— Мы, цистерцианцы, — люди мирные, — строго ответил брат Иосиф, — а путешествовал я по делам церковным, к мирянам отношения не имеющим!
Он уставился на меня пылающими глазами, рот собрал в тонкую нитку, брови сдвинул к самой переносице. Я примирительно улыбнулся, выставив перед собой ладони, и быстро сказал:
— Ради Бога не сердитесь, брат Иосиф. Я не хотел вас обидеть, это все моя голова. Она до сих пор трещит от боли, и я сам не понимаю, что за чушь несу, — и, не дожидаясь ответа, спросил, обведя помещение рукой: — Не объясните мне, что тут происходит?
— Набег сарацин, — пожал тот плечами. — К сожалению, в последние пару лет это происходит все чаще. Пока христианские страны сцепились в непримиримой схватке, напрочь позабыв о защите истинной веры, мусульмане Леванта вовсю этим пользуются. Галеры сарацин ложатся в дрейф неподалеку от южного побережья Британии, благо из-за низкой посадки их трудно заметить издали, не то что наши суда. А на закате пираты без помех высаживаются на берег, грабят, сколько могут, захватывают пленников и на рассвете уходят в открытое море.
— И сколько же человек у них на борту? — спросил я.
— Сто — сто пятьдесят гребцов, таких же невольников, как и мы, и не менее трех сотен команды. Все как один отъявленные головорезы, а что самое худшее, среди них встречаются и бывшие христиане.
Я повнимательнее пригляделся к соседям и тяжело вздохнул. Из полутора сотен захваченных англичан, набитых в трюм галеры, как сельди в бочку, большую часть составляли молодые женщины. Мужчин было немного, человек сорок, половина из них ранены, вид растерянный, глаза потухшие, движения вялые. Даже если бы я смог уговорить их попробовать, с такими незначительными силами нечего и думать о захвате галеры.
— Давно мы плывем?
— Второй день, — ответил брат Иосиф. — Думаю, если бы королевский флот мог настичь пиратов, то нас бы уже отбили. Боюсь, всех пленников ждут невольничьи рынки. — Монах огляделся и с грустью добавил: — И кажется мне, что часть раненых не доживет до конца пути. Что ж, все в руке Божьей.
Он истово перекрестился и, опустившись на колени, начал молиться. Я тяжело вздохнул, в любом случае мы путешествуем в лучших условиях, чем негры через пару веков. На невольничьих судах чернокожих не только заковывали в кандалы, их еще и набивали в трюмы сверх всякой меры. Помню, где-то читал, как из совсем небольшой каюты патруль, остановивший работорговца, извлек двести негритянок, в основном уже мертвых. Я еще раз внимательно оглядел сидящих плечом к плечу англичан. Люди как люди. Враги, ежу понятно, но все же люди. Страдают, плачут, утешают друг друга. Пока я был без сознания, они потеснились, чтобы я мог лежать. Отнеслись по-человечески к презренному галлу.
Я решительно встал и, осторожно протискиваясь между сидящими, пошел к лестнице, ведущей из трюма на палубу. Меня пробовали остановить, я вежливо отмахивался, уверяя, что все будет в порядке. Колотил я в люк недолго, чуть ли не сразу он откинулся, и в трюм осторожно заглянул узкоплечий, весь какой-то скукоженный человек. Круглые настороженные глаз и длинный нос, загнутый вниз, делали его похожим на фламинго.
— Не шуметь, — строго сказал он, поправляя замусоленный тюрбан. — А то будет хуже!
— Куда уж хуже, — вздохнул я и, не отвлекаясь от темы, добавил: — Здесь, в трюме, уйма раненых Если о них не позаботиться, то они умрут, плакали тогда ваши денежки. Ни продать, ни получить выкуп за покойников вы не сможете.
Скукоженный молча таращился, словно силясь понять, какого рожна мне от него надо.
— Если не начать их лечить, они умрут, — пояснил я, стараясь говорить медленно и четко.
— Невозможно, — покачал головой скукоженный. — Мы потерялись, отстали от остальных галер, а на нашей лекаря нет. Так что все в руке Аллаха, кому суждено, тот умрет, кому не суждено — выживет. Теперь иди на свое место и больше не беспокой меня.
Человек в тюрбане выразительным жестом положил руку на рукоять сабли, висящей на поясе.
— Я сам лекарь! — с вызовом заявил я.
— Иди на место!
Сузив глаза, я подчинился, в душе же высказал, выкрикнул и даже выплюнул в лицо сарацину целую кучу обидных слов. Как ни странно, на душе не полегчало. Вот если бы я добился цели…
Я хмуро прикинул, что сумею сделать в нынешних условиях для раненых, вышло, что практически ничего. Ну, вправлю я несколько вывихов, зафиксирую переломы, как смогу, вот и все. Ни перевязки, ни лекарств, ни инструментов у меня нет.
Я все еще морщил лоб, обдумывая, как же быть, когда люк, ведущий на палубу, распахнулся и к нам спустился давешний сарацин. Пленные дружно подались в стороны, пряча лица, но скукоженный не обратил на них никакого внимания. Разглядев меня в толпе, человек-фламинго призывно махнул, я поднялся на ноги и подошел к нему.
— Ты не соврал, что лекарь? — очень серьезно спросил сарацин. — Может быть, ты ошибся, тогда еще не поздно отказаться.
— Я настоящий лекарь, и говорят, что неплохой, — сухо ответил я. — К чему эти расспросы, ты что, хочешь проверить меня?
— Не я, — покачал он головой. — Капитан.
Жестом приказав мне подняться на палубу, сарацин внимательно оглядел трюм, после чего сам заскрипел ступеньками. Господи, как же хорошо выйти на свежий воздух! Влажный морской ветер нес прохладу, и пусть небо было сплошь затянуто серыми облаками, почувствовал я себя просто прекрасно.
Впервые в жизни я попал на борт галеры, а потому с интересом огляделся. Корпус длиной не менее ста ярдов выглядел заметно уже, чем у европейских судов, да и палуба была расположена гораздо ниже. Гребцы, сидящие вдоль бортов, отдыхали, подняв весла. Пиратскую галеру нес огромный парус, укрепленный на единственной мачте.
— Иди туда, на корму, — каркнул сарацин. — Нечего стоять, капитан ждет.
Не мешкая, я двинулся вперед, аккуратно огибая воинов, сидящих и стоящих на палубе. Проводник шел следом, у капитанской каюты он обогнал меня, осторожно постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, скользнул внутрь. Прошло не больше минуты, дверь распахнулась, и скукоженный поманил меня внутрь.
Кто сказал, что на боевом корабле все должно быть строго и функционально? Огромные яркие ковры слепили глаза сочными цветами, мягко колыхались какие-то полупрозрачные занавески, щебетали экзотические птицы в золоченых клетках, развешенных под потолком. Какая-то мелкая обезьянка в красной феске и узорчатых шароварах при виде меня раздраженно заверещала, пряча за спину сочный банан. На низкой софе громоздились горы подушек, а вон та штука называется кальяном, я их в кино видел.
Ошеломленный буйством красок, я невольно зажмурился. Убранство каюты выглядело более чем экзотично.
Зато капитан галеры, вышедший мне навстречу, был очень даже реальным. Крепкая широкоплечая фигура, перевитые жилами руки, орлиный взгляд, на голове чалма с драгоценным камнем впереди и пышным пером сверху, которое мерно колыхалось то ли в такт ударам волн, то ли из-за легкого сквозняка. Луч света упал на его лицо, я, не удержавшись, тихонько хмыкнул. Густая рыжая борода, синие как летнее небо глаза, широкие скулы, нос картошкой. По виду — явный европеец, если не сказать славянин, что он тут делает? Каким ветром его занесло на капитанский мостик?
Владелец каюты глянул на меня с явным отвращением и коротко пролаял что-то несуразное.
— Мой господин Абу-Абдаллах спрашивает, правда ли, что ты лекарь? — ровным голосом перевел сарацин.
— Да, — холодно ответил я.
— Если хочешь жить, тебе придется это доказать.
Я пожал плечами, изобразив на лице скуку. Мол, надо, так надо, было бы о чем говорить. Можно подумать, мне придется побить олимпийский рекорд, а на заняться насквозь привычным делом.
Словно прочитав мои мысли, капитан презрительно фыркнул и, глядя мне прямо в глаза, произнес нечто оскорбительное. Не обязательно знать язык, я все понял по тону. Его толстые губы скривились в ехидной ухмылке, в углах глаз собрались морщины. Скукоженный оскалил желтые, словно дынная корка, зубы и громко хихикнул, но переводить не стал, промолчал.
— Перетолмачь, что он сказал, — потребовал я.
— Ну… доблестный Абу-Абдаллах сомневается в том, что ты хороший лекарь. Он считает, что ты солгал, и размышляет вслух, удастся ли на тебя поймать хорошую акулу.
Я хмуро посмотрел на капитана, тот повелительно махнул рукой в сторону двери. Похоже, мое общество успело ему наскучить.
— Веди меня, мой проводник, — пробормотал я сквозь зубы. — Не получилось в драке, покажу себя в медицине.
В конечном итоге все вышло не так уж и плохо, как я ожидал, ведь лекарь на галере все же был. Именно так, был!
Как неохотно пояснил скукоженный толмач, назвавшийся Марзаком, во время налета на Уэймут сарацинского эскулапа угораздило спуститься с галеры. То ли его потянуло на подвиги, а может, покойный просто захотел пограбить. Как бы то ни было, после боя бедолагу нашли в одном из переулков буквально насаженным на здоровенные вилы. Все, что от него осталось, — небольшой сундучок с разнообразным медицинским имуществом, который тут же припрятал от греха подальше хозяйственный боцман.
Не тратя ни минуты, я с головой зарылся в барахло покойного и почти сразу обнаружил шелковые нити и иглы, пару увесистых клинков и один нож с тонким лезвием. Еще в сундучке хранился рулон отбеленного холста и корпия, при виде которой я немедленно скривился. Кто бы знал, как мне надоело пользоваться этой дрянью вместо нормальной ваты!
Уныло присвистнув, я разложил перед собой обнаруженные богатства и оглядел их с некоторым отвращением. Шить раны прямыми иглами — что за извращение? И где, позвольте узнать, иглодержатель? Ах мои прекрасные, острые как бритвы скальпели, сгинувшие бесследно, когда меня захватили в плен в замке Молт, как же мне вас не хватало!
Звонко хлопнув ладонью по крышке сундучка, я покосился на приданного мне помощника. Как пояснил Марзак, раньше этот матрос время от времени помогал покойному лекарю, а потому я сразу же окрестил его медбратом. Было в нем что-то от тех разбитных, но прекрасно знающих дело ребят с Украины, с которыми я проходил срочную в полковом медпункте!
Заметив мой хмурый взгляд, медбрат, диковатого вида сарацин, низенький, широкий в плечах и с круглой плешивой головой, понятливо кивнул, исчез куда-то, но тут же появился, гордо размахивая неким инструментом. Подбоченясь, протянул мне его с видом феи лесного озера, которая милостиво одаряет чудесным мечом Эскалибуром короля Артура, на поклеванном оспинами лице было написано нечто вроде «Я понимаю, как ты потрясен, но эта чудесная вещица и впрямь предназначена для тебя!»
Я и в самом деле потерял дар речи, пару раз сглотнул, но, пересилив себя, с опаской взял удивительный инструмент. В моих руках оказалась увесистая одноручная пила, настоящая мечта дровосека, с чудовищными зубьями, покрытыми подозрительного вида пятнами. Чувствуется, не одну сотню рук и ног отняли с ее помощью. Что ж, в работе хирурга ампутационная пила — вещь незаменимая, как ни крути, и уж всяко полезнее меча-кладенца.