— Когда пойдёте выходы шукать? — поинтересовался Хорь.
— Утром, послезавтра.
— А почему не завтра, Фреон? Время только тянете.
— Отдохнуть нужно хорошенько, сил набраться, — начал я объяснять. — Сталкер не каждый день в Зону ходит, должны быть перерывы. Иначе просто перегоришь… ходки-то дальние, непростые.
— Эх, мужики… вы это лучше им объясните. — Хорь ткнул пальцем вверх, вздохнул. — Мне на днях уже открываться нужно, охрана подойдёт, помощник, а снабжение не налажено.
— Тебе этого товара надолго хватит.
— Ну, не знаю. — Торговец развел руками. — Это как дела пойдут. Короче, мужики, не тяните резину.
Отужинав, Фельдшер и Ересь завалились спать, а я из своего личного ящика, в котором хранил ненужные в ходках вещи, достал тёплый, домашней вязки свитер, положил его на колени, разгладил. Вынул из складок шерстяной ткани записку.
Снова, раз уже, наверное, в сотый, прочитал:
«Андрейка, милый! Береги себя там, в этой своей зоне. Вот, это для тебя: Говорят, там даже летом холодно. Обязательно возвращайся, я очень жду тебя.
По-хорошему, надо бы мне порвать и выбросить эту бумажку. Выкинуть из головы. Продать или подарить этот свитер, он-то мне, в сущности, не особенно и нужен, «Кольчуга» отлично греет даже в промозглые декабрьские ночи, а морозов здесь, в Зоне, уже много лет не было. Но… не могу. Кажется мне иногда, что не Андрею тому несчастному, Зона ему мягкой постелью, записка эта адресована. Что не для него неизвестная мне Лена свитер этот вязала и не его она из Зоны ждёт. И представляется мне небольшая однокомнатная квартирка с мягкими коврами на полу, торшер с тёплым жёлтым светом. Шторы бархатные, и за окном ночь, а в доме пахнет горячей картошкой и только что поджаренными котлетами, потому что ждёт она, Лена, из смерти, из тьмы меня ждёт, знает, что скоро постучусь я в дверь, голодный и усталый.
«Обязательно возвращайся, я очень жду тебя».
Как же хочется думать, что ждут тебя там… что это о тебе бессонными ночами волнуется маленькая, хрупкая женщина с печальными глазами, сидит у окна, закутавшись в тёплый халат, и смотрит в ночную тьму. Я почему-то Лену эту представлял себе именно так. И от мыслей таких всякий раз подкатывало к горлу, и, как и раньше, обещал я себе избавиться от записки и свитера, но только не сейчас, а завтра. А потом… потом всё повторялось. Даже злился я на себя… тоже мне, фантазёр. Никто тебя не ждёт, никого у тебя давным-давно нет, размечтался, романтик, блин. И добро бы, какая польза от этого была. Ни хрена это для сталкера не полезно — мечтать, а скорее, очень даже вредно.
— Слушай, сталкерок, — очень тихо сказал Философ, который, оказывается, не спал, а тоже думал о чём-то своём. — А ты в реале думаешь, что Хип и Лунь погибли?
— Ну, да. А к чему такой вопрос?
— Да это… короче, сдаётся мне, что на глюк не похоже было. Ну, тогда на Болотах. Она там стояла и рукой мне махала… странно, что вы этого не видели. И урода того она от тебя оттащила.
— Иллюза? — По спине пробежал холодок.
— Его самого… я глаза закрыл, правда. Но почему-то закрытыми видел всё чётко, как днём. Она его за руку взяла и увела. И по лестнице как она его тащила, я тоже видел. Только Хип почему-то не говорила… шипение было вместо голоса. А потом у меня башка дико заболела, и я вырубился. Чё это может быть, а?
— При глючило… иллюз мозги плавил. — Я постарался, чтоб прозвучало это естественно. — Я на Болоте часто мёртвых вижу… ну или живых двойники. Глючит там серьёзно, а тут ещё и тварь добавила.
— Ага… наверное, так и есть. — Ересь зевнул и повернулся на другой бок. — Но, блин, как чётко видел…
Через несколько минут он уже тихо посапывал.
В Зоне и так с погодой обычно не ладится, слякотью и дождями сталкера не удивишь, но сегодня местный климат просто превзошёл сам себя. Дождь, начавшийся ещё до рассвета, к часу пополудни превратился в тяжёлый, холодный ливень, шумно сыплющийся с почти чёрного неба, все знакомые тропки к Агропрому залило глубокими лужами, а сам дождь был настолько густым и шумным, что по такой погоде идти было просто опасно. Хорошо хоть, что уговорил я Фельдшера сменить его лёгкий зелёный комбинезон на «Кольчугу-2М», иначе промок бы «свободовец» до нитки, а если учесть, что осенью в Зоне редко бывает выше плюс десяти, то простуда была бы обеспечена. «Фримен», впрочем, бережно отпорол нашивки клана от своего старого комбинезона и приделал их к «Кольчуге», причём даже расцветку выбрал не тёмно-серую с пятнами бурого и тускло-жёлтого, под обычные цвета Зоны, а серовато-зелёный пятнистый камуфляж, больше всего похожий на цвета «формы» своей группировки. Говорил я ему, что, мол, не дури, возьми обычный комбез, под одиночку сойдёшь, так нет, на дыбы встал, не желаю, говорит, под кого-то подделываться, я «свободовец», и пусть все это знают… где-то он вроде умный, а где-то вообще дурак дураком. Не убыло бы с него, если б нашивки в карман положил и потом, когда после дела разбежимся, опять на место пришпандорил. Вот и думай, что будет, ежели на отряд «долгов» нарвёмся, да и у некоторых вольных бродяг вполне может быть зуб на «Свободу». Пытался я это ему объяснить, да куда там… «Я от сохатых никогда не прятался, а с одиночками у нас всегда был пису пис, в смысле, миру — мир». Ну а спорить со «свободовцем» — дело априори бесперспективное. Может в такие дебри смысловых переплетений пуститься, что через десять минут забываешь, о чём, собственно, спорили. Не морду же ему бить, в самом деле. Кстати, «фримен» и настоял на этом маршруте, а спорить с ним мне уже настолько надоело, что я согласился. Да и за Агропромом на «новых» территориях места хоть и опасные, гнилые, но в плане хабара уловистые. Можно прошвырнуться.
— Слышь, Фреон… а вдруг там нет ни хрена? — Фельдшер задумчиво рассматривал падающие с потолка капли. — Скорее всего ты был прав, мэн. Тоннель и дальше под водой идёт.
Я вздохнул и сжал зубы, чтобы не выругаться. Нужно было нам пройти под проливным дождём весь старый Кордон, по западному краю выйти на границу Агропрома и по этим, уже достаточно «гнилым» местам отмахать пять с половиной километров к «новым» территориям Агропрома-2, чтобы здесь услышать это предположение.
— Помнится, я про то же самое тебе на Кордоне говорил. Надо было переться под ливнем в такие турлы, чтобы ты со мной наконец согласился? — Я почувствовал нарастающее негодование. — Ты что, издеваешься?
— Не обижайся, дружище… просто у меня одна беда после Выбросов случается. Чего если услышу, так мне время нужно, чтобы, значит, дошло до мозга. Разве ж я теперь виноват, что тебе из-за нашего взаимного непонимания в такую даль приспичило идти?
Я присмотрелся. Ну, точно. Со слишком уж серьёзным лицом говорит Фельдшер. Понятно.
— Ржать изволите, сударь?
— Ну а почему нет? А то что-то у вас двоих фэйсы такие постные, словно на лимонной диете год сидели. Никуда это, ребята, не годится. Давайте-ка лучше…
Фельдшер не договорил. Даже сквозь шум дождя, который и не собирался стихать, пробились звуки выстрелов. Два коротких, сухих хлёста СВД, и сразу за ними частый, трескучий перестук длинных автоматных очередей. Звуки стрельбы скоро стихли, и только несколько раз щёлкнули пистолетные выстрелы, едва различимые за сочным плеском ливня.
— Мужики, валим отсюда, — скомандовал я, первым выскакивая под дождь, и Фельдшер даже не спросил почему. И так ясно, что те, кто в перестрелке выжил, попрутся именно к этому долгострою, других зданий поблизости нет, а что там за публика и какие у них намерения, сказать сложно. В Зоне вообще от людей держаться нужно как можно дальше, даже от тех, с кем «шапочно» знаком. С мародёрами и так всё понятно… да и одиночки — народ не особенно предсказуемый. Может, в лицо тебе и улыбнётся, братишкой назовёт, а на секунду отвернёшься — пулю в затылок на счёт раз получишь. Зона тут, и разбираться вряд ли кто будет, отчего сталкер пропал. А теперь, в компании со «свободовцем», ещё и «долговских» патрулей избегать надо. Начальство им приказало «фрименов» пока не трогать, но ведь у каждого второго «долгана» если не друга, то знакомого «свободные» завалили, и логика в таком случае будет простой: начальство далеко, если что, не увидит.
«Кольчуга» — одёжа непромокаемая, однако когда в грязь бухнулись, за ворот противной ледяной струйкой начала затекать вода. Порядочно мы от стройки отошли — места тут чистые, ни сарая, ни ямы какой, укрыться негде, хотя по поводу ям — на границе с Агропромом в них лучше не лазить. В подвалах недостроя на метр «киселя» натекло, и ещё на полметра сверху — воды. Не смешиваются они, однако от такого соседства вода шипит, как газировка, и помаленьку выпаривается. Нет уж. Во впадины лучше не соваться.
Людей не видно было долго. Уже почти сорок минут лежали мы в грязи, прячась за жидкими кустиками чернобыльника, и Фельдшер предположил, что ушли стрелявшие другим путём, но я был уверен в том, что придут они под крышу. И не ошибся.
Дождь лил уже не сплошной серой стеной, а накатывал отдельными волнами, от чего видимость улучшилась. И даже без бинокля хорошо было заметно, как к брошенной стройке подошли шесть человек и начали подниматься по лестничным маршам на третий этаж — стены ещё не были построены, и бетонный скелет недостроя в некоторых местах просматривался насквозь.
— Слушай, а чего мы ждём? — тихо спросил Фельдшер. — Давно бы ушли.
— Хочу глянуть, кого постреляли, — ответил я, осматривая пути отхода.
Уйти, конечно, можно было бы сразу, а не валяться в грязи под дождём. Не потеряли бы ничего, но… если в Зоне была перестрелка, а похоже, что это была именно перестрелка, пусть и короткая, то нужно глянуть. Хотя бы для того, чтобы завтра не попасть в такую же… много мародёров в Зоне под честных бродяг косят. Годами, бывает, гада не выловишь, а всё потому, что свидетелей не бывает, которые бы те самые выстрелы в спину услышали. Стреляют, сволочи, втихаря, когда уверены в том, что никто не видит и не слышит.
Фельдшер всё понял быстро, я даже не договорил. А то, что пришлось пояснить, так и неудивительно — те, кто в группировках, поодиночке обычно в Зону не ходят. Большая редкость одинокого «долговца» или «фримена» увидеть. А на группу мародёры не полезут — чревато. Они лучше вольного бродягу дождутся, что — бы один меткий выстрел — и сопротивления точно уже не будет. Знаем эту шакалью тактику. И потому не столько даже цеховая солидарность была среди сталкеров, а просто ледяная ненависть к мародёрам и в особенности тем уродам, что под своих косят и в спину стреляют.
Крюк пришлось сделать большой — обзор был из бывшей стройки отличный, а дождь к тому времени почти кончился. До густой рощицы, где, по ходу, и случилась стрельба, мы шли по оплывшим траншеям теплотрассы, хорошо хоть, не залитым «холодцом», но при этом очень скользким от размякшей под дождём полужидкой грязи. Потом, когда впереди показался вихрь из грязных капель и дрожащего воздуха, перебрались в частый тальник на берегу круглого прокисшего озерца и уже по топкому чёрному илу добрались до лесочка. У опушки, и это я увидел издалека, стоял научный вездеход, из открытого люка которого поднимался дымок. Пожара, впрочем, не было — почти не горят материалы, из которых вездеход сделан, и горючки в нём нет — электродвигатели на «вспышках», что в Зоне самое оно. Но не рассчитана эта машина на расстрел из «Мухи». Её броня от «электры» спасёт, от Выброса, от нападения тварей, но не от кумулятивной гранаты — чернело в боку вездехода небольшое рваное отверстие, оплавился многослойный защитный пластик. И лежали рядом с машиной два бойца-военстала из тех самых, наверное, что на полигонах двухмесячную подготовку прошли. Не позарились мародёры даже на их защитные костюмы — толку в Зоне от тяжёлой бронезащиты нет никакого. Что, собственно, и было видно — расползлись на земле под пробитыми шлемами размытые алые пятна. Вот они, два выстрела из СВД, и против пуль с закалённым стальным сердечником не сдюжили титановые шлемы с броневыми вставками. Военсталов сняли первыми. А уж бойцов сопровождения и учёных полосовали потом из автоматов почти в упор, уже не опасаясь сопротивления.
Манон я нашёл на полянке. Француженка лежала на спине и казалась неожиданно сильно постаревшей. Впервые я не видел её улыбки: лицо учёного было строгим, даже сердитым, словно ей вдруг помешали в проведении какого-то сложного, ответственного опыта, полузакрытые глаза уже остекленели, а на земле под пробитым в нескольких местах оранжевым комбинезоном почти не было крови — похоже, всё смыл дождь. Рядом с ней лежала сумка для образцов с перерезанным ремнём, в грязь были втоптаны тонкие пластиковые контейнеры и россыпь пузырьков с реактивами — кто-то просто вытряхнул сумку и разбросал ногой её содержимое, наверное, искал артефакты. Ещё двоих учёных я нашёл чуть поодаль, у поваленной треноги с мудрёным научным прибором, разбитым пулей. Этих убили в спину, просто расстреляли очередью вдогонку, и сняли с трупов дорогие детекторы, забрали оружие, вывернули на землю содержимое рюкзаков. Недалеко от этого места лежали знакомые мне два бойца-срочника из сопровождения. Им перерезали глотки, не желая, видимо, тратить дорогие патроны, и значит, ребята просто сдались и, я уверен, молили о пощаде.
Закрыв глаза, я глубоко вздохнул.
А потом снял с плеча «фенечку» и переключил её на стрельбу одиночными.
— Эй, не дури, давай вместе… — сказал Фельдшер, но я просто прошёл мимо него к опушке рощицы, за которой в трёхстах метрах возвышалась недостроенная пятиэтажка не то дома, не то нового корпуса НИИ.
— Слушай, сталкер, уймись… у них СВД, снимут тебя сразу и всерьёз… да стой ты! А, блин! — И «свободовец» снял с плеча автомат, уходя немного в сторону.
Оптика, защищенная кожухом из прочного пластика, осталась чистой, и настройки не должны были сбиться с тех самых пор, как я её пристрелял. Правда, далековато, без малого две сотни метров…
В перекрестие прицела я довольно быстро поймал одного из мародёров. Высокий, худой, он беспечно сидел на штабеле кирпича, явно ни от кого не прячась. В одной руке он держал пластиковую бутылку, а в другой бинокль, при помощи которого осматривал местность. Винтовка и раскрытый «сухой паёк № 3», с каким обычно и ходили в Зону учёные, лежали рядом. Затем бинокль был отложен в сторону, и мародёр начал выбирать что-то в раскрытой коробке пайка. Обернулся, что-то сказал, ухмыльнулся. Выудил пальцами пластинку, похоже, консервированной ветчины, бросил в рот, прожевал, а потом, запрокинув голову, начал пить из бутылки! В прицел мне было хорошо видно, как гуляет кадык на смуглой, зарастающей чёрной бородой шее. Я приложил палец к спусковому крючку, слегка надавил, и под перекрестием появилась надпись «189 m.» и красная точка поправки. Хоть и говорил Хорь, что компьютером машинка не оснащается, но лазерный дальномер и автоматизированный баллистический вычислитель в ней всё же имелись. Мне оставалось только выдохнуть и плавно выжать спуск.
От попадания пули бутылка лопнула, разбросав брызги напитка и куски белого пластика. Мародёр мешком перевалился через кирпичный штабель, мелькнули нескладные длинные ноги, и тут же в соседнем окне быстро выглянул ещё один, и, прежде чем он успел скрыться, я выстрелил в белое пятно лица. Не знаю точно, попал ли… но бельгийское оружие удивило. Не случайно военсталы так его уважают.
А теперь к ржавому бульдозеру, откуда потом можно будет быстрой перебежкой добраться до высокой стопки потемневших от непогоды бетонных панелей.
Огонь по мне открыли сразу. Слева и справа на непросохшей после дождя глине поднялись фонтанчики грязных брызг. Стреляли по мне два человека… причём экономно, короткими очередями, и не столько даже стараясь поразить, сколько не дать высунуться из-за бульдозера. А двое других, ну или трое, если промазал я вторым выстрелом, сейчас будут обходить, чтобы уж точно никуда я не делся. Система проверенная, почти безотказная. Да только, ребята, не один я здесь. Вам, правда, знать это совсем не обязательно, а пока я вас буду немного дразнить, чтобы вы никуда не отвлекались. Два три неприцельных выстрела, снова в укрытие, а на ржавом ноже бульдозера с лязгом разбиваются пули, на размокших кусках опалубки появляется цепочка отверстий, злобно высвистывают рикошеты. Стреляйте, сволочи, вот он я, высунулся немного, спрятался. И те стреляют. Точно, с двух стволов бьют, надеясь зацепить пулей. И всё внимание, похоже, на меня. Ну, вот и хорошо. Потому что «свободовец», умело прячась за строительными бытовками и остовами грузовиков, начал подкрадываться к заброшенной стройке.