наравне со всеми прочими.
Однако осмелюсь предположить, что думал
в тот момент мой отец: его мать,
его отец, его милая Рут, его сестра Софи,
его сестра Молли и
(ничто человеческое не было ему чуждо)
французская девушка в прибрежном городе Вильдье, которая
пришла к колодцу набрать воды на площади, где
как раз в это время
мой отец с товарищами
сидел под тентом Café Terrasse de la Gare, потягивая
белое вино и закусывая хлебом и сыром.
Но что ты в действительности думаешь,
когда думаешь о ком-то?
Ты не мыслишь при этом фотографическими
изображениями или мельканием отдельных кадров,
как утверждают кинематографисты
(что еще они могут сказать?).
Нет, ты видишь жест, который исчезает,
не успев возникнуть,
оставляя по себе ощущение
достоверности.
Если ты слышишь голос, то он собирательный, его
едва улавливаешь, и он
кажется отзвуком нрава.
Мысль о ком-то не вырастает в зрительный образ
и не обрамляется слышимым звуком,
присутствие человека в твоем сознании —
а может быть, даже и не в сознании —
в сонме соединенных чувств,
стройном порядке ощущений, которые
принадлежат тебе самому,
как беззвучная песня,
которую ты поешь сам себе,
или страстная молитва, которую
ты возносишь, не говоря ни слова,
воздавая хвалу невыразимой единичности и
неповторимости образа.
Мысли о матери Бен ощущал как непреодолимое обожание.
Его маленькая мама —
как он любил ее поддразнивания,
ее танцующую походку, когда
она возилась на кухне, ее способность смывать смехом все
мелкие прегрешения сына.
Его тихий папа, тонкий, прямой,
с копной красивых седых волос и широкими скулами,
напоминанием о сибирских степях, —
это было воплощение его, Бена,
интеллектуальной формы, предвосхищением, которое