А ночью, перед сном — снова накатывало: поднимался под одеялом член и шевелилась память: показывала то, что казалось уже давно забытым. Ворочался, не мог уснуть. Чувствовал внутри — тяжесть, дышал глубоко и часто. Наконец вставал: тихо, чтобы не разбудить моментально уснувшего Неумержицкого. Одевал джинсы и шел в туалет: дорогой закуривал и выкуривал сигарету.
В туалете — запирался в кабинке, расстегивал джинсы и доставал казавшийся чуть припухшим член, трогал и смотрел на него: моментально вставал. Благодатский вздыхал, думал свои невеселые мысли и принимался мастурбировать: привычно скользил рукой по поверхности члена, стягивая и натягивая кожу. Представлял себе: комнаты, постели и кресла, представлял — мощно движущиеся и стонущие тела, залитые потом и спермой, а также — себя и её среди них. Стены туалетной кабинки мутнели и расплывались, вздрагивал потолок — опускался вниз и резко подымался обратно вверх. Исчезала и вновь появлялась обложенная коричневой плиткой унитазная дыра. Уставала рука, делался влажным лоб и спина, вдруг ослабевал и чуть обвисал член: Благодатскому казалось, что если он сейчас не кончит, то — расплачется и упадет здесь, в узкой кабинке на грязную, со следами мочи и плевков плитку. Из последних сил напрягал уставший бицепс и яростно дергал член. Наконец кончал: лишь несколько жалких мутно-белых сгустков вылетало и падало в дыру унитаза, тихо всхлипнув там желтоватой водой. Подбирал кусок какой-то смятой бумаги, протирал член. Сливал воду и отправлялся спать. Засыпал моментально, усталый и подавленный. Перед тем, как заснуть — успевал подумать: «Что-то делать нужно, иначе — совсем хуево станет… Схожу опять — к ней, только какой смысл… Нет, лучше на кладбище: подцеплю там кого-нибудь, может Евочка… Евочка, телефон ведь ее — есть! Позвоню завтра…»
Звонил.
— Встретиться? Можно… — соглашалась и назначала время и место: вечером, на станции метро «Октябрьская».
Приезжал, выходил на улицу. Одетый в черное: джинсы и тонкий свитер с торчавшим из-под — аккуратным воротом рубашки, рядом с которым свисали убранные за уши длинные волосы, прислонялся к стене: закуривал, совал руки в карманы и ждал. Решал — не пить. Рассуждал, о том — для чего встречаться здесь и предполагал: для того, чтобы быть возле высокого памятника Ленину, рядом с которым вечерами часто помногу собираются неформалы: в том числе — и готы. Не радовался: представлял себе толпу молодежи со спиртными напитками и обязательных в таких условиях — ментов и гопников. «Нужно было — на кладбище встретиться. Ну или хотя бы: в центре… Только бы — не вспоминала подробности той ночи и не спрашивала — почему уехал: не прощавшись…» — думал Благодатский и поглядывал на время: опаздывала. Наконец приезжала, извинялась. Говорила:
— Там такие пробки, а мне ехать — далеко…
— Ладно, ничего, — целовал Благодатский и заново разглядывал: словно успел за несколько дней совершенно позабыть — как она выглядит. Маленькая, с носом-крючочком и в черной шерстяной шали с крупными дырами-ячейками, Евочка казалась — усталой, смотрела из-под полуприкрытых глаз и объясняла: для чего встретились здесь:
— Мне тут — нужно человека одного найти… Пойдем, поищем…
Понимал: тут — это на площадке вокруг Ленина с неформалами и — не хотел ходить там, искать кого-то. Не мог отказываться: сам назначил встречу. Послушно отправлялся за Евочкой: первым делом выкуривала сигарету и покупала в ближайшем ларьке подземного перехода — пиво. Предлагала и ему: отклонял предложение.
— Ева! — радостно кричал вдруг совсем рядом чей-то неприятный голос.
Оборачивались, смотрели. С удивлением оглядывал Благодатский двух невысоких неформалов с неприятными красными лицами: неопрятно одетых и изрядно пьяных.
— А, привет… — рассеянно отвечала Евочка и не сопротивлялась, когда вплотную приближались они к ней и целовали — в щеку.
«Ни хуя — это что, она: с такими уродцами тусуется?..» — поражался Благодатский. — «Может, их и хотела отыскать здесь? Нет, как-то нехорошо получается: мне-то что с такими рядом делать… Блядь, вот говно…» Отходил чуть в сторону, закуривал и не слушал — о чем разговаривала Евочка с подошедшими. После, когда попрощавшись уходили — спрашивал:
— Это — кто?
— Так, ребята какие-то… — неопределенно отвечала Евочка.
— Что значит — какие-то? Они же тебя целовали даже! — не понимал Благодатский.
— Да я тут, кажется, недавно познакомилась с ними. Пьяная была, не помню толком… Целовалась с кем-то в засос — на спор!
«Ого, вот это — блядь…» — говорил про себя Благодатский, а вслух — просил Евочку быстро отыскать того, кого нужно отыскать и уйти или уехать в другое место.
— Да, да, сейчас. Мы — быстро… — поднимались лестницей из подземного перехода и шли к памятнику.
С неудовольствием оглядывал Благодатский открывшийся взгляду паноптикум: грязных, крикливых панков, самодовольных металлистов, чудных толкиенистов с волосами, перетянутыми ленточками через лоб: большими смешанными кучами лепились они по краям дорожек и площадки возле памятника. Пили пиво из больших пластмассовых бутылей, смеялись и переругивались. Неподалеку, как и ожидал — замечал пару ментов: хмурые, с глупыми лицами, прохаживались они по дорожке и постукивали себя по ладоням — резиновыми дубинками. Чуть подальше оказывались и гопники: не слишком большие и не представляющие собой особенной опасности. На улице уже сильно темнело: затянутое тучами осеннее небо казалось низким и тяжелым, а электросвет на окружающее был брошен — рекламами, редкими фонарями, окнами заведений и фарами автомашин, скользивших в различных направлениях мокрыми городскими асфальтами.
Готов почти не было: только несколько девочек в черном сидело у подножия памятника. Евочка шла неторопливо, оглядывалась по сторонам: искала. Подходили к готочкам: Благодатский видел одну — знакомую, которая, взглянув на него, отчего-то делала вид, что — не узнала. «Чего это она?» — думал. — «Может, бухая? А может, память короткая… У готочек, кажется, на редкость короткая память».
— Ты не видела ее? — слышал, как расспрашивала Ева одну из готочек: с выбритыми висками, густопокрашенными синим глазами и толстым крестом на шее. — Она обещала быть здесь, у нее телефон не работает, не могу позвонить ей…
— Нет, не видела. Не было ее тут, не было! — отвечала готочка.
— А если появится — скажешь, что я здесь, что ищу её? Скажешь?..
— Скажу.
— Только не говори, что я — с парнем. Не скажешь?
— Не скажу.
Довольная, словно бы решив тем самым все дело, звала Благодатского — на лавочку. Говорила:
— Посидим, поговорим пока. Я ее найду, и тогда — уедем: куда захочешь.
— Ладно, — соглашался Благодатский. — У тебя с ней — тоже лов?
— Лов? А, ну вроде того… — рассеянно слушала и отвечала.
— С кем же у тебя, интересно, не лов? — начинал потихоньку злиться: шел к лавочке и внимательно смотрел под ноги, чтобы не наступать на разбросанный повсюду мусор и осколки стекла.
— В смысле? — не понимала Ева.
— Ничего… — доставал и закуривал сигарету.
Разговаривали. Рассказывала — про свой институт, в котором училась на вечернем отделении, работая днями. Вновь говорила о том, что не любит читать и оговаривалась:
— У нас, правда, такая одна учительница была, молодая… Классная! Так все рассказывала интересно, я к ней ходила все время и даже книжки из-за нее стала читать…
— И что же ты прочитала? Чушь всякую про вампиров? — усмехался Благодатский.
— Не, про вампиров — это я сейчас читаю, нравится. А тогда я — ни за что не поверишь! — «Войну и мир» прочитала! Круто?
— Всю?
— Ну, не всю… Почти всю.
— Ага, круто. Я ее три раза читал.
Евочка приподнимала веки, непонимающе-долго смотрела на Благодатского, потом спрашивала:
— Это зачем?
— Раз — в школе. А два — так, сам. Интересно.
— Что — интересно?
— Трудно объяснить, не поймешь, — коротко отвечал. — Рассказывай лучше дальше про свой институт.
Чувствовал вдруг, что — ничего хорошего, ничего интересного не принесет этот вечер, что — напрасно встречался он с некрасивой готочкой. «Лучше бы я — к той сходил… А может, и не лучше», — так сомневался Благодатский и портилось его настроение от мыслей и от слов, выговариваемых Евой с уже привычными ему — вульгарными интонациями:
— Каждый человек — личность! Главное: развивать эту личность и не быть — как все, быть не похожим на остальных.
«Ну и пошлятина», — поражался Благодатский и спрашивал: