на небеса. - Ты должен поверить в мой реальный мир. Убедить себя в том, что он есть. Смирись, как хочешь, даже если это будет нелегко и получится не сразу. Без этого я бессилен тебе помочь. Альба ничего не ответил, но купол небесный не рухнул на земную твердь, из-под снега не выросли банановые пальмы. Голли представить себе не мог, о чем размышляет Альба, только почувствовал, как рука, лежащая на его плече, непроизвольно напряглась, и никакое усилие воли не могло заставить ее расслабиться. Такого свойства он прежде за собой не замечал, а потому был не на шутку озадачен. - Я попробую, - согласился Альберт. - Вот и хорошо. - Я постараюсь. Так какие у тебя еще есть доказательства существования реального мира? Не дождавшись ответа, Альба поднялся и начал медленно спускаться с холма, а рука Голли осталась висеть в воздухе, пока он с силой не прижал ее к себе и не ощутил долгожданное расслабление мышц. "Все равно у него нос красный от мороза, - рассуждал Голл, - и ботинки отца на нем протекают. К тому же велики... Почему они ему велики? Ведь это не удобно. У него всего лишь аномальный креатив. Это не дает ему права возомнить себя..." - он многозначительно развел руками, возвел взор к небесам и остолбенел. Ветка дерева ощетинилась толстой хвоей. Голли осторожно поднялся и подтянул к себе зеленую лапку, чтобы убедиться, что это не бред, но укололся и вдохнул запах сосновой смолы с привкусом красноватых плодов, которые собирал здесь на варенье каждое лето. И вместо того, чтобы пойти домой спать в сопровождении самых противоречивых видений, опустился на скамейку и просидел неподвижно до рассвета.
Глава 27
- Смотри, чего испугался? Все нормально. - Матлин подвел Голли к смотровому стенду ботанической лаборатории, за пультом которого возвышался Ксарес, рассматривая очерченную световым цилиндром сосну. Ландшафт отодвинулся, и панорама показала весь спуск в почвенном разрезе от вершины холма до усадьбы Гренса и ниже, в густой дремучий лес, дотягивающийся до границы нижнего павильона. - Вы намудрили с температурным режимом, - объяснил Ксарес, - вот оно и дало мутацию. - Он еще раз пригляделся к дереву, даже опустил на глаза маску, позволяющую разглядеть каждую иголочку. - Это адаптационный экземпляр; способен мутировать от перепадов температуры. Пройдет время, и на нем опять появятся листья. Мы сделали такие гибриды из нормальных семян, опасаясь, что земные оригиналы не приживутся быстро. А потом поленились убрать. Да и зачем? Если их искусственно не провоцировать, это нормальные деревья. Матлин в ответ на вопросительный взгляд Голли немедленно подтвердил все сказанное как главный ботаник заповедника. А непрошеная сосна как торчала, так и осталась торчать из склона холма, являя собой дополнительный аргумент не в пользу существования реального мира. Но реальный мир тем не менее не собирался сдавать позиций. - Вы абсолютно в этом уверены? Матлин с Ксаром ни на секунду не усомнились в своих гибридах. - Что у вас там происходит, Голл? С тобой все в порядке? - забеспокоился Матлин, будто по выражению лица Голла и так не было видно, что он в отличном порядке и в полной ясности сознания.
Эту ясность сознания Голл старался сохранить в себе всю дорогу обратно, чтобы тот же самый вопрос не услышать от отца, и дал себе слово, что впредь, покуда Матлин не слезет с ЦИФовских пультов, никаких причин для помутнения рассудка под сводами заповедника возникать не должно. Старший Гренс не обратил на сына внимания, поскольку с раннего утра самозабвенно орудовал рубанком в сарае, создавая гладкие доски для ремонта прогнившего пола баньки. А Альберт столь же самозабвенно выгребал стружку из-под верстака и утаптывал ее в мешок для растопки печи. Старший Гренс на сына даже не взглянул, а лишь только больше насупился и еще яростнее принялся шуровать рубанком. - Тебе помочь, папа? - Обойдемся. - Тогда я приготовлю обед?.. - Не перетрудись, - огрызнулся Гренс, а Альба украдкой подмигнул Голли. - Пойдем вечером за водопад, на дальний спуск? Пока снег еще не растаял. Предложил он. - Этот снег никогда не растает, - проворчал старший Гренс, - здесь наступила вечная мерзлота. У вас в ЦИФе что, теплотрассу разорвало? - Мы больше никуда не пойдем... - ответил Голл, - пока не отремонтируем теплотрассу. - И ушел в дом, плотно закрыв за собою дверь. Но Альба тотчас же направился за ним, волоча полный мешок стружек. - Можете покрасить табурет, - прокричал им вслед Гренс, - только не в доме, а на террасе!
- Потом возьмем "миксер" и полетаем по заповеднику? - приставал Альберт к Голлу Гренсу, неподвижно стоящему у замерзшего окна. - Найдем место, где не будет свидетелей. - Он бросил мешок и встал рядом, пытаясь угадать направление задумчивого фиолетового взгляда: то ли на черную тучу, висящую над самой крышей, то ли сквозь нее далеко-далеко... - Ты ведь точно знаешь, где можно... - Что можно? - перебил его Голл. - Тебе можно только писать стихи, свежий воздух на тебя дурно действует. А я уже ничего не знаю... Что можно? Где можно? Нигде нельзя! Я могу не заметить... - он неожиданно замолчал, будто опасаясь сболтнуть лишнее. - ...Разорванный круг, - продолжил Альба, Все зима да зима. Просто вырастут дети моих подруг, И постареют дома. Но когда меня спросят: А где ж ты был? Не пора ли начать?.. Это очень коварный зигзаг судьбы Можно не отвечать...
Лицо Голли по-прежнему оставалось невозмутимым и безучастным. Альба с сочувствием поглядел на него и продолжил:
Я готов был догнать Свой последний вагон И не дать вам уйти. Только кто мог подумать, что поезд в пути Над землей полетит? Только кто мог поверить, Что вещие сны - не сплошное вранье? Если знать наперед все изломы судьбы, Куда бежать от нее? Значит, говоришь, Феликсу нравится мое творчество? - Он стал слишком сентиментальным, - ответил Голли. - Скучает по Земле? - Возможно. - Он хотел бы вернуться? - Мне кажется, да. - И забыть все, что было здесь? - Но ведь ты не знаешь, что ждало его там! - Знаю. - Замолчи, Альберт! Я не намерен обсуждать с тобой эти темы. - Я думал о твоей вчерашней просьбе... Пытался представить себе, что чувствуешь ты. Так что ори, сколько хочешь, я на акрусиан больше не обижаюсь. Представляю, как это ужасно чувствовать себя беспомощным в моем шизофреническом мире. Чувствовать, что ты в нем никто... - Перестань. - Если только взять и представить себе серьезно, что с тобой происходит... Кто ты, что делаешь здесь, что творится вокруг... Да от этого же рехнуться можно! - Либо ты заткнешься, - прошипел Голл, - либо я уйду. - Ты слышишь, Феликс! - громко произнес Альба. - Мы по разные стороны веры. Ты знаешь, как карается вероотступничество... с другой стороны? Гренс в ужасе обернулся к нему. - А тебе, акрусианин, уже надоело играть со мной в "золотую рыбку"? О чем ты попросишь меня на этот раз? - Я пошел красить табурет, а ты можешь перекрасить небо, если делать нечего. - В какой цвет? - В какой хочешь. Я пошел помогать отцу. - Голли оторвал взгляд от тучи и направился к дверям. - Ступай... помогай. Слышал лязг да грохот? Это он не рубанок, это он зуб на тебя точил.
Глава 28
С того дня Голли уже ни на что не был способен. Ни на ремонт бани, ни на покраску табурета, ни на разъяснительные беседы с кем бы то ни было, даже с самим собой. Он снял с корабля Суфа поисковое оборудование, установил его на Перру и, как одержимый, от восхода до заката прочесывал все 23 яруса заповедника с намерением выявить хотя бы один работающий ЦИФовский "наблюдатель". Но ничего, кроме дежурных трансляторов, не обнаружил, несмотря на то, что местное оборудование изучил еще в детстве. Он был уверен, что Феликс заподозрил в его поведении неладное. На случай абсолютно безрезультатных поисков у него было три более-менее подходящих объяснения. Первое: Феликс на пару с Альбой зачем-то решили меня разыграть; второе: Феликс совершенно самостоятельно затеял со мной играть втемную с применением неизвестных в ЦИФе технических средств наблюдения. И, наконец, третья - не вымерли ли они там все в своих лабораторных норах? Подозрительно резко Матлин потерял интерес к персоне Альберта, слишком скоропостижно отошел от дел. Причин столь резкого поворота не понимал даже Баю. Но "наблюдателей" на ярусе Гренса не оказалось вообще. Один-единственный готовый к работе "глаз" дежурил лишь над нижним павильоном, который служил разве что местом экзотического досуга не столько землян, сколько бонтуанцев и ботришей. Голли не верил ни приборам, ни глазам своим. Исчез даже персональный Гренсов транслятор, болтающийся над коньком крыши как аварийный огнетушитель "на всякий пожарный случай", о котором не знали разве что только Гренсовы куры и то потому, что гуляли с другой стороны сарая. Даже отец, который принципиально не терпел всю местную "инопланетятину", и тот моментально пронюхал... А пронюхав, подозрительно быстро смирился. А смирившись, немедленно применил его к делу и каждый раз, как только назревала необходимость в химическом конструкторе, имитирующем металл, пластмассу, резину, воплощался в само смирение. Он оказался не в состоянии отыскать запасы руды, поэтому, наплевав на предрассудки эмансипации, выходил во двор тогда еще ветхого шалаша, весьма театрально вздымал руки к небу и вопил: "Господи! Милости твоей взываю - ящик гвоздей подай мне сюда, пожалуйста; еще кинжал побольше раз в пять, чем ты подал в прошлый раз; кусочек резины для новой рогатины; вообще-то, мне еще не помешает клей, но с клеем как-нибудь без тебя разберусь". На следующий день в ЦИФе кто-нибудь невзначай намекал Голли, что в лаборатории можно получить отличную сталь и наклепать гвоздей сколько угодно. Но если отцу еще раз понадобится проволока, пусть сразу говорит, какая и для чего, чтобы потом не обижался. И не было случая, чтобы "Господь" не сжалился над страждущим и не послал ему вместе с гостинцем приглашение вступить в мирные переговоры или посетить какое-нибудь бонтуанское сборище в нижнем павильоне. Как не было случая, чтобы Гренс гневно не отверг такого предложения. Но в этот раз, случись нужда, милости Гренсу-старшему просить было негде.
Миновала неделя бесплодных скитаний, прежде чем Голл, взвесив все за и против, решил сыграть в открытую и спустился в лаборатории. Но сию же секунду понял, что его третья версия если не попала в цель, то уж, по крайней мере, была недалека от истины. Он проверил все подземные уровни, ни одна лаборатория не работала, все оборудование было "погашено", от Ксара и Феликса след простыл. Все, что Голли удалось обнаружить в недрах планеты, это одного-единственного лаборанта, который к тому же никакого отношения к "земной" эпопее не имел. На вопрос "где все?" он также не смог внятно ответить: вроде бы в местном технопарке случилась авария, и все отправились туда. А может, не авария, а кое-что похуже... От этого известия, да еще от перепуганной физиономии лаборанта, Голли сделалось не по себе. Он со всех ног бросился к пока еще работавшим лифтам технопарка и вскоре уже стоял на центральном пульте, наблюдая, как Феликс Матлин на повышенных тонах выясняет отношения с диспетчером. Диспетчер патологически недолюбливал Матлина за какие-то прошлые заслуги, которые за давностью лет обоим следовало забыть. Впрочем, у всех без исключения диспетчеров всех знакомых им технопарков была одна общая черта - все они почему-то недолюбливали Феликса. Феликс, в свою очередь, отвечал им взаимностью, однако на повышенные тона никогда прежде не переходил. И пока они, как два диких фактуриала, вопили друг на друга, сопровождая вопли непонятной друг другу жестикуляцией, Голли ровным счетом ничего не мог понять. Все, что он смог сделать для прояснения ситуации, это вытолкать Феликса в лифт и отправить подальше, чтобы не мутил воду. С дежурными парка Голли способен был договориться лучше, чем с кем бы то ни было в этом безумном ЦИФе. - Зачем так волноваться? - возмущался разгоряченный диспетчер. - Ничего ужасного не происходит. Это нормальное распыление зоны. Ты же представляешь себе астрофизическую ситуацию? - обратился он к Голли. - В зоне произойдут деформации планетарных систем. Самое страшное, что нас ожидает, - отход крайних планет. Ближние займут их орбиты, метеоритные шлейфы мы уберем, а технопарк придется перенести ближе к звезде, чтобы сохранить нашу координату в транзите. От этих неприятностей никто не застрахован. Единственное... они застали нас врасплох. Мы не успеем сделать необходимых приготовлений, чтобы удержать систему. Но технически гораздо проще перенести лаборатории в другое место. Здесь ожидается маленькая заварушка... - Эта "заварушка" способна изменить подсветку павильонных куполов? воскликнул Голли и, вместо того чтобы внести спокойствие в ситуацию, накалил ее до предела. Дежурный шарахнулся от него как от чумы. - Цвет неба, - повторил Голл, взяв себя в руки, - на нашем ярусе может измениться? - Откуда мне знать, - мотал головой дежурный, - это редкая аномалия. Она может изменить не только цвет неба... - В наших павильонах уникальная экологическая система, - пытался оправдаться Голл, - ее непросто будет восстановить. - Уникальная? - удивился диспетчер, пятясь от взбесившегося акрусианина. Совсем молодая и уже уникальная. Перепрофилируетесь. - Наша система была рассчитана на полтора миллиарда лет без изменения планетарных структур. - Что ж поделать? - соболезновал диспетчер. - Мы все были удивлены.
Спустившись на нижние галереи парка, где обычно никто, кроме своих участников "экологической системы", не хозяйничал, Голли обнаружил того же Феликса Матлина, который на тех же повышенных тонах набрасывался на Ксара, но, заметив Голли, сразу перекинулся на него: - Ну и что ты об этом думаешь? Голли не думал ни об "этом", ни о чем-либо другом. Он просто не имел в голове ни единой достойной мысли на "этот" счет. - Двадцать лет работы в задницу! - выразился Матлин на чистейшем русском языке, которым в последнее время пользовался только для общения с Альбой и Гренсом. - Бывает намного хуже, - успокаивал его Ксар, но на взбешенного Феликса это успокаивающее средство действовало с прямо противоположным эффектом. В этот раз он не поругался только с Суфом и то лишь потому, что Суф, прочувствовав ситуацию, вовремя испарился. Да еще разве что с Голли, потому что у Голли так и не нашлось в голове ни одной идеи даже для того, чтобы поддержать скандал. Напротив, он был целиком согласен с выводом Феликса, что все происходящее вокруг есть крайняя степень безобразия. Голли с удовольствием сопроводил его в особняк, помог растопить камин и слегка прибраться в гостиной, чтобы этот полузаброшенный дом стал хотя бы слегка напоминать человеческое жилище, а не вместилище сплошного отчаяния.
Матлин долго сидел, уставившись на огонь, соблюдая молчание, чтобы первое же слово снова не сорвало его с тормозов, и Голли так же молча сидел рядом с ним ровно столько, сколько требовалось для полной и окончательной победы рассудка над эмоциями. - У отца есть кофе? - спросил Матлин. - Кажется, мы сажали кофейные деревья? - Да, - ответил Голл, - тебе надо? - Хочется вспомнить вкус. Натуральный? - У отца все натуральное. Он даст. Только не благодари его, не то он пожелает тебе подавиться. Матлин улыбнулся, - это было первое приятное событие дня. Но улыбка вскоре сменилась прежним унынием. - У тебя есть возможность еще раз выйти на "тест"? - осторожно спросил Голли. - "Тест"? Ты считаешь, что я созрел для повторного "теста"? Ничего подобного. Это "аритаборский вирус" - если я ничего не понимаю - начинаю сходить с ума. "Тест" не поможет. - Мне поможет. Матлин тотчас прекратил ворошить поленья и обернулся к Голли: - Тебе? - Тебя это удивляет? - Послушай-ка, - он снова взялся за кочергу и отвернулся к камину, конечно, ты все равно не расскажешь... но я считаю, что обязан тебя предостеречь. Хотя, как знать, может, как раз у тебя все будет иначе... - Предостереги. - Я никогда не стал бы говорить об этом. Только потому, что, кроме меня, это никого не касается и не может быть интересно... Но "тест" - не та игрушка, к которой можно прибегать при первых признаках депрессии. Скорее лишь тогда, когда нечего терять. Но сначала надо быть абсолютно уверенным в том, что терять нечего. - Что ты потерял? - Себя. Того, каким я был прежде. Ты представить себе не можешь, что мне пришлось с собой сотворить, чтобы вернуть свое прежнее ощущение жизни. Никакой эмоциональный баланс не стоил такой потери. Так что мой тебе совет: мучайся пока можешь и никогда не верь в то, что хуже не бывает. Из самого глубокого дерьма всегда можно провалиться еще глубже, - по крайней мере, ты будешь контролировать скорость погружения, а это уже лучше, чем просто лететь вниз. - Ты никогда не пробовал рехнуться от своего ощущения жизни? Кто ты? Что делаешь, что происходит вокруг тебя?.. - Боже мой! - вздохнул Матлин. - А от чего же я, по-твоему, рехнулся? Любой человек на это способен. Я понимаю, о каких ощущениях ты говоришь. На Земле меня спасало лишь то, что я никогда не задумывался об этом: встал на дистанцию - надо показывать результат... Тебя поставили на дистанцию. Не надо думать, человеческое время не рассчитано на раздумья. Здесь все иначе: как только перестаешь контролировать себя и происходящее - все остальные начинают контролировать тебя... Но, знаешь, от чего я могу рехнуться теперь? От того, что я не понимаю, что происходит... с ЦИФом. Это какое-то наваждение. Никто не хочет разобраться. Все хотят удирать: "Нормальное распыление!" Не нормальное оно! Не нормальное! Не могут нормальные процессы начинаться внезапно и идти на таких сумасшедших скоростях. У нас должна быть в запасе хотя бы сотня лет. - Ты еще не научился читать динамические оркограммы? - Нет, я еще не утратил способность предчувствовать дурное. Я боюсь за Альберта. Скажу тебе откровенно, мы переживем любой катаклизм. Папа Гренс переберется на новое место и устроится еще лучше. Ничего с ним не станет. Только Альбу сейчас трогать нельзя. Это чудо, что он выкарабкался. Кальтиат уверен, что мы имеем дело с "двойником" непонятной природы, даже Кальта не знает, "призрак" он или что-то более серьезное. Очень нетипичная ситуация, можно сказать, уникальная, но все же... Все казусы природы, подобной Хаброну, обязательно возвращаются обратно. Это зависимые субстанции, но! - Матлин торжественно поднял вверх дымящийся конец кочерги. - Есть одна маленькая причина для оптимизма, которую Кальтиат вынужден был признать: Альба слишком нетипичный "двойник", невероятно правдоподобный. Структура, похожая на него, через пустоши еще не проходила, и я готов на все, лишь бы надеяться, что эта участь его обойдет. Поэтому я не хочу ничего знать, видеть и слышать. Пусть будет все как есть. Мы с Баю похоронили лабораторию. Я даже простил эту дурацкую выходку Раиса и надеюсь, что за это судьба окажется ко мне благосклонна.
УЧЕБНИК ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ Раздвоение призрака (Хроника Кальты 19-й Книги Искусств)
Этот термин мне еще в первой тетради показался неудачным, смахивающим на дешевую сочинительскую мистификацию. Но авторство принадлежит Нур-Кальтиату, непревзойденному авторитету в области отлова и изучения подобных чудес. И, если вникнуть в суть, как ни крути, именно раздвоение призрака, иначе не скажешь. И, если уж говорить о мадисте, - никаким боком этой темы не обойти. Имеет смысл остановиться и разобраться, что это за призрак, каким образом происходит его раздвоение и почему Нур, знающий о них все, не в состоянии этому противостоять. Призрак - в данном случае можно перевести почти буквально: деформация субстанции личности, отторжение ее от контакта с тем миром, в котором она существует, точнее, потеря возможности вступить в контакт с внешним миром и погружение в пространство некоей субъективной реальности, недоступной для окружающих. Самые страшные призраки получаются из "молодого" материала. В основном это поздние фактуриалы, не имеющие богатого жизненного опыта для полного погружения внутрь себя. От этого у них нередко наблюдаются внешние трансформации, "вампирические" отношения к ближнему, т.е. стремление включиться в его энергетические поля. Такое же целеустремленное и бессознательное, как действия утопающего, который не по злому умыслу может увлечь своего спасателя на дно. Молодые призраки, как правило, недолговечны и категорически непригодны для контакта, поскольку даже Нур-Кальтиат не всегда может разобраться, с каким "иллюзионом" они имеют дела и какой номер выкинут в следующий момент. Существа Ареала, имеющие по несколько тысяч лет нажитого опыта, ведут себя гораздо скромнее и живут дольше. Фактически состояние призрака не особо влияет на продолжительность их существования. Что касается раздвоения - тут все предельно просто и столь же буквально. Само состояние призрака сопровождается образованием двоичной структуры: активной и пассивной. Двух точных физических копией оригинала. Они отнюдь не эфирны. Они вполне реальны, можно сказать, наследуют свойства прототипа. Пассивный призрак прячется в каком-нибудь укромном месте, не доставляя никому хлопот. Он скорее напоминает покойника, которым побрезговали земляные черви. Или существо, уснувшее летаргическим сном, с вялыми признаками жизни и заторможенными биологическими процессами. Внешней трансформации в таких структурах почти не бывает, впрочем, как и внутренней. Но эти на первый взгляд безвольные и беспомощные существа на самом деле обладают колоссальным энергетическим потенциалом и способны управлять своим активным "дублером" с любого расстояния. Это обстоятельство делает невозможным физическое уничтожение призрака моментально возникает новый, только пойди его найди, ни за что не вычислишь, где он окажется, и мадистологи предпочитают не рисковать. Активный призрак, при наличии столь мощного тыла, будет обладать свойством проходимости по любым, в том числе и естественным, информационным каналам, т.е. практически свойством проявления мадисты, с той лишь разницей, что мадиста имеет контакт с внешним миром, а призрак бродит по нему вслепую. Подобные метаморфозы личности, по убеждению Нур-Кальтиата, происходят от неосторожного контакта со всеми без исключения мадистоопасными областями. Но тот же умница Нур, обладая природным чутьем на призраков, кое-какую пользу из них извлекать научился. Например, он научился нарушать связь в структуре этого двойственного существа, в результате чего обширный участок ЕИП на некоторое время оказывается парализованным. И, соответственно, при необходимости парализовать какой-либо участок (а это дело трудное и опасное), любой инженер знает, что Кальтиат это сделает быстро и наверняка. Другой пример, связанный с поиском оптимальных коммуникаций, применим везде - от информатики до навигации. Для этого находится запрятанный призрак (если, конечно, его можно извлечь из укрытия) и помещается в одной точке связи; затем берется его активный двойник и помещается в другой точке связи. Вся задача заключается лишь в том, чтобы заставить пассивного призвать к себе активного собрата и посмотреть, как он пройдет по сети, - этот путь и будет оптимальным. Кроме инженерно-практических опытов, Кальтиат охотно занимается "спариванием" подобных существ. Иначе говоря, превращением двух изолированных внутренних миров в один общий. На кой ему понадобились эти эксперименты - не могу себе представить. Может, он решил проверить на деле утверждение посредников о том, что здравый смысл появляется на пересечении абсурдов? Может, он решил поискать объективный мир на пересечении субъективных? Может, таким образом он решил навести порядок в своем заповеднике чудес, по сравнению с которым дурдом покажется райским садом? Или решил упорядочить отношения внутри сего неразумного поголовья? Пусть это останется на его совести, тем более что вернуть в реальный мир призрака ни практически, ни теоретически невозможно. Мадистологи объясняют этот феномен потерей точки соприкосновения, невозможностью подступиться, "достучаться" до призрака извне, - сама попытка может оказаться опасной. Призрак, даже самый безобидный и вяло функционирующий, оказывается на порядок сильнее любого нормального существа. По той же причине он не способен выбраться из своей трясины самостоятельно. Теоретически это было бы возможно при единственном условии: если субстанция личности спасателя окажется сильнее, чем у призрака-пациента. Это уже феномен из области фантастики, потому что субстанция личности призрака есть частный случай феллалиума - четвертой фигуры, действующей по природе бесконечного пространства, тогда как нормальная личность, пусть даже колоссальной энергетической силы, не более фекты - третьей, ограниченной фигуры. А как известно, не существует в природе микрополярной субстанции, сопоставимой по мощности с субстанцией макрополярной.
Природу подобных призраков праздные болтуны нередко сравнивают с природой Летаргических дун. И хотя со времен предисловия к Первой Книге Искусств изучение природы Летаргических дун не продвинулось ни на шаг, находятся аналитики, утверждающие, что оба явления относятся к одному логическому ряду. Как то: дуны - это бред Фидриса, а призраки - бред Кальтиатов. Но не все любители строить логические ряды однозначно скептики, некоторые из них додумались до того, что дуны Фидриса и призраки Кальтиата - явления одной и той же физической природы. Вплоть до того, что одинаковы по структуре и происхождению. Этот вывод, мягко говоря, никто всерьез не воспринял, так как он был сделан одним из тех анонимных теоретиков, который в жизни не видел ни единого дуна и ни единого призрака. Но это не помешало ему предположить, что и то и другое (дуны - применительно к физической природе, призраки - применительно к мыслящей субстанции) - суть одного и того же казуса: утраты пространственно-временного фактора. Что будто бы эта отвязка от икариума позволяет субстанции третьей фигуры подняться на уровень четвертой - поместить закрытую фекту в поле феллалиума. И будто бы только этой отвязкой от времени и пространства можно объяснить, отчего мутнеют копии Фидриса и отчего лишь спустя миллионы лет в дремучих фактурах только начинают появляться их реальные прототипы. Единственное, что становится ясно из этих путаных разъяснений, - это то, что теоретик сей, оттолкнувшись от похожести физических структур Летаргических дун и призраков (сплошь вторичных по своей сути), чуть было не открыл для себя суть естественных антигравитантов раньше, чем его родная цивилизация успела помечтать о "машине времени". Странно, но в мечтах землян так и не получила должной популярности "машина пространства", а жаль. Два колеса все же удобнее, чем одно, а на трех колесах, как известно, весь мир держится.