Нет, решено, она идет к Энеску и, если надо, придет еще завтра и послезавтра. А потом покупает квартиру, посылает шефа в дальний путь, высказав все, что о нем думает.
Ради такого удовольствия стоит немного потерпеть.
Прощальный концерт "гуляй душа!", — решила я и, прихватив бутылку текилы в ресторане, пошла с экскурсией по городу. Достопримечательный он — не город, а гнездовье. Голубиные стаи на площади у маленькой речушки, вороньи на рынке, гусиные в переходах, птиц додо на скамейках сквера, в парке.
Я села на лавку и, обхватив рукой колено, попивала из бутылки жгучей гадости, поглядывая на всевозможные стайки. Малышня, визжа, рвалась к каруселям, юнцы тусовались в беседках и на лавках, сужая круг оккупации у древней танцплощадки. Старшее поколение разбилось на алконавтов и мемуарщиков и заняло позиции согласно рангу: первые в кустах, вторые за шахматными столиками.
Прозит! — отсалютовала особо ретивому Казанове паталогоанатомического возраста, что усиленно строил мне глазки, недвусмысленно поглядывая на молодое тело, проглядывающее в прорехи брюк.
Детей — цветы жизни я терплю, а вот гербарий терпеть не могу. Есть в засушенном букете какая-то щемящая тоска безысходности, с намеком на безвозвратность.
Ко мне почти под бок хлопнулось два юных гладиолуса — волосы, как шпили нераспустившихся бутонов, а глазки, как их пестики — с намеком к оплодотворению.
— Скучаешь? — улыбнулся один, слева. Я изучающе прищурилась на глупую в своей самоуверенности физиономию, хлебнула текилы и покосилась на того, кто справа. Этот поумней — рожи не корчит, в самца на выгуле не играет. Взгляд спокойный, лицо приятное, манеры вольные, но не похабные.
— Леша, — представился чинно.
— Марлен Дитрих, — кивнула.
— Я Денис, — пихнул меня его друг. Локоть под ребра — уникальный прием знакомства. Мне еще такую галантность испытывать на себе не приходилось, и я, сладко улыбнувшись юной икебане, опустила бутылку на его самое доверчивое место. — Будешь?
Парень охнул и свернулся, смешно хватая ртом воздух.
— Ой! — будто испугалась я. И пожала плечами. — Прости, я не знала, что ты не любишь текилу.
— Дура, — прошипел он.
— А я и не скрываю.
— Леха, пошли отсюда, ну, ее, припадочную. Блин, кастратом сделала! — с трудом поднявшись, как-то очень неприлично скованно зашаркал ногами прочь мой юный знакомый.
Леха не пошевелился — взглядом проводил дружка и уставился на меня.
— На Марлен ты не похожа. Та ведьма — ведьмой, а ты красивая, обалдеть можно.
Балдей, — согласилась легко и предложила на брудершафт отпить из горла.
— Крепкая, блин, — поморщился, утирая губы.
— В том и изюм.
— Да? — прикинул, оценил и тут же предложил. — Сгоняем еще?
— Ага. Ты гонишь, я ноги берегу.
— Понял, — поднялся. — Только не уходи, ладно?
— Ты мне понравился, — заверила. Еще пара глотков, минут десять, и я с такой же легкостью признаюсь ему в любви. Или этому, идущему мимо с болонкой на поводке. Что собака, что хозяин — смерть парикмахеру. А вот еще дивный экземпляр — мачо эксклюзивно- провинциального розлива, вальяжно переставлял свои ножки-спички в аляпистых брюках и небрежно обнимал девчонку лет пятнадцати. Его глазки-бусинки то и дело оценивали проходящие мимо женские тела, губы кривились то в улыбке, то в презрительной усмешке, веко то и дело дергалось, натренированное сверх меры практикой подмигивания. Самэц!
Взгляд скользнул по мне, задержался на достоинствах фигуры и уже просканировал.
Улыбка стала шире ушей, глаз зашелся в нервном тике подмигивания.
Я вздохнула и опять приложилась к бутылке.
Мне было тошно от взглядов, лиц, форм пробегающей фауны и до воя, до желания кого-нибудь придушить, избить, самым садистским методом изуродовать поднималась ярость. Я не могла понять ее причины, потому что не хотела. Там, в глубине ее черноты раздавались надсадные рыдания и скорбный плач убитых мной иллюзий, веры, надежды, доброты, и мне хотелось отомстить за них, выместить свою ненависть к этому миру, в котором нет мне места хорошей, зато всем нужна плохая. Но если б они понимали, насколько опасен созданный и желанный ими монстр, они бы ужаснулись. И я хотела его выпустить, показать во всей красе, не щадя, не жалея никого и ничего.
Мне чего-то катастрофически не хватало, очень важного, нужного, сильнее воздуха. И никто не желал мне этого не то, что дать, намекнуть, где взять — хотя бы сказать, чего мне не хватает. Я чувствовала себя ущербной из-за отсутствия этого «чего-то», что усиливало раздражение, доводя его до внутреннего невыносимого зуда и бурлящего желания выплеснуться, сорваться на кого угодно под соусом любой причины. Их всегда много и всегда можно найти — это не лица, те же маски, изуродованные своей ущербностью души, которые тщательно скрывают истину, хоть и точно знают ее.
Жизнь моя надоела мне до чертиков, до умопомешательства, но я не могла ее изменить. Как не хотела умирать, потому что боялась пропустить нечто важное, единственно нужное мне, ради чего жила, терпела столько лет. Надежда, глупая игрушка в руках таких же кретинов, как я, еще увлекала меня, еще теплилась где-то на горизонте сознания… и сливалась с яростью.
Моя ненависть копилась годами и ширилась, готовясь на выход, и все реже у меня получалось ее сдержать, проконтролировать, и все меньше я хотела этого.
Сейчас я напоминала себе канистру с бензином-текилой, к которой поднеси спичку-причину и рванет, разметает эту толпу, шокирует до замешательства.
"Запал" пришел сам — тот «мачо».
— Скучаешь, красивая? — уселся вальяжно рядом, раскинув верхние лапки от начала скамейки до конца, и, понятно, преимущественно по моим плечам. Я отпила текилы и мысленно усмехнулась: ясно, передо мной попугай: "гляжусь в себя, как в зеркало, до головокружения, и вижу я".
— Где свою подружку оставил?
— Какую?… А-а, — махнул ладонью, презрительно скривившись. — Пятиминутное увлечение, не больше.
— А ты мечтаешь о великой и светлой любви. К себе. И навеки.
Парень пропустил мою ремарку мимо ушей:
— Меня Володя зовут, а тебя?
— Фани Каплан.
— Супер имечко, — оценил он, повесив на мое плечо свою ручищу. — Предлагаю культурную программу…
Угу, бутылку пива на двоих, порнофильм и кроличий секс до утра.
Гурман!
Моя ярость клацнула челюстями, радуясь знатной дичи.
Я улыбнулась так, что любой обремененный интеллектом зверек понял бы, что лучше уйти, но эта птица, видно, поражения своему обаянию и оперению не знала, потому ничего не заметила
— … прогуляемся, возьмем что-нибудь пожевать и выпить, посидим у меня. Я здесь на набережной живу. Вид из окна, закачаешься.
— Верю, — кивнула. И даже знаю, что возьмем, чтоб проще было обозревать пейзаж: Лешу. Мальчик уже замаячил в конце аллеи, бодро двигаясь в мою сторону.
Замечательно, давно я не развлекалась, стравливая двух самцов за призовой взмах ресниц. Вперед, мальчики, рога на изготовку, копыта в стойку! — и приложилась к бутылке, допив последнее. Вот теперь я готова к рандеву и дивной цирковой программе до полного удовлетворения. Текиловый крен сознания соответствует принятым градусам… внутреннего кипения.