Эллиот открыл дверь. Следующее помещение тоже было освещено. Горел ли свет все эти годы или автоматически включился, когда Эллиот потянул на себя дверь? Тяжелые ковры на полу были покрыты густым слоем пыли, и она вздымалась от наших шагов легкими облачками. Мы оказались в комнате, обставленной по моде давно ушедших времен. Я не разбираюсь в стилях -- я видел повсюду плюш, красные, золотые и белые тона, разную мебель: комоды, шкафы, громадный концертный рояль и на нем--латунный канделябр с лампочками в форме свечей. Окон не было, зато стены сплошь увешаны картинами, где были изображены какие-то странные люди: женщины с мужскими прическами, с вытянутыми тонкими телами, завитые нагие юноши в немыслимых позах, на некоторых картинах--животные, словно сделанные из фарфора.
Мы переходили из комнаты в комнату -- жаловаться на недостаток площади здесь не приходилось: их было более дюжины, и все громадные, высокие, уставленные мебелью, но при этом они не казались загроможденными.
И вдруг мы услышали голос Эллиота, звавшего нас. Мы поспешили к нему и оказались в роскошно обставленной спальне. На кровати стоял гроб, если можно так назвать сооружение, предназначенное для анабиоза. Рядом, на полу, между кроватью и столом оказался еще один такой же ящик, который мы не сразу заметили. В крышке виднелось стеклянное окошечко. Мы заглянули в него и увидели мужское лицо: это был Рихард Валленброк, руководитель технической и пропагандистской служб, грозный шеф тайной разведки-- человек, которого я знал, как никто другой, но не способен был ни понять, ни уважать, ни любить. Это привело нас в такое замешательство, что мы едва не забыли про второй ящик. Катрин наклонилась к нему, заглянула в окошечко--и вскрикнула от испуга. Там лежала собака; видна была только ее черная мохнатая голова и передние лапы.
-- Нерон!
Все сразу узнали любимого пса Валленброка, с которым тот никогда не расставался; он оставил собаку при себе даже тогда, когда из соображений экономии всех животных, не имеющих практической ценности, приказано было уничтожить. В свое время обсуждалась идея подыскать двойника и для собаки, чтобы мрачный, нелюдимый Валленброк выглядел перед публикой хотя бы любителем животных. Но пес был такой дикий, такой свирепый -- достаточно было только взглянуть на него! -- что от этого плана решили в конце концов отказаться, и мне, слава богу, не пришлось иметь дела с подобной же злобной тварью.
Значит, черный Нерон уцелел! Мы тщательно осмотрели комнату в поисках других анабиозных устройств, но больше не нашли ничего. Итак, все эти помещения предназначались для одного-единственного человека -- для Рихадра Валленброка, он единственный, кроме нас, пережил катастрофу.
Война, навязанная нам врагом, обернется против ее зачинщиков, и они будут беспощадно уничтожены. Они расплатятся за содеянное, мы добьемся этого и готовы пойти на любые жертвы. Весь наш народ сплочен как один человек. Сколько бы наших городов ни разрушили ракеты с востока и юга, ни один из нас не дрогнет, не смалодушничает. Службы гражданской обороны действуют безотказно, большая часть населения сможет укрыться в заблаговременно подготовленных убежищах. В их распоряжении достаточно теплой одежды и продуктов, все обеспечены электрической энергией и топливом, наши заводы работают на полную мощность, выпуская оружие, необходимое для обороны. Наших резервов хватит еще надолго, превосходство в этой схватке останется на нашей стороне, даже если врагу удастся еще какое-то время продолжать свои разрушительные налеты. Каким бы трудным ни оказалось наше положение, мы знаем, что делать; в нашем распоряжении имеется оружие такой мощной разрушительной силы, что при желании мы могли бы уничтожить всю землю. Мы держим его на крайний случай и пустим в ход только тогда, когда нас к этому вынудят. Наша цель -- не уничтожение, а победа. И даже если нам придется уйти глубоко в землю, когда-нибудь мы выйдем оттуда, государство же наше восстанет, словно Феникс, из пепла.
Ночью я лежу на кровати и все никак не могу успокоиться. Все произошло так внезапно... и в то же время я ожидал чего-то подобного. Каждая такая встреча неизбежно поднимает, словно муть со дна, все, что, казалось нам, погребено навеки. Да еще как все это произошло!
Я один--и чувствую себя очень одиноким. Вспомнилось, как покачала головой Катрин, и я сразу понял, о чем она подумала. Наверное, она права, нашим надеждам не суждено было сбыться. Было бы у нас больше времени... впрочем, шансов, можно считать, все равно нет.
Не слишком ли я быстро отчаялся? Ведь у меня так мало общего с человеком, который лежит там, внизу, в роскошных покоях и медленно возвращается к жизни. Эллиот включил систему ревитализации в точном соответствии с инструкцией. А Катрин вдруг подошла к нему и схватила за руку, когда он уже готов был привести в действие обогревательное устройство. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Катрин опустила глаза и отвернулась. И снова я догадался, о чем она думает. А может, вообразил, что догадался.
Как мало общего у меня было с тем, кого я изображал столько лет! Я всегда был только исполнителем приказов, вот в чем дело. Я исполнял их, несмотря на все свои сомнения, на все оговорки. А каково быть человеком, не верящим даже в собственные слова!
Я ворочался на своей постели. Из-за стены доносилось глухое завывание ветра. В животе тяжесть, слегка подташнивает. Я встал, подошел к умывальнику, сполоснул лицо прохладной водой.
И снова лег в постель. Под одеялом жарко, но меня знобит. О чем бы хорошем подумать, чтобы наконец заснуть... Катрин! Но мысль о ней вновь наполняет мою душу бесконечной печалью. И тошнит все сильней...
Надо бы все-таки заснуть, но у меня не получается, я слишком ослабел и устал. Наконец, собравшись с силами, я решил встать, умыться и одеться. И уже возле самой двери в нерешительности остановился. Было такое чувство, будто в следующую минуту я переступлю какой-то роковой порог и окажусь в кошмарном мире, где не останется больше никаких надежд. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Сделанного не воротишь, надо с этим смириться. И как всегда, расплачиваться за все. Власть имущие распоряжаются жизнью и смертью, решают, быть миру или погибнуть. А их подчиненные не властны даже над собственной судьбой... Но разве в случившемся нет и нашей вины?--вновь спрашиваю я себя. Мы ведь тоже немало натворили--уже хотя бы в силу того, что послушно исполняли все приказы...
Эйнар уже ждал внизу возле регистратуры. Едва завидев меня, он шагнул мне навстречу.
-- Я боялся чего-то подобного,--сказал он.-- И ведь знал же, что ничего хорошего из этого не выйдет, а все- таки явился. Почему, черт возьми!
Он повернулся, подошел к двери и уставился на снежную круговерть за стеклом.
Катрин сидела в столовой. Я остановился позади нее и положил руки ей на плечи. Она не шелохнулась. Но когда я попробовал погладить ее волосы, она отстранилась.
-- Не надо! -- Голос ее звучал тихо и ласково, но в то же время в нем слышались решительные нотки.
Я пододвинул стул, сел рядом. Есть совершенно не хотелось.
Вскоре к нам присоединился Эллиот.
-- Ждать осталось недолго,--сказал он.-- Еще часок- другой, и он очнется. Я дежурил возле него всю ночь. Кажется, там полный порядок. Температура медленно повышается, уже появились мозговые импульсы. В этом ящике я нашел полный набор медицинской аппаратуры.
Я понял, что все его мысли и заботы сейчас сосредоточены только на одном: как бы в соответствии с полученными инструкциями вернуть Рихарда Валленброка к жизни. А он подумал о возможных последствиях?
-- Какие последствия? Мы просто растолкуем ему, как теперь обстоят дела. Пусть сам решает, что делать дальше.
-- Если здесь узнают, что он жив, ему придется предстать перед судом, как это случилось с нами. Или ты думаешь, что мы сможем его долго прятать?
-- Зачем сейчас ломать над этим голову? И потом, не наша эта забота. Сам разберется.
Эллиот не допускал сомнения в том, что люди, которым мы подчинялись когда-то, способны во всем разобраться. У меня на этот счет были кое-какие опасения, но я промолчал. Что бы там ни произошло, я вправе делать, что захочу, и поступать, как сочту нужным. Я никому не подчинен, я человек свободный. Впрочем, так ли уж я свободен? Так ли себя чувствует действительно свободный человек?
* * *
Когда Рихард Валленброк пришел в себя, Эллиот перенес его в соседнюю комнату. Силы еще не вполне вернулись к нему, он говорил тихим голосом и время от времени опирался о стол, покрытый толстым стеклом, словно не мог совладать с тяжестью собственного тела. Но глаза его блестели и взгляд был беспокоен. Вот чего мне никогда не удавалось по-настоящему воспроизвести выражение этих глаз...
Он пригласил нас к себе--с видом средневекового владыки, объявляющего о начале аудиенции. Мы расселись на стульях и креслах в одном из просторных помещений, напоминавшем скорее зал, чем просто комнату. Для мебели годы прошли не так бесследно, как для живой материи: ткань настолько обветшала, что обивка лопалась под тяжестью наших тел. Занавеси упали на пол; как только мы открыли дверь, они свалились от сквозняка. Да, время изрядно поработало здесь, но мы делали вид, будто ничего не замечаем.
-- Эллиот мне уже доложил обо всем,--сказал Валленброк.-- В паршивом же мире мы очутились! Хотя люди все-таки сохранили способность к действию и нашли в себе силы, чтобы выжить. Это надо признать. Не их вина, что сложилось такое тяжелое положение. И, вполне естественно, они совершенно не представляют себе событий прошлого и не могут их правильно оценить.
Он закашлялся и не сразу нашел в себе силы продолжить.
В известном смысле я до сих пор за них отвечаю и вижу, чем я могу им помочь. В техническом отношении мы были, видимо, развиты гораздо сильней --у нас имелись планы, проекты, изобретения; война заставила многое отложить. Но все самое важное должно было сохраниться, мы позаботились, чтобы все это надежно упрятали здесь, внизу, на командном пункте, так чтобы бомбы, огонь, радиоактивность не могли ничего повредить. Да, пожалуй, им можно помочь. Я обдумаю, как это сделать, и думаю, вы меня поддержите.
Ответа ему явно не требовалось; наша реакция его совершенно не интересовала.
Что мне нужно,-- продолжал он,-- так это для начала составить общее представление о ситуации. Доложите ее мне как можно точней. А еще очень важно познакомиться с событиями самых последних дней. Имейте в виду, я был хорошо обо всем осведомлен; сеть моих агентов прекрасно функционировала и внутри страны, и за рубежом. И только в самые последние дни...
Он прикрыл глаза и поднес руку ко лбу.
Эллиот наклонился к нему.
-- Вам нехорошо? Может, не стоит так перенапрягаться?
Валленброк поднял на него глаза. Мне показалось, что сейчас он рявкнет на Эллиота; но я неверно истолковал его взгляд, сейчас ему можно было лишь посочувствовать-- столько было на этом лице страдания и муки.
Наконец он заговорил снова, еще тише, чем прежде: Ничего, Эллиот, уже прошло! Ты выполнил все мои указания -- вот и прекрасно! Спасибо. Сам понимаешь, как важно для полководца знать, что он может положиться на своих солдат. Ты хороший солдат, Эллиот.
Он замолк, тяжело, с присвистом дыша, потом снова собрался с силами и продолжал:
-- Руководитель должен предвидеть разные варианты, все рассчитать на много ходов вперед. Люди могут стараться сколько угодно, однако взгляд их лишен масштабности, они видят лишь то, что находится непосредственно у них перед глазами. Им невдомек, что нужно всегда учитывать любые возможности--для того и существует двойная, а то и многократная страховка. Их представления слишком узки, фантазия слишком ограниченна... По-настоящему отважен тот, кто готов к возможному поражению, временному поражению, такой человек сохраняет твердость, чтобы, несмотря ни на что, прийти... к окончательной победе.
Голос Валленброка начал прерываться, голова клонилась все ниже и ниже. Наконец она коснулась стола, дыхание его опять стало свистящим.
Эллиот с минуту постоял возле него, а потом подозвал нас. Мы отнесли Валленброка в спальню, положили на кровать. Эллиот стал листать "Инструкцию по ревитализации".
-- Ему надо беречь себя,-- произнес он шепотом.-- Он перенапрягся.--Потом добавил погромче: -- Нужно обеспечить ему покой. Может, кто-нибудь принесет ему попить чего-нибудь горяченького?
Это прозвучало не как просьба, а как приказ. Мы тихо вышли из комнаты.
Всего несколько дней прошло с тех пор -- но как быстро все изменилось! Однажды Валленброк--как ни трудно себе это представить -- пришел в ярость и выставил нас из своей комнаты, и мы, словно собаки, ошпаренные кипятком, убрались прочь, поджав хвосты.
Причина этой вспышки гнева была, я думаю, в том, что мы видели его в момент слабости. А такие, как Валленброк, стыдятся своей слабости.
Он довольно быстро пришел в себя. В первые дни адаптации приступы злобы еще несколько раз повторялись, но он все заметнее набирался сил, как будто в периоды этой своей слабости заражался энергией,-- и тогда голос его звучал особенно жестко, жесты становились особенно властными. Эллиот пытался как-то смягчить ситуацию, объяснял, что Валленброку сложно сразу освоиться в новых условиях, надо дать ему время привыкнуть к ним. Возможно, он был прав...