Статья в "Матен", которая и раньше публиковала конфиденциальные материалы о французской армии, произвела сенсацию. Министр обороны Франции обвинил газету в клевете. Командующий сухопутными силами подал в отставку. Президент республики этой отставки не принял. Но тема "заговора генералов", типа того, который имел место во время войны в Алжире, - эта тема еще долго дебатировалась на страницах газет, по радио и телевидению.
Ко мне пришла счастливая идея - выражаясь шахматным языком - усилить комбинацию. Я посоветовался в Белобородовым. Он меня поддержал с восторгом и заявил, что на такие штучки его ребята большие мастера.
Месье Гийому, главному редактору журнала "Куполь", начали звонить ночью на квартиру незнакомые голоса и предупреждать, что если он еще раз опубликует большевистско-пропагандистские материалы, бросающие тень на Соединенные Штаты, то ему несдобровать. Месье Гийом дал интервью по радио "Франс-Интёр" и заявил, что не боится угроз ЦРУ. Вечером того же дня двое неизвестных внезапно затолкнули месье Гийома в темный подъезд, зажали рот и изрядно побили.
Убегая, крикнули ему по-английски: "Так тебе, собака, и надо!" Месье Гийома отвезли в госпиталь на обследование.
Тут уж вся пресса озверела: "Кто хозяин в Париже, французская полиция или ЦРУ?" "Куда смотрит ДСТ?" - вот типичные заголовки газет.
Месье Гийом стал на неделю национальным героем и подал жалобу против X, дающую повод юстиции вести расследование.
Американского посла вызвали в Елисейский дворец. О подробностях его беседы с Президентом официально сообщено не было.
Кажется, с этого времени наш посол начал проявлять ко мне предельное внимание и любезность.
Итак, Франция скушала две наши пилюли:
1) В дестабилизации страны заинтересовано ЦРУ.
2) Американцы вынашивают тайные планы захвата Франции.
В Москве были очень довольны и требовали развить успех.
Но я настоял на своем плане. Надо было дать французам время переварить эти пилюли с тем, чтобы подкинутые нами идеи вошли в плоть и кровь общественного мнения и вызвали изменения во французской политике, а любое изменение политического курса в один день не происходит. Форсировать события 'было рискованно. И если (по моим сведениям) французская контрразведка еще была занята выяснением отношений с правительством, то ЦРУ явно заинтересовалось этим взрывом антиамериканской активности. Я мог пудрить мозги кому угодно, но не американцам. Они-то знали, кто это все срежиссировал. Однако знать мало, нужны были доказательства. Наверно, нам уже расставили ловушки, чтобы схватить за руку. Попадись мы - все бы полетело насмарку. Поэтому я свернул до минимума нашу деятельность вне стен посольства. Нужно было выждать. Теперь время работало на нас.
Зима прошла тускло. Мы готовились и изучали обстановку.
Я буквально влюбился во французских коммунистов. Наблюдая по телевидению диспуты, которые вели члены политбюро ФКП с лидерами правых партий или с журналистами, я всякий раз поражался их умению спокойно и убедительно врать. Причем это не была наша советская система полемики уходить от острых вопросов и категорически отрицать очевидное. Такая манера дискуссий на Западе не проходит. Нет, лидеры французских коммунистов могли ответить на любой каверзный вопрос, поворачивая его выгодной для себя стороной, постоянно педалируя на проблемах, волнующих массы, - безработице, кризисе, инфляции - и не упускали случая тут же перейти в наступление при малейшей оплошности противника. Перехватить инициативу, заставить оппонентов оправдываться - вот каков был их стиль. Например, мэр-коммунист такого-то городка пойман с поличным: запустил лапу в муниципальную казну.
Факты налицо, возбуждено судебное дело. Всю эту историю напоминают секретарю компартии во время очередного теледиспута.
Как выкрутиться из щекотливой ситуации?
Ответ: во-первых, это провокация правых сил. Во-вторых, если мэр и брал деньги, то только на помощь бедным рабочим эмигрантам, которые не умеют правильно составлять заявления на пособия, отсюда и путаница в документации, и за эту неразбериху в бумагах мэрия должна ответить - закон одинаков для всех. Но красная мэрия руководствовалась благими пожеланиями облегчить участь людей, которых нещадно эксплуатирует капитал, и так далее, и так далее. А вот мэр другого городка, из правой партии, - продолжает коммунист, - не только не заботился о трудящихся, но и спекулировал земельными участками, и любопытно знать, что представитель этой партии, сидящии напротив меня, думает по этому поводу?
Представитель правой партии отвечает, что, во-первых, еще ничего не доказано, во-вторых, о трудящихся заботились, в-третьих, положение с земельными участками запутанное, и он сам, как депутат парламента, вносил поправку на сессии в таком-то году. Представитель правой партии хочет быть точным и объективным. Он выкладывает массу подробностей по делу, а также свои соображения "за" и "против". Все давно забыли про красного мэра-ворюгу, внимание телезрителей сосредоточено на правой мэрии, где, кажется, не все чисто. Секретарь компартии ведет в счете.
Повторяю, я привел самый элементарный пример. Французские коммунисты умудрялись выкручиваться из более трудных ситуаций. На их месте наши "портреты" опозорились бы неимоверно. Ведь они не привыкли к перекрестным неожиданным вопросам и предпочитают отвечать по бумажке или при активной подсказке своих референтов. Так что преимущество лидеров французских коммунистов перед советскими вождями объяснялось тем, что они выросли в обществе свободной конкуренции. Кроме того, волей-неволей они вынуждены были быть в курсе новейшей политической, экономической и социальной мысли, которая в Советском Союзе, за исключением отдельных специалистов, игнорировалась. Из всех западных идей наше руководство прекрасно усвоило одну, высказанную, кстати, французским императором Наполеоном Бонапартом: "Большие батальоны всегда правы". Но этого было достаточно.
Генсек французской компартии вызвал у меня двойственное чувство. По своему интеллекту и как теоретик он был чуть выше наших "портретов". Однако как вождь, как трибун, как темпераментный боец он на голову превосходил даже своих коллег. И полемист он был бесподобный. С таким лучше избегать дискуссий.
Не эти его качества меня тревожили. Генсек намечался в Президенты Французской Советской Социалистической Республики. Он будет иметь полноту власти в стране. То, что он справится с внутренними проблемами, я был уверен. Но как он поведет себя по отношению к нам? Сейчас, естественно, он послушен. Наши цели совпадают. Цо.что будет дальше? Меньше всего мы желали, чтоб Франция стала второй Югославией со вторым маршалом Тито во главе. Тогда уж предпочтительнее оставить все как есть. А Генсек ФКП был сильной личностью и, что б там про него ни говорили, французом во всех смыслах этого слова.
Правда, он знал, что у нас на него досье с разными пикантными подробностями. Раньше, когда он пытался ерепениться, мы кое-что пускали в западную прессу. Например, копию контракта, подписанную Генсеком на заводе Мессершмитта в 1942 году. Хоть и грехи молодости, но вспомнить неприятно. Компартия в то время уже участвовала в Сопротивлении.
Увы, опыт нас научил, что человек, придя к власти, меняется. И, главное, становится менее уязвимым. Уж какие компрометирующие документы мы имели на Мао Цзедуна (расстрел китайских коммунистов, пытки в тюрьмах), но чему это помешало?
Идеальным вариантом было бы заменить Генсека на его посту каким-нибудь молодым революционером-автономистом, люто ненавидящим Францию. Однако это пока не представлялось возможным даже в теории.
Я хочу, чтоб меня поняли правильно. Генсек ФКП был очень значительной фигурой на политической карте, общался по определенным каналам непосредственно с Секретариатом ЦК КПСС и, наверное, не подозревал о моем существовании. Но Секретариат в своих решениях принимал во внимание информацию и рекомендации, которые я поставлял из Парижа. Мне же докладывали чуть ли не каждое слово Генсека (эта служба у нас давно были налажена), и вот что-то меня смущало.
Однажды во время инструктажа в посольстве (обычно я давал предварительные указания, а сам сидел в сторонке инструктаж проводил Белобородов) кто-то из молодых оперативников спросил:
- Если компартия работает на нас, если на нас работает левая пресса, если правая пресса тоже невольно работает на нас, если на нас работают французские капиталисты, интеллектуалы, часть чиновничества и даже часть офицерского состава, то кто же на нас не работает?
- На нас не работает, - ответил Белобородов,.- обыкновенный рядовой француз, потому что он, мерзавец, работает только на самого себя.
8
Весной со мной случилась глупая история. Ранним вечером, когда было еще светло, мы сидели с Лидой за столиком уличного кафе. Вдруг какой-то мордастый тип, то ли пьяный, то ли накачавшись наркотиками (весь он был не в себе, словно в полусне), пошел прямо на столик, споткнулся, опрокинул рукой мой кофе и сел чуть ли не Лиде на колени. Встал покачиваясь и, вместо того чтобы извиниться, начал орать, будто я ему подставил ногу. В Москве я бы знал, как реагировать. Если бы тип был изрядно пьян, я бы врезал ему по роже. Если бы тип достаточно твердо держался на ногах и сам провоцировал драку, я бы вытащил пистолет. Но в Париже я не носил с собой оружия. И затевать потасовку не имел никакого права. Офифиант застрял в глубине кафе у стойки, а тип, словно почувствовав мою беспомощность, обнаглел окончательно. Я пережил несколько секунд жуткого унижения. Перед моим носом размахивали грязным кулачищем, а я должен был лепетать:
"Пардон, месье, мы не хотели вам сделать ничего плохого".
А что мне еще оставалось в данной ситуации? Позорно сбежать, оставив свою даму?
Спасибо Лиде, выручила. Раздался звук звонкой пощечины.
Тип обомлел и сразу присмирел. Как из-под земли вынырнул официант, потом двое полицейских. Нас всех троих в "салатнице" отвезли в полицейский участок.
Я доказал свой дипломатический паспорт. Полицейские были крайне любезны. Типу нацепили наручники и куда-то увели. Составили протокол. Я подписался. Полицейские сказали, что я могу подать жалобу. Я ответил, что от жалобы воздержусь, ибо верю во французскую полицию. Полицейские заверили, чтo протокола достаточно, этот тип им надоел, известный наркоман, и бока ему намнут в любом случае. Вызвали мне такси. Прощаясь, взяли под козырек.
Все бывает, особенно в Париже. Можно было бы все это забыть, отмахнуться, плюнуть и растереть.
Однако я счел своим долгом поставить в известность Белобородова.
- Очень мне это не нравится, - сказал Белобородов. - Ты не завсегдатай кафе и Лиду вниманием не балуешь. Но стоило тебе появиться в общественном месте, как...
- Ты думаешь? - спросил я, улавливая мысль Белобородова.
- Не думаю, но предполагаю. Кто тебя допрашивал?
-Обыкновенные полицейские. Вежливые ребята.
-Слишком вежливые и предупредительные.
-Тогда зачем они это затеяли?
- Зачем? Обыкновенная операция опознания. Записать твой голос, чтобы потом сличить, скажем, с пленкой перехваченного телефонного разговора, сфотографировать, получить образец твоей подписи.
- Меня не фотографировали!
- Борис Борисович, - Белобородов поморщился. - Если это было ДСТ, то твои фотографии уже сушатся в лаборатории.
- Я вел себя неправильно?
- Абсолютно правильно. И Лидка молодец. Бой-баба! Ты с ней спишь?