И старик вдруг покатился кашляющим смехом, хлопая заскорузлыми ладонями по коленям и хрипло отхаркиваясь.
— Припё-орлись, понимаешь… ишь ты. Коз-лята… ходют, ходют, не сидится им, ёк-макарёк. А здесь — режимный объект! Секретное поселение! Стой, стрелять буду! Уроды! Пшли вон отсюда! Кладбище закрыто!
— Не надо. Говорю я. Вы говорите потом. — Пенка повернулась к нам и, пока Игнат хохотал и надрывно кашлял, время от времени грязно бранясь и угрожая вынести из сторожки ружьё, прикрыла глаза.
— Эй, длиннорукая. — Старик вдруг сморщился и погрозил Пенке суковатой клюкой. — Ты ко мне в голову не лезь. Ещё раз учую — не посмотрю, что Доктор тебя хранителем выбрал, всю башку расшибу вот этой вот дубиной, учти. Эти фокусы для своих дураков оставь. А вы, покойнички, кстати, правильно делаете, что ходите за этой чучелой. Глядишь, и оживёте потом, когда вдруг помрёте — она эту фиговину ох как хорошо проворачивать умеет. Скоренько, смертнички, будет вам банька. Ох, мировая банька, да с веничком.
Игнат снова захихикал, кривляясь и постукивая в землю палкой.
— Сигареты есть? — вдруг осведомился он вполне спокойным тоном, вытерев слюнявый рот замызганным платком.
— Нет, не курим. — Фельдшер пожал плечами. — Вредно это.
— Да какая вам теперь разница, вредно иль полезно? — тихо спросил старик. — А ты что, доктор? Ишь ты, и впрямь доктор… хи-хи… мало нам было одного лепилы на всю Зону, дык второй заявился. Ну, дела… слышь, а ведь и в самом деле табачка у вас нема, не соврали. А у меня вот даже самосад неделю как весь вышел. У-уххх. Пойдём, нужные вы мои.
Игнат, кряхтя, поднялся, подобрал лопату и побрёл по тропинке между оградок.
— Э-эх… так и не сработал дела. Потерпи уж, бедолага. Завтра вырою.
— С кем это он? — шёпотом спросил меня Фельдшер, поправив на плече вырубленного Философа.
— С кем? — Старик не обернулся. — Дык с утречка сегодня шкрябает один, вылезти не может, болезный. Хиленький, надо полагать, силёнков ему не хватает. Ты вон ухо-то к земле приложи да послушай! Оно чётко разберёшь.
«Свободовец» содрогнулся, а смотритель снова тонко, с хрипотцой рассмеялся.
Не обращая никакого внимания на стоящих вокруг зомби, старик бодро вышагивал, пригибаясь иногда под мёртвыми ветками деревьев, один раз только прикрикнув «не балуй!» тощему безрукому мертвецу, неожиданно бросившемуся наперерез. Тот, как ни странно, послушался, замер на месте, только глухо замычал забитым землёй ртом.
Игнат привёл нас в большой, но невероятно запущенный деревянный дом на окраине кладбища. Из открытой двери пахнуло едкой кислятиной, у ног поспешно шаркнуло на улицу странное, отдалённо похожее на кошку создание, которую дед назвал не то Муркой, не то «нехорошей тварью» с несколькими дополнительными матерными эпитетами. Старик, уронив в совершенно тёмной прихожей что-то звонко-жестяное и снова люто выругавшись, вывел нас в единственную, но зато большую комнату, слабо освещенную «вечной» лампочкой Зоны. Несмотря на то что жилище смердело, как логово бюрера, мусора и грязи по углам почти не было, единственно, на столе лежали пустые консервные банки и чёрная сковородка с прикипевшей ко дну бурой массой. Да ещё на лавке у печи сидело бледное костлявое создание с упавшей на плечо головой. Когда я проходил мимо него, солоноватый падальный запах усилился, и я вдруг разглядел, что глаз на мумифицированном лице нет — только две тёмные ямки, а из почерневших дёсен торчат тонкие, такие же чёрные зубы. Существо медленно повернуло к нам голову и тихо захрипело. Пенка ответила таким же тихим, шелестящим хрипом.
— Эт Лушка, Лукерья, значит. Заместо внучки мне, — поделился старик. — В позапрошлом годе из безымянных могилок выкопалась. Не на улице же оставлять… вы не глядите, что страшненькая, у неё душа добрая, по хозяйству помогать старается, только что не говорит. Слышь, доктор, ты её не шугайся. Не цапнет, она безвредная.
— Я не… боюсь, — неуверенно, немного заикаясь, сказал Фельдшер, и я вдруг понял, что он действительно напуган. — Куда товарища положить?
— Да во, на лежак. Это ты ему в челюсть нащекотал, медведь? Пацанёнок-то хилый, соплёй перешибёшь. Ты смотри, поаккуратней в следующий раз.
— Слышь, это… как ты тут вообще живёшь, дед?
— Повторяю для тех, кого бог умишком обидел. Товарищ смотритель я для вас! — старик сварливо заворчал на повышенных нотах. — А как живу? Нешто меня с должности сняли? Нет, не сняли. Бумаги не приходили, начальство не звонит, с району машины не было. Значит, работаю.
— Да нет никакого района, товарищ смотритель, — вздохнул Фельдшер. — Работа твоя давно закончилась. Кругом Зона.
— Ну, это ты свою бабушку лохматить будешь, сопля. Ишь ты, работа у меня кончилась. Работы у меня здесь в пятьсот раз поболе стало, ежели с теми временами сравнивать. И район есть, бо-ольшой теперь наш район, только что начальство сменилось, ха-ха!.. Да мозги-то не напрягай, не надо, один хрен, ничего не поймёшь, даже если захочешь. Сердце у тебя чистое, Фельдшер, а вот башка хламом забита, умнеть тебе ещё и умнеть, да времени уже нет.
— Не понял? — «Свободовец» удивлённо посмотрел сначала на старика, потом на меня, но я тоже пожал плечами.
— Кто бы сомневался. — Игнат тонко, зло захихикал. — Ещё бы ты понял… говорю же, поумнеешь — поймёшь. А вот ты, Фреон… имечко-то какое, а?.. вроде и не дурак, и не умный, а так… ха-ха-ха… наперекосяк. Чего пришли-то?
— Нужно нам выход найти. За Периметр.
— И всё, что ли? А чё рукастую свою не спросили? Из-за такой-то дурости к чёрту на куличики пёрлись… ну, скажи ты им уже.
— Выход есть. Где дом под землёй. Где вы сидели с одним человеком между походами. Я ждала, пока вы отдыхали там, спали. Вы называете бункер. Я могу включить Философ?
— Ну да… то-то я думаю, чего он до сих пор кемарит, вроде и двинул не сказать чтоб сильно. Надо ему седатина дать, иначе опять орать начнёт. Так это… я не понял ни разу.
Смотритель звонко треснул кулаками по коленям и снова разразился громким, каркающим смехом.
— Не… не поняли они-иии… а-ха-х-ха-ха… не могу… ох, тупорезы… под задницей выход у вас всё то время был, пока вы по Зоне туда-сюда мотались. Бункер на старом Кордоне, где в своё время один жадина обитал, а теперь вот второй собирается. Ты-то тоже дура белобрысая, не могла за шкирку подтащить да носом натыкать. Дверку в полу не судьба открыть, а?
И старик едва не задохнулся от хохота. Он чуть не плакал, раскачиваясь на лавке и растирая грязным кулаком слёзы, он рычал и отхаркивался, после чего с натугой втягивал воздух.
— Но как она над вами поиздевалась, а? — спросил он. — Ходила за вами, дураками, ходила, нет чтоб намалевать одну картинку да на привале подкинуть. Зачем?..
— Они нужны, — просто сказала невозмутимая Пенка, похоже, пропустившая мимо ушей все нелестные высказывания полусумасшедшего старика.
— Ну, это я как бы и без тебя понял, мутантина. Не ты одна у нас такая вумная. Я не в курсе, чего ты их сюда притащила. Доктор тебя вроде балакать научил, или половину слов уже запамятовала, объяснить не можешь? Впрочем, пустой башке наука не впрок.
— Посмотри Фреона.
— Посмотри Фреона, — скорчив рожу, Игнат передразнил Пенку. — Он тебе чё, девица-красавица, что ты его мне на смотрины привела? Скажи словами, я кой-чего вижу, но мысли, пардоньте, не читаю.
— Он не хочет жить. Хотел себя стрелять. Нельзя. Он нужен.
Старик сразу успокоился, зло прищурился, а потом вдруг закатил глаза под лоб, так, что стали видны только желтоватые белки, ровно, медленно задышал. Из открывшегося рта закапала тонкая нитка слюны.
В это время очухался Ересь. Он долго, тонко заскрипел, протирая глаза, поднялся на локтях. После чего, полностью очнувшись, ошалело осмотрелся и потрогал челюсть.
— Я где?
— В Караганде! — весело гаркнул Игнат, как-то разом выйдя из странного транса. — Подъём, чушкан, и вали отсюда в коридор. Хирург, за ним ать-два, надо будет, позову. Быс-тра!!! А вы двое — останьтесь.
Подождав, пока за Фельдшером и Ересью закроется дверь, смотритель подошёл ко мне и наотмашь, неожиданно больно врезал по щеке тыльной стороной ладони.
— Ах ты ж, сучёнок… чё удумал, а… мразь. Пулю себе в башку пустить? Тварина… и ведь пустил бы, не подоспей длиннорукая. Ах ты, слюнтяй… дурр-рак… забил бы я тебя сейчас, как мамонта, если бы не нужен ты был… др-рянь.
Обдав меня душным запахом чесночного перегара, старик с неожиданной силой поднял меня за шиворот «Кольчуги» и, вперившись в меня диким взглядом, врезал под дых так, что я долго не мог вздохнуть.
— Гад… ты что-нибудь можешь делать вообще, кроме как ломать? Всем вокруг жизнь изгадил, ни другим не помог, ни себе ничего не нашёл. Всё разнёс, скотина… вокруг тебя только смерть… только вонь. Что ты сделал, прежде чем уходить? Что ты можешь вспомнить? И ведь погано тебе… ох, как погано. Жизнь к концу, а жизни-то и не было, да? Каково?
— Погано… — выдохнул я.
— Эх, ты… мразь. К Саркофагу ходил и ведь дошёл. А ничего и нет там для тебя. Стреляться вздумал, слюнтяй… разве тебе это можно?
Смотритель отбросил меня, брезгливо вытер руку.
— А теперь слушай. Люди, которые нам действительно дороги, в Зоне не умирают. Они просто уходят… бывает, что и навсегда, если их друзья и близкие оказались набитыми дураками, совсем как ты, или же никогда не были им близки. Сделай это, сталкер. Подари им счастье. Ведь именно о них плачет твоя душа. Иначе ты просто зря прожил свою жизнь, слизняк подколодный, так и останешься навсегда той самой сукой, про которую девчонка в Баре сказала. Эх-х, мужик… да она одна стоит десятка таких слюнтяев, как ты. Верни их, пока жив. Теперь это у тебя получится.