И новая ложь приняла его. Свинцовое небо и грифельная вода, и волны, шипя, ползут на песок…
— Ну что, наигрался? — спросил его Алек. Он первый пришел в себя, сидит возле Инты и смотрит на бледное лицо, где сейчас лишь покой…
— А ты не хочешь попробовать?
— Нет, — сказал Алек. — Мне ни к чему.
— А Инта?
А Инта уже открыла глаза.
— Что я? — спросила она, села и стала вытряхивать песок из волос.
— Хочешь еще поиграть?
— Нет, — сказала она. — Надоело.
Спокойный лоб и спокойный взгляд, и улыбка, где только покой.
— Какая ты действительно ты? — угрюмо спросил ее Альд. — Ты, что там, или ты, что здесь?
— А знаешь, мне и самой интересно. Наверное, обе. А ты все молчишь, Алек?
Молчит. Сидит и смотрит на волны.
— И все-таки я не вру, сказала она. — Все правда, даже когда я думаю, что соврала.
— Я понял, — угрюмо ответил Алек. Опять они были вдвоем, далеко от меня, как будто бы отгороженные стеною.
— Но, может быть…
— Нет, — сказал Алек, — теперь уже все. Не успеем.
— Почему? — спросил Альд, и Алек взглянул на него и ответил так, словно это все объясняло:
— Это Последняя Коса.
— Почему последняя?
— А за ней нет ничего.
— Это не честно! — сердито сказал ему Альд. — Если ты знаешь…
— Нет. Вспоминаю помаленьку.
— Значит это не в первый раз?
— Да, — сказал он угрюмо. — Я через Город раз пять проходил. А иногда не проходил. А после Города всегда по-разному.
— А дальше? — спросила Инта. — Что будет потом?
— Легион, — ответил он хмуро. — Не знаю, что дальше, но в конце всегда Легион.
А серые волны шипя ползут на песок…
Вот и конец прогулке, подумал Альд. Я не вернусь в Легион, подумал он, эта дурацкая игра не для меня. Может быть, я на миг и поддался войне, но отдать ей себя целиком…
— Должен быть выход, — сказал он вслух. — Система не может быть герметичной. Если есть выход — должен быть выход.
— В реальной Вселенной, — заметила Инта.
Это тоже реальность, подумал он, и дрянная реальность.
— Я не вернусь в Легион, — сказал он им. — Вы — как хотите, а я не вернусь. Это не для меня. Человек должен драться, защищая свой мир, своих близких и свою свободу. Но драка как способ существования…
— Ну и что? — спросила с усмешкой Инта. — Если существования…
— Существования, но не жизни, — мягко ответил он. — Не знаю, как вам, но мне это не подходит. Если не жизнь…
— Так смерть?
— Да, — сказал он просто, — наверное так. И это будет правильно, Инта. Когда-то мы выбрали смерть. Нас ведь никто не принуждал. Мы выбрали ее потому, что это было единственное решение. Мы умерли — и это было честно, раз этот выбор мы сделали сами. А эта мнимая жизнь — нечестно. Нам ее навязали вместе с ее несвободой…
— Опять несвобода! — сердито сказала она. — Ты просто зациклился на этом дурацком слове! Человек, живущий в обществе, не может быть свободен!
— Да — если понимать свободу как право творить что угодно. Нет — если свобода только право самому определять свои поступки и самому за них отвечать. Хотя нет. Это все-таки гораздо шире. Как я могу объяснить? — спросил он грустно. — Это как здоровье или жизнь. Только, когда ты болен, ты сумеешь ответить, отчего и как нездоров. Хочешь, я объясню, почему и как несвободен?
— Нет!
— Но ты хочешь вырваться или нет?
— Не знаю, — тихо сказала Инта. — А ты, Алек?
— Я не хочу в Легион, — ответил Алек. — Я забуду тебя, — сказал он Инте и с тоской поглядел ей в лицо. — Мне казалось: вот чуть-чуть — и я опять человек. И я смогу тебя оживить. А мы уже пришли, — угрюмо сказал он ей, — и я опять тебя потеряю. А если найду — так это будем не мы. Не хочу, — сказал он с тоской, — не надо!
— А если мы просто умрем?
— Не знаю, — сказал он ей. — Я не хочу, чтоб ты умерла. Если ты пойдешь в Легион, так и я пойду… чтоб тебя искать.
— Значит дело только за мной? — она невесело засмеялась. — Вот видишь, Альд, а ты говоришь о свободе! Я не очень хочу исчезать, — задумчиво сказала она, — но я тоже не хочу в Легион. В конце-концов, что такое смерть по сравнению… с этим? Если бы я могла отыскать того, кто изобрел этот мир! Я просто не верю, — сказала она. — Если есть выход… Альд, — сказала она, — кажется, я понимаю! Выход есть, но он… Хорошо, — сказала она и вскочила с песка. — Пусть так и будет. Идем на прорыв!
Опять мы идем неизвестно куда, и серое небо смешалось с тяжелой водой. По серому сквозь серое и кругом ничего. Вот тебе твоя правда, подумал Алек, вот она тебе, твоя проклятая правда. В который раз? угрюмо подумал он, и сколько раз здесь опять проходить, если опять не вырвусь?
По серому сквозь серое и серо внутри, и все просвечено до конца безрадостным светом. И где-то там, вдалеке, лежит его жизнь, нелепая и жестокая жизнь — от скудного детства до смерти. Дурацкая выдалась жизнь, подумал он, сперва убивал, потом убили меня, и все началось сначала. Зачем это было надо? подумал он. Зачем я родился, за что я убит, и для чего я мотаюсь в проклятом кругу?
…Я стояла возле окна, и дождь лупил по обвисшему саду, и на дорожках лопались пузыри. Дождь и домик в саду. О боже! подумала она, так вот что это такое! Я даже не помню, как его звали, я помню только, как я его любила. Он глядел на меня и молчал — что можно сказать, когда тебя предают? Я любила его и я его предала. Я всегда предавала, подумала она, чаще себя, но достаточно часто и других. И не стыжусь, сказала она себе. Если бы не предавала, я бы не стала тем, что я есть, тем единственным, чем мне стоило стать.