В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлек молодой человек среднего роста, кареглазый шатен, в чертах лица которого было что-то восточное, вернее, семитическое. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределенности, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.
— Здравствуй, Джона, — сердечно произнес Амадис, остановившись перед парнем. — Ты хотел поговорить со мной?
— Я хотел засвидетельствовать вам свое почтение, милорд, — ответил тот, скорее с английским, чем с еврейским акцентом. — И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.
— Возвращаешься в Израиль?
— Нет, милорд. Там я уже был.
— Тебя не приняли?
— Можно сказать, что так. Его величество отнесся ко мне хорошо, зато другие дали мне понять, что мое присутствие в Доме нежелательно.
— И что ты думаешь делать?
Юноша, которого звали Джона, беспомощно пожал плечами:
— Пока что не знаю. Пожалуй, вернусь на родину матери, поживу там немного, потом… Ну, а потом видно будет. В конце концов, Вселенная велика, где-нибудь да найдется в ней место и для меня.
— Что ж, желаю удачи… — Амадис повернулся ко мне и сказал: — Артур, позволь представить тебе Иону Бен Исаию, сына Исаии Бен Гура. Его жена была приближенной Рахили и погибла вместе с ней.
Молодой человек сдержанно поклонился:
— Мое почтение, милорд. Я много слышал о вас и хочу надеяться, что вам удастся предотвратить войну между нашими Домами.
— Я тоже хочу надеяться, — ответил я без особого энтузиазма; мои опасения, что войны не избежать росли и крепли не по дням, а по часам. — Так, стало быть, вашим отцом был Исаия Бен Гур? А я не знал, что у него есть сын.
— Он тоже не знал. Это обнаружилось уже после его смерти. Вы были знакомы с моим отцом?
— Не очень близко. Но всегда был самого высокого мнения о нем.
— Не сомневаюсь, что мой отец был самого высокого мнения о вас.
Я непроизвольно улыбнулся в ответ на этот незамысловатый комплемент. Мои отношения с Исаией Бен Гуром, внучатым племянником царя Давида, нельзя было назвать дружественными, но и врагами мы никогда не были. А его сын сразу вызвал у меня симпатию — то ли по причине сердечного отношения к нему Амадиса, то ли просто потому, что у парня было честное лицо и прямой открытый взгляд. И еще он желал мира между нашими Домами, несмотря даже на то, что в катастрофе погиб близкий ему человек.
— Приятно было познакомиться с вами, Иона, сын Исаии.
Он тяжело вздохнул и с грустью проговорил:
— Называйте меня Джона, милорд. Так произносили мое имя, когда я был ребенком и юношей… К тому же теперь я просто Джона. Джона и все. Джона-предатель… С вашего позволения, милорды, я удаляюсь. Не смею вам больше мешать.
Амадис еще раз пожелал Джоне удачи и мы продолжили свой путь.
Спускаясь по лестнице, я задумчиво произнес:
— Видно, у парня крупные неприятности.
— Еще бы, — отозвался мой брат. — Он стал бездомным.
— Но почему?
— По собственной глупости… или порядочности. Он был одним из тех приближенных Рахили, которые вместе с ней дали присягу на верность Дому Света; и он оказался единственным, кто отнесся к ней серьезно. Одно время он был советником Рахили… — Амадис сделал паузу, поскольку мы оказались перед небольшой дверью, ведущей наружу. Прежде чем открыть ее, брат посмотрел на меня и иронично усмехнулся. — То есть, я хотел сказать, что Джона был одним из моих государственных советников. Но недолго. Вскоре он впал в немилость у Рахили, так как позволял себе открыто критиковать ее политику.
— С каких позиций?
— С позиций наших оппозиций. Он убеждал Рахиль, что в своих решениях она должна исходить прежде всего из интересов Света, а не только печься о том, как извлечь побольше выгоды для Израиля. И кстати, если ты думаешь, что моя незадачливая женушка действовала по наущению своего отца, то глубоко заблуждаешься. Давид не раз говорил ей, что он сам способен позаботиться о благе своего народа, а ее политика приносит лишь вред обоим Домам, однако Рахиль… Впрочем, ладно, не будем об этом. Как говорится, de mortuis aut bene aut nihil.[2]
Мы миновали павильон, где на моей памяти Амадис имел обыкновение завтракать в обществе хорошеньких женщин, и оказались в начале одной из аллей, ведущей в глубь сада. Глядя на покрытые белым цветом деревья и усыпанную опавшими лепестками землю, я по старой детской привычке подумал о доброй Снежной Королеве, принесшей вместо метели и вьюги волшебный цветочный снегопад и благоухание вечной весны… Мои мысли невольно обратились к Бронвен, которая была моей персональной Снежной Королевой и оставалась ею впредь, несмотря на перемену облика. Эти несколько дней она упоенно играла роль Даны, и не потому, что так было нужно, а потому что ей это нравилось — главным образом из-за Юноны, которая просто души в ней не чаяла. Порой у меня возникала забавная идея поженить Брендона и Бронвен, чтобы не огорчать маму… и чтобы Дана обрела свободу.
— Если бы наша встреча состоялась при других обстоятельствах, — вновь заговорил Амадис, когда мы двинулись вдоль аллеи, — я бы первым делом спросил у тебя, каково это — на двадцать лет потерять память, прожить заново жизнь, а затем вспомнить всю прежнюю? Какие чувства ты испытываешь, оглядываясь на свое прошлое?
— Двойственные, — ответил я. — В самом прямом смысле этого слова. Субъективно я воспринимаю свое прошлое как бы состоящее из двух отрезков — но не следующих один за другим, а идущих параллельно и сходящихся в точке, которую я называю обретением себя. И сейчас, вспоминая детство, я вспоминаю о б а свои детства как единое целое. Иногда мне кажется, что один день я был Кевином, а на следующий все забывал и становился Артуром, чтобы еще через день снова стать Кевином, — и так длилось многие годы. Рассуждая логически, я, конечно, отдаю себе отчет в действительной хронологии событий, но на уровне эмоций и ассоциативного мышления мое восприятие двух моих прошлых жизней несколько иное — не столь логичное, зато более цельное.
— А в тот момент обретения себя, я полагаю, ты испытал нечто похожее на приступ шизофрении?
— Не "нечто похожее", а н а с т о я щ и й приступ шизофрении. Причем очень острый. С точки зрения Артура это выглядело так: я пересек бесконечность, прошел сущий ад, но вышел из него живым, пора бы уже расслабиться и отдохнуть — как вдруг я обнаруживаю в себе еще одну личность, которая тоже является мною, но имеет свои собственные воспоминания и с самого раннего детства живет собственной жизнью.
— Вы боролись друг с другом?.. То есть, ты боролся сам с собой?
— И да, и нет. В первый момент каждая из моих личностей вознамерилась поглотить другую, но они были настолько совместимы, что почти моментально начался процесс их слияния.
— И все-таки в тебе доминирует твоя прежняя личность, — заметил Амадис. — Ты тот самый Артур, которого я знал много лет назад.
Я усмехнулся:
— А вот мой новый друг, Морган Фергюсон, говорит, что я все тот же Кевин МакШон, который немного повзрослел, набрался опыта и обзавелся родственниками.
— А ты сам? Кем ты себя больше чувствуешь?
— Я совсем не чувствую разницы и подчас даже путаюсь в воспоминаниях. Ведь, как я уже говорил, в моем собственном восприятии обе мои жизни не разделены временнПм интервалом, они как бы накладываются друг на друга. Порой мне кажется, что лишь полгода назад Диана проводила меня в путь… — Тут я умолк, мысленно скорчившись от невыносимой боли. Мучительно знать, что твоя любимая мертва, но еще мучительнее знать, в о ч т о она превратилась после смерти. Иногда я удивляюсь: почему я еще в здравом уме, как я не рехнулся после той встречи в глубинах Источника, чтo помогло мне устоять перед соблазном окунуться в манящую пучину безумия? Долг, дружба, привязанность, любовь?.. Быть может, любовь. Но не к Дэйре.
— Мне очень жаль, что она погибла, — сказал Амадис, прерывая тягостную паузу в нашем разговоре. — Я всегда симпатизировал Диане и… Извини меня, Артур. Я не должен был позволять моим сторонникам использовать Пенелопу в борьбе против отца. Это самое меньшее, к чему обязывала меня наша дружба, но и этого я не сделал. Из меня вышел никудышный брат.
— Ошибаешься, — сухо ответил я. — Как брат ты еще не совсем безнадежен. А у меня слишком мало братьев, чтобы походя браковать их. И кстати, о братьях. Тебе ничего не известно об Александре?
— Совсем ничего. В Царстве Света он не появлялся уже Бог весть сколько времени, и я, признаться, очень смутно помню его лицо.
— А не исключена возможность, что недавно он побывал здесь инкогнито?
Амадис повернул голову и, не сбавляя шаг, пристально посмотрел на меня:
— Ты подозреваешь Александра?
— Я н е и с к л ю ч а ю того, что он мог быть причастен к убийству Рахиль. Это вполне в его духе — насолить мне, тебе, а заодно всей нашей семье и всему Царству Света. К тому же он презирает израильтян за то, что они отвергли Иисуса.
— И как, по-твоему, он это провернул? Даже если предположить, что он инкогнито побывал в Царстве Света и сумел раздобыть необходимое количество урана, то остается еще целый ряд вопросов, на которые я не нахожу ответа. Во-первых, как он исхитрился подсунуть свою бомбу Рахили…