— Я Фарашут из Зеленых Коммандос, — сказал начальник.
— А я Фрито, путешествую по собственной надобности, — дрожащим голосом сообщил Фрито.
— Можно я их немножко поубиваю? — завизжал, с гарротой в руках подскакивая к Фарашуту, нерослый, приземистый человек с черным родимым пятном на носу.
— Нет, Магнавокс, нельзя, — сказал Фарашут и вновь повернулся к Фрито.— Кто вы и каковы ваши злые намерения?
— Я со своими спутниками направляюсь в Фордор, чтобы бросить в Бездны Порока Великое Кольцо, — ответил Фрито.
При этих словах лицо Фарашута потемнело, он взглянул по очереди на Гормона, на Срама, затем снова на Фрито, криво улыбнулся и, на цыпочках покинув лесочек, растворился со всеми своими людьми в окрестной чащобе. Уходя, все они весело пели:
Когда зеленые мужики ушли, до темноты оставалось совсем недолго и вскоре Фрито, Срам и Гормон, неторопливо позавтракав картофельными глазками и малиновыми носами, вновь вышли на большую дорогу, быстро миновали лес и оказались на широкой заасфальтированной равнине, что примыкала к восточным стенам Фордора. К наступлению ночи их уже накрыла тень черных печных труб Курин Мозгула, страшного фабричного города, стоявшего насупротив Минас Термита. Из глуби земной доносилось тяжкое «ух-ух» сукновальных машин, производящих валенки и парадные мундиры для военной машины Сыроеда.
Сквозь бурый сумрак Гормон привел Фрито и Срама к подобию рыбоподъемника, круто уходящего вверх, в тяжкую глыбу Сола Юрока, главного утеса Фордора. Бесконечно долго — казалось, целый час — поднимались они по этой лестнице. Только через час они долезли доверху, изнуренные, давящиеся спертым воздухом, и повалились на узкий выступ у входа в большую пещеру, глядящего на черную долину внизу.
Высоко над ними пронеслась по небу огромная стая черных пеликанов, а вокруг сверкали молнии, и могилы разевались в страшной зевоте и вновь засыпали.
— Худо дело, тут уж не ошибешься, — сказал Срам.
Из пещеры тянуло злоедучим запахом лежалого пастрами и тухлых корнишонов, и слышно было, как в самой ее глубине, в некоем потаенном покое зловеще позвякивают вязальные спицы.
Фрито и Срам осторожно углубились в туннель, а Гормон, шаркая, поплелся сзади и по образине его разлилась давно не посещавшая ее улыбка
Множество веков тому назад, когда мир был еще юн, а сердце Сыроеда не затвердело, подобно старой ватрушке, он взял в жены молодую тролльчиху. Звали ее Мазола, а по-эльфийски Бланш, и вышла она за молодого короля колдунов против воли своих родителей, твердивших, что Сыроед «совершенно лишен тролличьих качеств», и что он никогда не сможет как следует удовлетворить присущие ей особенные потребности. Но молодые люди были совсем молоды и непрактичны. Первую тысячу лет новобрачные провели в полной гармонии: они счастливо жили в приспособленной под их нужды трехкомнатной подземной тюрьме с хорошим видом из окна, и пока честолюбивый муженек изучал в вечерней школе демонологию и менеджмент, Мазола родила ему девятерых крепышей-призраков.
Затем наступил день, когда Сыроед прознал о Великом Кольце и о том, какие могучие силы таятся в нем — силы, способные помочь ему в его карьере. Забыв обо всем остальном, он, невзирая на решительные протесты жены, заставил своих сыновей бросить медицинский институт и посвятил их в Ноздрюли. Однако Первая Война Колец закончилась поражением. Сыроед и девять его Кольценосцев едва-едва смогли унести ноги. С той поры отношения между супругами начали постепенно портиться. Сыроед проводил все свое время в колдовских мастерских, а Мазола сидела дома, изрыгая злобные заклинания и смотря по малломиру все мыльные оперы подряд. Она начала прибавлять в весе. И наконец, наступил еще один день, в который Сыроед застал Мазолу и мастера по ремонту малломиров в весьма компрометирующем положении. Сыроед немедля подал на развод и добился в суде, чтобы девятерых Ноздрюлей отдали на его попечение.
Отныне Мазоле, принужденной к безвыходному сидению в тусклой утробе Сола Юрока, оставалось лишь пестовать и растравлять ненависть к бывшему мужу. Целые эоны времен она бередила и бередила свое оскорбленное самолюбие, маниакально поглощая конфеты, журналы, посвященные жизни кинозвезд, да порою случайного спелеолога. Поначалу, Сыроед исправно высылал ей ежемесячные алименты (около дюжины урков-добровольцев), но когда прошел слушок о том, что на самом деле влечет за собой приглашение на обед к его бывшей супружнице, прекратились и эти подачки. Теперь ее грызла безграничная злоба. Она рыскала по своему обиталищу, терзаемая желанием кого-нибудь убить и непрестанно проклиная память о бывшем муже и его издевательских шуточках насчет троллей. Единственным, что ныне привязывало ее к жизни, была месть — месть, которую она лелеяла, сидя в темном-претемном логове. Последней каплей стало отключение электричества.
Фрито и Срам уже спускались в утробу Сола Юрока, а Гормон тащился сзади. Во всяком случае, так они полагали. Глубже и глубже погружались хобботы в темные, полные удушливых испарений пещерные проходы, то и дело спотыкаясь о груды черепов и сгнившие сундуки с сокровищами. Незрячими глазами озирали они непроглядную тьму.
— Ну и темень же, доложу я вам, — прошептал Срам.
— Удивительная наблюдательность, — прошипел в ответ Фрито. — Ты уверен, что мы не сбились с дороги, а, Гормон?
Ответа не последовало.
— Должно быть, вперед ушел, — с надеждой сказал Фрито.
И еще долгое время они вершок за вершком наощупь пробирались по непроглядным туннелям. Фрито крепко сжимал в кулаке Кольцо. Вдруг он услышал, как что-то неслышно хлюпает впереди. Фрито замер, и поскольку Срам шел, держась за его хвост, оба хоббота повалились с лязгом, который пошел громыхать многократным эхом по беспросветным пространствам. Хлюпанье прервалось, потом стало громче. И ближе.
— Назад, — прохрипел Фрито, — надо найти другую дорогу. И как можно скорее!
Хобботы бежали от зловещего хлюпанья, сворачивая то в один проход, то в другой, но звук его все равно настигал их, и уже становилось нечем дышать от тошнотворного запаха прокислых конфет. Хобботы продолжали бежать вслепую, пока впереди, преграждая им путь к спасению, не послышался громкий гвалт.
— Осторожно, — прошептал Фрито, — это патруль урков.
Сраму не потребовалось много времени, чтобы увериться в его правоте, ибо так сквернословить и лязгать доспехами могли одни только урки. Хобботы вжались в стену, надеясь, что их не заметят.
— Чтоб я сдох, — прошипел голос во тьме, — у меня от этого места всегда мурашки по коже.
— Засохни, гнида! — прорезал тьму другой голос. — Разведка донесла, что здесь бродит хоббот с Кольцом.
— То-то и оно, — высказался третий, — и если мы его не возьмем, Сыроед разжалует нас в ночные кошмары.
— Третьего класса, — согласился четвертый.
Урки все приближались, и вот уже проходили мимо совсем переставших дышать хобботов. Но стоило Фрито подумать, что опасность миновала, как холодная, слизистая лапа вцепилась ему в грудь.
— Ребя! — в восторге завыл урк. — Пымал я его, пымал!
В мгновение ока урки, размахивая дубинками и наручниками, навалились на бедных хобботов.
— Сыроеду будет приятно полюбоваться на вас! — ухмыльнулся урк, вплотную приблизившись к Фрито и обдавая его своим неаппетитным дыханием.
В самый этот миг туннель содрогнулся от громового утробного стона, и урки в ужасе отшатнулись.
— Ах, дерьмо! — завопил один. — Это она зубы точит!
— Шобола! Шобола! — взвыл другой, исчезая во мраке.
Фрито выхватил из ножен Слепня, но кого рубить, он все равно не видел. Мозг его лихорадочно заработал, и он вдруг вспомнил волшебный снежный шар, который дала ему Лавалье. Надеясь на чудо, он вытянул вперед руку с шаром и нажал кнопочку на его донце. Мгновенно вспыхнул, затопив собой промозглую тьму, ослепительный свет карбидного прожектора, и перед хобботами распахнулась огромная зала с отделанными дешевым ситчиком и жаростойким кухонным пластиком стенами. А прямо перед ними громоздилась кошмарная туша Шоболы.
Зрелище оказалось настолько жуткое, что Срам завопил от страха. То была гигантская, бесформенная масса подрагивающей плоти. Пламенно-красные глаза ее разгорались тем ярче, чем ближе она подбиралась к уркам, волоча по каменному полу измахрившийся подол нижней сорочки с каким-то непечатным узором. Навалившись на оцепеневших от ужаса урков, она принялась раздирать их ногами в когтистых шлепанцах, а с острых клыков ее между тем падали на пол большие желтые капли куриного бульона.
— Опять за ушами не мыто! — надсаживалась Шобола, отрывая у урка конечность за конечностью и сдирая с него доспехи, будто обертку с конфетки.
— Ты ни разу никуда меня не выводил! — брызгая слюной, орала она, ухитряясь одновременно запихивть в утробу еще сотрясаемое корчами тулово.
— Я отдала тебе мои лучшие годы! — гневно завывала она, протягивая к хобботам острые красные ногти.
Фрито отступил на шаг, прижался к стене и рубанул Слепнем по алчным ногтям, но Слепень лишь немного попортил лак и только. Шобола, взъярясь пуще прежнего, завизжала. Последним, что запомнил Фрито, сжимаемый лапами ненасытной твари, был Срам, с лихорадочной торопливостью прыскающий репеллентом в бездонную глотку Шоболы.
Вечернее солнце опускалось, как за ним водится, на западе, когда Гельфанд, Мопси и Пепси осадили изнуренных баранов у ворот Минас Термита — баснословной столицы всего Роздора, Главного Оплота Запада и самого крупного в Нижесреднеземье производителя сырой нефти, детских пищалок и наждачных кругов. Город окружала Равнина Пеллагранора, земли которой были богаты навесами для сушки хмеля и амбарами, не говоря уже об обширных пашнях, овчарнях, коровниках, струистых ручьях и помавающей раскидистыми ветвями клюкве. Широкий Эманац беспорядочно орошал эти земли, год за годом наделяя неблагодарных их обитателей невиданными урожаями саламандр и малярийных комаров. Не удивительно, что город притягивал к себе множество остроголовых Южан, толстогубых Северян и распущенных Элеронов. Город был единственным местом, где они могли получить паспорт, позволяющий выбраться из Роздора.
История города восходила к Стародавним Дням, в которые Белтелефон Слабоумный неведомо с какой напасти повелел, дабы на этой плоской равнине был воздвигнут королевский горнолыжный приют невиданной красоты. К сожалению старый Король окочурился, так и не успев увидеть вырытого под приют котлована, а его гидроцефалический сын Набиско Некомпетентный характерным для оного образом запутался в чертежах старого скупердяя и заказал для строительства несколько более напряженный бетон, чем того требовал первоначальный проект. В результате был возведен Минас Термит или, как его еще называли, «Набискина Придурь».
Безо всякой на то причины город состоял из семи концентрических восходящих кругов, увенчанных двойным монументом — Белтелефона и его любимой наложницы, которую звали не то Нефритити Тучная, не то просто Филлис. Во всяком случае, конечное впечатление, производимое всей этой архитектурой, оставалось примерно такое же, как от итальянского свадебного торта. Каждое кольцо возносилось выше предшествующего, так же вела себя и квартирная плата. В низшем, седьмом кольце, проживали кряжистые городские крестьяне. Часто можно было видеть, как они старательно надраивают свои разномастные кресты и кряжи, приготовляясь к какому-то идиотскому празднеству. В шестом круге жили торговцы, в пятом воины — и так далее вплоть до первого, самого высокого яруса, где проживали Главные Заместители и дантисты. Подняться на каждый из уровней можно было только посредством эскалаторов с ветряным приводом, которые к тому же постоянно останавливали для ремонта, так что восхождение по социальной лестнице являлось в те древние времена понятием буквальным. Каждое из колец гордилось своей историей и изъявляло презрение к кольцам, находящимся ниже, каждодневно осыпая их мусором и объедками; имели также широкое хождение поговорки вроде «Твой номер семь» или «Дорогой, ты не на третьем ярусе». Каждый из ярусов был косвенно защищен выступающими вперед зубчатыми стенами с карнизами и антаблеманами, выстроенными на нечетных анжамбеманах. Каждый нечетный анжамбеман располагался под прямым углом к каждому смежному с ним проходу с односторонним движением. Нужно ли говорить, что жители города вечно опаздывали на свидания, а то и вовсе сбивались с пути.
Трое путников, неторопливо кружа по извилистым эскалаторам, продвигались к Дворцу Заместителя Бенелюкса, а попадавшиеся им навстречу граждане Роздора, смерив их очумелым взглядом, опрометью неслись к ближайшему окулисту. Да и сами хобботы не без удивления озирались, разглядывая толпу горожан, в которой попадались люди, эльфы, гномы, баньши, а также немалое число республиканцев.
— Когда в городишке проходит партийный съезд, — объяснил Гельфанд, — в нем какой только твари не встретишь.
Медленно поднявшись по последним со скрипом ползущим ступенькам, путники высадились, наконец, на первом ярусе. Увидев венчающее его величественное сооружение, потрясенный Пепси протер глаза. Средств на все эти просторные лужайки и пышные парки явно не пожалели. Роскошный мрамор блистал под ногами трех путников, звенели, подобно пересыпаемому серебру, многочисленные фонтаны. Путники ткнулись в одну из дверей, но их довольно грубо проинформировали, что дантиста нет дома, и что они-должно-быть-ищут-старого-идиота-так-это-за-углом.
За углом они обнаружили захудалый дворец, выстроенный из крепчайшего мавзолита, стены его сверкали инкрустациями из окаменелых леденцов и старых велосипедных фар. На повышенной прочности фанерной двери висела табличка, уведомляющая: «Заместитель вышел». Под ней помещалась другая: «Ушел на обед», а еще ниже третья: «Ушел на рыбалку».