Вернувшись в понедельник из Дахура, я сразу приступил к поискам могилы Тома Риддла. После рождественских выходных наименее занятая половина министерства отправилась на каникулы, а вторая половина, у которой, подобно мне, была неотложная работа, пребывала в радостном настроении, предвкушая Новый год. Самое лучшее время для изысканий — это когда всеобщее внимание отвлечено и рассеяно, однако некоторые силы вполне могли (а если они профессионалы, то должны были бы) негласно интересоваться направлением моей мысли, так что я начал издалека, с самого простого и очевидного в свете расследования нападения на школу: пошел в министерский архив и поднял всю информацию по судам над Пожирателями Смерти, начавшимися тем летом, когда я закончил Хогвартс.
Листая подшивки газет и читая материалы дел, я с недовольством ощущал, как прошлое затягивает меня, словно трясина. Чтобы восстановить репутацию, "Ежедневный Пророк" печатал стенограммы допросов наиболее известных пойманных Пожирателей. Я не стал сопротивляться искушению и прочел стенограмму Кэрроу (тридцать лет Азкабана) и Тейлора (пожизненное), однако их слова прозвучали слишком давно, чтобы вызвать во мне какой‑то отклик.
Впрочем, вряд ли в тогдашних газетах мог быть опубликован материал о похоронах Врага номер один, и тем более такой информации не было в уголовных делах. Я вновь забрался в архивы и разыскал биографию Риддла. Может, семейное кладбище? Может, то место, где Поттер видел воскрешение Волдеморта?
Три дня я провел среди библиотечных полок, но не нашел никаких упоминаний о похоронах. Вполне возможно, Риддла закопали в неизвестном месте на неизвестной земле, чтобы какие‑нибудь ностальгирующие поклонники не разбили на его могиле фанатский лагерь; или же его тело кремировали, а пепел развеяли.
Конечно, я мог бы зайти с другой стороны. Кто отдавал приказ о захоронении? Бруствер, министр магии. Почему бы не отправиться прямо к нему? Однако меньше всего я хотел обсуждать свои дела с официальными лицами. И без того о моем интересе знало достаточно людей. Будет лучше, если их число не возрастет.
Тем временем Мадими находилась под впечатлением от визита в Запретный лес.
— Я вспоминала его, пока тебя не было, — сообщила она в понедельник вечером. — Погода была отвратительная, но там, где начиналась аномалия, оказалось довольно приятно. Следующим летом отпусти меня там поползать.
— Магматические питоны стали вдруг привлекательными собеседниками? — иронично осведомился я.
— Питоны — забавные создания, но в лесу есть существа поинтересней этих пошлых юмористов.
— Кентавры. Фестралы. Акромантулы. Лукотрусы… — начал перечислять я. Мадими смотрела на меня снисходительно.
— Пусть так. Но мы еще вернемся к этому вопросу.
В среду, размышляя о возможном местонахождении могилы, я спросил у змеи:
— Где бы ты похоронила своего злейшего врага?
— У себя в желудке, — без промедления ответила Мадими.
Я усмехнулся.
— Это надежнее всего, — продолжила она. — Так, по крайней мере, я буду точно знать, что он не вернется. — Помолчав, Мадими добавила: — Ты хочешь кого‑то похоронить?
— Наоборот, я хочу кого‑то найти, — сказал я, усаживаясь за стол, половину которого занимало большое мягкое гнездо, где Мадими предпочитала коротать время. — Того, кто умер много лет назад и похоронен в неизвестном месте. Я уже три дня пытаюсь отыскать его могилу, найти хоть одну зацепку, но ничего, никаких следов.
Мадими приподняла голову и некоторое время изучающе смотрела на меня.
— Тебе не должно составить труда ее найти, — наконец, произнесла она. — Ты можешь спросить у него сам.
— Да я бы спросил, вот только…
Внезапно я замолчал, осененный идеей. Мадими вновь свернулась под теплыми лучами лампы, а я, поражаясь, отчего такая простая мысль не пришла мне в голову сразу, схватил телефон и позвонил Поттеру.
— М–м, слушай, Линг, давай до завтра, а? — проговорил Гарри. Он находился в кухне; за его спиной висели черные сковородки, а рядом слышались голоса и смех: на рождественские каникулы приехали его младшие дети. — Мне сейчас некогда…
— Гарри, я знаю, как найти могилу, — сказал я.
Поттер закатил глаза.
— У меня семейный ужин, а ты со своими могилами!
— Могилы? — послышался девичий голос. — Что за могилы?
— Гарри! — Это уже была Джинни, готовая, судя по тону, высказать всё, что обо мне думает.
— Ладно, не буду мешать, — сказал я. — До завтра. — И выключил телефон.
Полагая, что Поттеру все же будет интересно со мной поговорить, я решил дождаться его звонка, а пока занял себя проверкой почты и чтением новостей из маггловского мира. Делать это стоило почаще — в новостях можно было найти массу полезного и, между прочим, попытаться вычислить источник беспокойства премьера. Пока что Бруствер не сообщал о дате встречи, но я и не надеялся увидеть главу кабинета до Нового года. В конце концов, разве эта проблема должна волновать меня? Премьер обратилась с просьбой к министру магии, а не к Легиону… Впрочем, начать свои вычисления я так и не успел: едва погрузившись в перипетии маггловской экономики и политики, я услышал негромкий звонок домофона, взглянул, кто стоит у подъезда, и нажал на кнопку:
— Поднимайся. Четвертый этаж.
Через минуту Поттер уже входил в квартиру. Он был у меня впервые и с интересом оглядывался, однако смотреть здесь было не на что. Я жил в новом колдовском квартале Лондона, который так же походил на Косой переулок и его окрестности, как небоскреб — на деревенский дом. Сообщество волшебников Британии росло, и ему требовалось все больше пространства. В новом квартале, помимо офисных зданий, магазинов и нескольких предприятий, был выстроен жилой комплекс для любителей современной архитектуры, которые предпочитали сливаться с толпой и так сохранять свою индивидуальность. В одном из этих домов Легион снял мне квартиру, состоявшую всего из одной комнаты и кухни. Я выбрал наиболее простой вариант — это место не должно было вызывать привыкания. Дом, отражавший мое настроение и симпатии, находился на севере, у моря.
Поттера не слишком удивила скромность моего жилища. Войдя в комнату, он с подозрением покосился на Мадими, но говорить ничего не стал.
— Заварить тебе чаю? — предложил я.
— Нет, не надо, — Гарри осторожно опустился в кресло сбоку от стола. Сделав паузу, он продолжил:
— Скажи, ты хочешь окончательно рассорить меня с женой?
— Я не думал, что ты приедешь. Мог бы просто позвонить.
— Я не мог бы просто позвонить, — с нажимом произнес Поттер. — По крайней мере, имея дело с тобой.
— Мои глаза начинают краснеть? — осведомился я.
Поттер фыркнул:
— Нет, не начинают. Но все же мне лучше быть в курсе того, что ты затеваешь — в любом случае, Темные искусства у нас до сих пор не одобряются. На всякий случай пусть рядом будет аврор.
— Я не собираюсь применять Темные искусства. Последние три дня я пытался найти, где похоронен Риддл, но об этом нет ни слова ни в документах, ни в прессе. У Кингсли спрашивать не буду, хотя он знает…
— Ну разумеется, и поэтому всё удовольствие достаётся мне, — буркнул Поттер.
— Конечно, мне очень повезло, что ты глава аврората, но я руководствовался другими соображениями. Ты знаешь его лучше всех.
— Еще бы, ведь я с ним вырос, — мрачно заметил Гарри. — И ты, значит, придумал, как найти его могилу.
— Придумал. Спрошу у него самого.
Поттер безнадежно вздохнул, и я добавил:
— Напишу его портрет, оживлю и узнаю.
— Боже, за что мне всё это? — Поттер провел ладонью по лицу. — Почему меня то и дело преследуют сумасшедшие колдуны?
— Идея гениальна. Кстати, это Мадими придумала. — Я кивнул на змею. Гарри заглянул в гнездо и ответил:
— Идея, может, и гениальна — для змеи, — но логики в ней нет. Такой портрет не может знать, что произошло после его смерти.
— Может, — уверенно кивнул я. — По крайней мере, о себе он точно знает.
— Ни один портрет, с которым я общался, не рассказывал мне о своей жизни, — продолжил Поттер. — Да и с чего вдруг Риддл захочет разговаривать? Вряд ли ты тот человек, с которым ему будет приятно встретиться.
— Ему будет приятно встретиться даже с тобой, если ты того захочешь. Бытие лучше небытия.
— Это портрет, Линг, — устало сказал Поттер. — Он не осознаёт свое небытие. Его просто нарисовали и оживили. Это виртуальная личность, в которой заложены знания о ее прошлом. Если только… — Поттер замолчал, размышляя. — Если только нет второго портрета, который нарисован раньше и знает больше.
— На такую удачу вряд ли стоит рассчитывать, — проговорил я.
— Ты называешь это удачей? Меня бы очень напрягло, если б у кого‑то в доме висел портрет Волдеморта.
Я прислонился к стене, сунув руки в карманы. Мысль о втором портрете не приходила мне в голову, а сама возможность представлялась маловероятной, однако Поттера идея вдохновила.
— Если мы узнаем, что есть второй портрет, — с воодушевлением продолжал он, — и поймем, где он находится, то выйдем и на заказчиков нападений. Они наверняка связаны… Кстати, представляешь, наши спецы рассчитали биометрику анимага с камеры в доме, куда он в последний раз вломился. На этот раз он спешил и аппарировал в поле зрения камеры, так что изображение можно было просканировать. Правда, в британском реестре его ауры нет, будем пробивать по другим.
— Значит, вы получили ауру? — рассеянно спросил я. — Перешли мне, я посмотрю в базе Легиона — может, он числится у нас за какие‑нибудь мелкие грешки.
— Отлично! — Поттер просиял. — Завтра и пришлю. А как твои дела со школой? Что Запретный лес?
— Работа кипит. На этой неделе они вряд ли закончат, но числу к пятому надеюсь увидеть результат.
Обменявшись рабочей информацией, мы немного помолчали.
— Ты сейчас рисуешь? — спросил Поттер. Я отрицательно покачал головой. — А сможешь?
— Смогу, конечно. Думаю начать после Нового года. Вернусь из Дахура и…
— А если он не захочет говорить?
— Это неважно, — ответил я. — Всё будет ясно без слов.
На лице Гарри был написан скептицизм, однако он сказал:
— Что ж, я участвую, разумеется. А то вдруг он тебя загипнотизирует или наложит Империо.
— Ты меня испугал — не буду рисовать ему палочку, — усмехнулся я. — Знаешь, давай все же выпьем чаю. Алкоголя у меня нет, а вот чай… с десяток сортов найдется.
— Давай, — согласился Поттер. — На твой выбор.
Я отправился на кухню и, покопавшись среди баночек, остановился на Ци–Хуне. Всыпав в глиняный чайник ложку чаинок, я залил их кипятком, поставил чашки на поднос и вернулся в комнату.
Поттер стоял у окна, держа перед собой рисунок Кана. До сих пор он лежал на широком подоконнике, куда я складывал разные вещи, поскольку власть над столом захватила Мадими. Как это часто бывало, Поттер сунул свой любопытный нос туда, куда не следовало. Моего возвращения он не заметил.
— Гарри… — негромко начал я. Поттер вздрогнул и быстро шагнул в сторону, повернув рисунок лицевой стороной ко мне и выставив перед собой, словно щит.
— Как это понимать? — хрипло проговорил он. Я сделал движение, чтобы поставить поднос на стол рядом с гнездом, и в ту же секунду в руке у Поттера оказалась палочка.
— Гарри, не надо нервничать, — произнес я.
— Не надо нервничать? — Он потряс листом бумаги. — Ты ничего не хочешь мне объяснить, а?
— Пожалуйста, успокойся и сядь, — я указал на кресло. — Не драматизируй. Тут нечего бояться.
Поттер медленно убрал палочку и вернулся в кресло, не выпуская рисунок из рук. Я налил чаю, придвинул к нему поднос, и он с недовольным видом взял чашку. В принципе, недовольным должен был чувствовать себя я — рисунок лежал свернутым среди других вещей и не предназначался для посторонних глаз. Однако дело сделано, и если вспомнить, о чем недавно рассказывал мне Гарри, будет вполне справедливо, если я тоже кое‑что ему расскажу.
Через месяц после рождения дочерей Мэй попросила меня зайти к ней домой. Ее тон был далеко не радостным, как не было радостным все то, что происходило в последние недели.
Своих детей я видел всего три раза — на третий, четырнадцатый и двадцать седьмой день после их появления на свет. Старухи стояли стеной и не пускали меня, несмотря на все сцены, которые я им устраивал; к тому же, на их стороне была Мэй, очень просившая "соблюдать традицию". Я возмущался: что это за традиция такая, когда отцу не разрешают видеться с детьми! Мне ничего не объясняли — я слышал только бесконечные ссылки на некие древние законы рода. "Традицией", по моему мнению, можно было объяснить все что угодно, любую нелепость и жестокость, которую очень удобно назвать красивым словом и заставить уважать. Но если Мэй, наконец, решила объясниться, это объяснение, судя по напряженному голосу и неважному настроению, не предвещало ничего хорошего.
Вечером я пришел в квартиру, где жили старухи и Мэй с детьми. Дэйю и Ксифенг сидели на диване, пронзительно глядя на меня; дети спали у окна в кроватке; Мэй держалась необычно тихо и, усадив меня напротив старух, словно я был на допросе, сама села рядом с ними. "Трое против одного", подумал я.
Старухи молчали, не сводя с меня глаз. Поерзав на жестком диване, Мэй произнесла:
— Когда мы с тобой тогда разговаривали, я сказала тебе не все. Есть кое‑что, о чем ты не знаешь.
Глядя на трех женщин, я в панике подумал: "Да это же какая‑то секта! Сейчас она скажет, что старухи увезут детей в Китай!"
— Я — лиса, — сказала Мэй.
Несколько секунд я молчал, не зная, смеяться мне или бежать за психиатром.
— Лиса? — наконец, переспросил я. Старухи буравили меня в четыре глаза. Мэй выглядела очень несчастной. — В каком смысле — лиса?
— Оборотень, Линг, — едва слышно произнесла она.
Я смотрел на нее во все глаза, пытаясь осознать сказанное и свести воедино все то, чего я ожидал, но не услышал, и что услышал, но не ожидал. Мэй — лисица–оборотень?! Разве такое возможно? Я точно знал, что в полнолуния она остается человеком… В голове роилось множество вопросов, но в следующую секунду передо мной возникло лицо Люпина, каким он был перед битвой за Хогвартс, когда мы виделись в последний раз, и я невольно улыбнулся.
— У нас в школе был учитель–оборотень. Правда, волк.
— Линг, ты, наверное, не совсем понимаешь, что это значит…
— Я отлично знаю, кто такие оборотни.
— Мы все разные, — мягко возразила Мэй. — У вервольфов это вирус, он передается с укусом. У лисиц — наследственность. Ген переходит из поколения в поколение, но проявляется только у женщин. Мужчин–лисов не бывает.
Я посмотрел на кроватку, где спали дочери, и медленно произнес:
— Теперь ясно, почему ты обратила на меня внимание. Но как ты почувствовала, что мой тотем — лис?
— Не знаю, — Мэй нерешительно улыбнулась. — Подобное притягивает подобное, наверно.
— Это почти то же самое, что анимагия, — объяснял я Поттеру. — У лисиц нет зависимости от полнолуний, они могут превращаться когда захотят, и единственная проблема в том, что маленькие дети не умеют это контролировать. Они оборачиваются спонтанно, пока их не научат владеть собой, и когда Мэй узнала, что у нее будут девочки, то пригласила старших. Правильных воспитателей, которые в свое время воспитывали ее саму. И поэтому в первый месяц меня пускали только три раза, в те дни, когда трансформаций по каким‑то причинам не бывает… Знаешь, когда на твоих глазах обычные человеческие младенцы вдруг превращаются в пушистых лисят, это воспринимается совсем иначе, нежели любая рукотворная магия. С ними было очень забавно играть, и в виде лис они взрослели гораздо быстрее. Мэй водила их в парк, охотиться на мышей.
— Охотиться на мышей? — переспросил Поттер, который все это время сидел с потрясенным видом.
— Это обязательно. Они же наполовину лисицы, им надо учиться одинаково хорошо чувствовать себя в обоих мирах.
Поттер приподнялся и положил рисунок обратно на подоконник.
— Знаешь, ты все‑таки немножко ненормальный, — сказал он. — Самую малость. Чуть–чуть.
Я усмехнулся, бросил взгляд на его опустевшую чашку и спросил:
— Налить тебе еще чаю?
В четверг днем я получил данные по неуловимому анимагу. Если он окажется в нашей базе данных, обнаружение станет делом техники, но вряд ли он совершит такую глупую ошибку и спрячется в стране, где Легион раскинул свою Сеть. Я начал заносить данные в форму, на мгновение остановив взгляд на изображении ауры.
Необычность и красота аур была присуща всем колдунам, способным превращаться в животных или менять свою внешность — анимагам, метаморфам, оборотням. Все они обладали уникальными и очень красивыми спектрами, в которых преобладали зеленые и синие оттенки, образовывавшие определенную последовательность; по ней можно было определить, в кого превращается анимаг или что это за оборотень.
Через несколько секунд база данных Легиона выдала мне результат. Анимаг с такими характеристиками действительно существовал. Тридцатилетний американец, анимаг–крыса — что, разумеется, облегчало ему проникновение в маггловское жилье, — четырежды попадал в поле зрения европейских, но не британских, правоохранительных органов за разные незначительные нарушения, обычно отделываясь штрафом и лишь раз проведя пять месяцев во французской тюрьме. Он уже давно не привлекал к себе внимания, не находился в розыске, и потому его данные отсутствовали в поисковой системе Сети. Я отправил Поттеру всю нужную информацию и посоветовал ему разослать запросы европейским коллегам, которые объявят его в розыск и сообщат в местные отделения Легиона, а те занесут биометрические данные в настройки слежения. Как только он появится, его увидят. После этого я направил данные Шварцу, чтобы тот активизировал британский сегмент.
Завтра я собирался в Дахур — в отличие от Рождества, Новый год мы отмечали и в эти дни собирались вместе. Другим семейным праздником был день рождения Мэй, а также несколько тайных ритуальных торжеств, на которые Мэй с дочерьми уезжали в Китай — разумеется, без меня.
До Нового года оставалось чуть больше суток, а это означало, что сегодня надо отправляться за подарками.
Обычно мы дарили друг другу разные безделушки, но с течением времени они становились все более изощренными, и сейчас мне предстояло в очередной раз поломать голову над тем, что интересного можно раздобыть в лондонских магазинах.
В квартале, где я жил, магазинов было много, но не стоило даже пытаться найти в них что‑то необычное. Эти фешенебельные дорогие бутики торговали известными брэндами без каких‑либо сюрпризов, то есть ничем, что могло понравиться моей семье. Если где‑то в Лондоне и продавались интересные вещицы, то только в Косой аллее.
Чаще всего у меня не было никаких идей — я просто обходил магазины и выбирал приглянувшееся. Распрощавшись с Ларсом, я покинул Министерство и аппарировал к "Дырявому котлу". От смены хозяев внутреннее убранство таверны только выиграло — Ханна сделала ремонт и следила за чистотой, но публика здесь оставалась прежней: казалось, за столиками сидят те же клиенты, что и тридцать лет назад.
Не я один откладывал покупки до последнего. По аллее бродили толпы веселого народа, возбужденного предпраздничной суетой. Магазины были украшены яркими фонариками и вывесками; кафе и рестораны выставили на улицу столы — несмотря на промозглую погоду, все места были заняты, и посетители закрывались от ветра заклинаниями, — а над улицей висели разноцветные растяжки с рекламой, поздравлениями и другой полезной информацией, передававшейся бегущей строкой.
Проще всего было с подарком Кану. Он не любил новых вещей, и мы дарили ему разные забавные лакомства. Кондитерский магазин находился неподалеку от поворота в Темный тупик, так что первой моей остановкой стал книжный, где я собирался найти подарок Ин.
Ин тоже интересовалась устаревшей магией, хотя это не было связано с ее профессией, и собрала довольно внушительную коллекцию книг, непрактичность которых была прямо пропорциональна году их издания. Однако книжный не преподнес мне никаких сюрпризов, а выйдя на улицу из душного, переполненного помещения и едва успев вдохнуть прохладный воздух, я ощутил нечто очень неприятное и знакомое еще по Африке — чужой взгляд. "Вот только этого мне не хватало", подумал я и направился к очередной цели, сувенирной лавке рядом с магазином одежды. Следили очень неумело: я чувствовал взгляд и без труда мог бы найти преследователя, но решил его не пугать. Он не был профессионалом, а значит, неопасен. Пускай себе наблюдает.
В сувенирной лавке мне повезло, и я купил подарок Мэй. Внутри маленького аквариума росло красноватое растение, на дне было накидано несколько камней, а среди всего этого плавала голубая пучеглазая рыбка. Она кормилась жившими в воде невидимыми рачками, размножавшимися в зависимости от цвета, который рыбка приобретала, реагируя на эмоциональное состояние владельца. Представляя реакцию Мэй, я, довольный покупкой, убрал коробку с аквариумом в рюкзак и отправился в кондитерскую.
Лица толпы, двигавшейся в разноцветных огнях, сливались и причудливо менялись. По пути в магазин мне предстояло пройти мимо лавки Олливандера. Ее окна были темны, а с обратной стороны дверей висела табличка "Закрыто". Идя мимо витрины, я невольно посмотрел туда, где когда‑то дожидалась меня палочка Левиафана, и уловил за стеклом тусклый серовато–зеленый свет. Еще секунда, и передо мной возник его источник: у витрины, скрытый в темноте, стоял Олливандер и глядел на улицу. Вид светящегося старика, похожего на камерунских дорожных призраков, заставил меня ускорить шаг. Жуткий тип, будь он неладен, хоть и сохранил мою палочку.
После недолгих размышлений купив шоколадное деревце, у которого отрастали обломанные ветви, я вышел из кондитерской и лицом к лицу столкнулся с Миллисент.
— Привет, — сказала она. — Решил пройтись по магазинам?
— Завтра Новый год, — я пожал плечами. — Извини, что тогда не заглянул — не было возможности.
— Я не ждала, — улыбнулась Миллисент, — но приглашение остается в силе.
Повинуясь внезапному вдохновению, я спросил:
— А хочешь, посидим где‑нибудь?
— Сейчас?
— Почему нет? Сейчас никто из нас не торопится…
— Это верно. — Миллисент огляделась. — Ну давай посидим. — Она указала на ресторан рядом с лавкой. Здесь уже начинался Темный тупик, и посетителей внутри могло быть чуть меньше, чем в ресторанах Косой аллеи, так что у нас был шанс найти свободный столик.
Внутри оказалось тепло и уютно, и только интерьер указывал на то, что мы находимся на менее формальной территории, чем главная улица квартала. По замыслу художников, зал должен был напоминать мрачные готические подземелья с призраками (тут действительно работали два печальных привидения), вампирами (импозантный бармен за стойкой), лениво дергающимися скелетами, прикованными к стенам, и свисающими с потолка массивными цепями. В остальном это был обычный паб.
Свободный столик нашелся без труда, но когда официантка ушла с нашим заказом, я подумал, что пригласить Миллисент в ресторан было не самой лучшей идеей. О чем нам говорить? И так ли мне интересно слушать про жизнь бывшей одноклассницы?
— Ты заходил в книжный, в сувениры и в кондитерский, — тем временем сказала Миллисент. — Нашел что‑нибудь интересное?
— Купил аквариум с рыбой, — ответил я, мысленно обрадовавшись выяснению личности преследователя.
— Это которая меняет цвет? Имей в виду, они быстро дохнут. Никогда не угадаешь, от какого настроения размножаются рачки.
— Ну а ты? — поинтересовался я. — Тоже отложила поход за подарками напоследок?
В этот момент вернулась официантка с подносом, уставленным едой. Я заказал полноценный ужин, решив сегодня не обременять себя кухней, а Миллисент за компанию взяла салат.
— Подарки, — со вздохом протянула она, ткнув вилкой в салатный лист. — Никогда не знаю, что дарить, и редко получается найти что‑то интересное. Все время покупаю ерунду.
— Найти подарок не так уж сложно. Ориентируйся на хобби, интересы или чувство юмора.
— Меня пригласили две коллеги, но я плохо знаю их интересы и хобби. Так что пришлось остановиться на благовониях, — Миллисент криво усмехнулась. — Палочки–выручалочки на все случаи жизни. Аж самой противно.
Я кивал, продолжая есть. Пока все развивалось не так ужасно, как я опасался в первые минуты. Некоторое время мы ели молча — я вдруг ужасно проголодался, — а когда на наших тарелках ничего не осталось, Миллисент вдруг сказала:
— Знаешь, я чувствую себя полной идиоткой. Зря я согласилась сюда придти. Не знаю, о чем и зачем нам разговаривать.
— Ты же так не думаешь… — начал я.
— Ох, прекрати эти свои штучки! — Миллисент махнула рукой. — "Я пойму, если ты мне врешь"… — передразнила она.
— Точно! — Я расхохотался. — С ума сойти! Действительно, я так говорил! Поверить не могу, что это было так пафосно!
— Вообще‑то ты не был пафосным, но если очень надо, мог.
Атмосфера немного разрядилась. Официантка забрала тарелки и принесла нам кофе.
— Твоя семья здесь живет? — спросила Миллисент. Я нахмурился:
— С чего ты решила, что у меня есть семья?
Миллисент покачала головой:
— Линг, ты совсем не изменился, все такой же скрытный. На самом деле в этом нет ничего сложного. Представь, что ты видишь человека, ведущего себя так, как вел себя ты, который ходит в Новый год по магазинам, что‑то покупает… Ради друзей ты бы не стал стараться.
Последнее замечание слегка меня задело, но черт возьми, она была права. Я опять забыл поздравить Пирсов, уже не говоря о том, чтобы послать им подарок.
— Нет, они здесь не живут, — ответил я, в очередной раз смиряясь с глубинами женской проницательности. — Старшие дети уже взрослые, заканчивают учебу, а младший с матерью.
— Мой сын тоже уехал, — сказала Миллисент с грустью и гордостью одновременно. — Поступил в Европейский университет. У нас, можно сказать, династия: мать была санитаркой, я — медсестра, а сын будет настоящим врачом.
Я мог бы ответить, что и у меня в семье возникла своего рода династия, но в одном предложении подобных вещей не объяснишь, а рассуждать на такую тему не хотелось даже наедине с самим собой.
— У нас это называется карма рода, — сказал я. — Чаще всего это означает что‑то негативное, но изнутри не всегда воспринимается отрицательно.
Миллисент задумчиво смотрела на меня, а потом проговорила:
— Все же я оказалась тогда полной дурой. Промыли мне мозги этой чистокровностью… надо было тебя встретить, а я разозлилась.
Я молчал, понимая, что она имеет в виду мое возвращение из Азкабана.
— Как считаешь, был бы ты сейчас солидным человеком, если б остался? И остался бы?
Миллисент говорила спокойно и даже с иронией, но чувствовалось, что это не спонтанные мысли — она думала об этом, и думала не раз. Я честно ответил:
— Мне кажется, в тот момент все было в твоих руках. Думаю, да, я мог бы остаться — по крайней мере, я бы точно остался в Европе, учился физике чар, занимался наукой… может, даже получил бы премию Мерлина за какое‑нибудь открытие.
При этой мысли я усмехнулся, она — нет.
— Возможно, — произнесла она. — Возможно и получил бы. Но карма наших родов распорядилась иначе.
На следующий день я прибыл в Дахур. Ин с Тао еще не приехали. Мэй снисходительно осмотрела аквариум:
— Бедняга сдохнет. Тебе не жалко?
— Нет, — я обнял ее за талию и притянул к себе. — Не жалко.
— Ты жестокий, — сказала Мэй, прищурившись. — С чего бы вдруг?
— Я жестокий, потому что задумал жестокое, — прошептал я ей на ухо. — Что‑то неописуемое.
— Очень любопытно…
— Правда? Тебе любопытно? — Я взял ее за руку. — Тогда пойдем.
Мы поднялись на второй этаж. Дверь в комнату Кана была закрыта, но, вопреки обыкновению, сидевший там кот не зашипел и не заскреб когтями, учуяв мое присутствие. Я хотел спросить Мэй, все ли в порядке, однако передумал — будь что не так, она бы рассказала, не дожидаясь моей запоздалой реакции…
Когда мы спустились вниз, Тао и Ин уже сидели в гостиной. Тао листала подарок, который я купил для ее сестры — забавную маггловскую книжечку о жизни ринограденций, — а Ин склонилась к аквариуму, наблюдая за рыбкой.
— Знаешь, с каждым разом твоя фантазия становится все изощреннее, — с укором сказала мне Ин вместо приветствия и постучала пальцем по стеклу. Рыбка метнулась к противоположной стене. Я посмотрел на Мэй.
— Ты тоже так думаешь?
Мэй похлопала меня по плечу и отправилась на кухню, а Тао рассмеялась.
— Ничего смешного! — возмущенно воскликнула Ин. — Я заберу ее с собой и выпущу.
— Между прочим, это подарок твоей маме, — заметил я.
— Пусть берет, — крикнула Мэй. — И освободите кто‑нибудь стол!
Тао отложила книгу и взмахнула палочкой; недовольная Ин отправилась на кухню.
Хоть я и сказал Макгонагалл, что Тао — папина дочка, мы не так уж походили друг на друга. В отличие от меня, Тао никогда ни во что не лезла сгоряча, была отличницей и если что‑то затевала, то непременно просчитывала заранее все возможные варианты развития событий. Однако она, как и я в свое время, была жадной до знаний и очень упрямой. Ребенком она принимала меня безоговорочно; мои слова служили для нее истиной в последней инстанции, и хотя сперва это было приятно, позже я понял, чем может грозить такая зависимость, и перестал давать ей однозначные ответы, стараясь научить думать, анализировать и решать самостоятельно. В отличие от сестры, Ин никогда в этом не нуждалась. Она была ближе к Мэй, но в ней я видел себя, только еще радикальнее.
Ин всегда все делала по–своему, и на первый взгляд для нее не существовало авторитетов. Она стремилась все испытать на практике — даже правда ли, что "ток бьется". Единственное, что ее увлекало, это биология, и в школе она отдавала ей все свое время и силы. В тринадцать она прониклась духом радикальных экологических организаций, и с того момента жизнь Мэй (и моя) оказалась неразрывно связана с полицией. Ин участвовала во всех акциях экологов Дахура, будь они направлены на защиту какой‑нибудь мелкой рыбешки в амазонских болотах или против опытов на животных в лабораториях дахурских институтов. Полиция приводила ее домой или просила нас забрать бунтарку из участка. Можно было только радоваться, что работа Мэй никак не связана с животными, иначе ей пришлось бы несладко — как, например, мне.
— Сколько людей ты убил на этот раз? — Подобной фразой Ин встречала меня в дни своего пацифизма. — Вы уничтожаете самобытную культуру таких‑то племен! Вы хотите насадить свой порядок, чтобы они колдовали только по–вашему! Вы ставите Сети, чтобы контролировать тех, кто вам сопротивляется!..
Первые годы я пытался спорить и объяснять, чем именно мы занимаемся в Африке, что у нас нет задачи кого‑то убивать — только поймать и доставить в суд или в тюрьму. Но говорить об этом оказалось бесполезно. Ин меня не слышала — истинными ей казались слова товарищей по борьбе, продвигавшим такую точку зрения на Легион. Поэтому однажды, когда она вновь завела старую песню, я предложил ей съездить на месяц в Конго, где служил в то время.
— Поехали, — сказал я. — Посмотришь на все своими глазами, узнаешь, как там на самом деле, а не со слов твоих друзей, которые понятия не имеют, о чем говорят.
— Ты это специально! Ты знаешь, что такое невозможно! — огрызнулась Ин. — Я гражданское лицо и еще учусь в школе!
— В городе надо мной нет начальства, и я без проблем оформлю тебя своим помощником. Конечно, внешность придется изменить — могут возникнуть проблемы с местным населением, которое ты так любишь, — но пока ты со мной, все будет в порядке.
Ин вопросительно посмотрела на мать. Разговор проходил в гостиной, в присутствии Мэй. Тао, к счастью, не было, иначе она бы потребовала, чтобы я взял и ее.
— И что, ты отпустишь меня в Африку? — недоверчиво спросила Ин. Мэй пожала плечами:
— По части безопасности я твоему отцу доверяю. Со школой договорюсь. Так что да, на месяц я тебя отпущу.
— Ты специально это обещаешь… — повторила Ин, обернувшись ко мне.
— Да, специально, — перебил я ее, — потому что мне надоела твоя демагогия. Когда кто‑то в твоем присутствии говорит глупости о животных, ты сразу встаешь на дыбы, потому что ты об этом все знаешь, а тот человек — профан, и лучше бы он молчал. Но когда ты ведешь себя подобно этому профану, рассуждая о том, о чем не имеешь ни малейшего представления, то почему‑то считаешь себя правой. Я предлагаю тебе лично посмотреть на все, чем я занимаюсь, и когда в следующий раз ты начнешь меня в чем‑то обвинять, то хотя бы не будешь голословной.
Я был почти уверен, что она скажет "да", и через неделю я вернусь в часть не один. Но вместо этого Ин рассердилась, обиделась и ушла в свою комнату, заперевшись до утра. В тот вечер меня постигло разочарование. Хотя Тао была "папина дочка", именно Ин казалась мне наследницей нашего с Мэй воинственного духа. На поверку все оказалось иначе. Я был настолько огорчен, что Мэй это заметила и тем же вечером спросила:
— Ты действительно собирался взять ее в Конго?
— А ты сомневалась, что я на это способен? Зачем тогда поддерживала?
— Я знала, что она откажется. — Мэй слегка улыбнулась. — Ты воспринимаешь ее поведение слишком серьезно, потому что вы редко видитесь. А я вижу ее каждый день и понимаю, что Ин хочется бунтовать, но бунтовать безопасно. Она подросток. Ей не нужна правда, ей нужен адреналин и протест. Скоро она перебесится и займется своей биологией.
Я пробормотал:
— Тао бы сразу согласилась.
— Если бы Тао вздумала отправиться в Африку, она бы всё спланировала и всё сделала сама, — ответила Мэй. — И вообще, — она посмотрела на меня неодобрительно. — Закрываем тему наших детей на войне. Достаточно того, что ты пропадаешь там месяцами.
Тему мы закрыли, но разочарование осталось. Я всегда считал, что Ин искренна в своей позиции и просто не знает того, о чем говорит, не доверяя родителям и опираясь на авторитет друзей. Словам родителей можно не верить, но когда возникает возможность узнать все самой, как можно ею не воспользоваться? "Я бы воспользовался, — думал я той ночью. — Да я так и сделал в школе…" Ин оказалась не той, какой пыталась выглядеть, и я был огорчен. Безопасный бунт, о котором говорила Мэй, представлялся мне бессмысленностью. Разве это бунт? Всего лишь игра! Как любой родитель, я хотел, чтобы моим детям ничего не угрожало, но не меньше я хотел, чтобы они росли честными и бесстрашными.
Тот разговор оказался переломным. В свой следующий приезд я не услышал от Ин ни одного упрека, а когда через год она закончила школу, поступила в колледж и начала изучать биологию, наши отношения улучшились.
Когда началось застолье, Кан, по своему обыкновению, остался в комнате, и Мэй отнесла ему тарелку с пирогом.
— Сходи, подари ему дерево, — сказала она, спустившись, — а то он скоро ляжет спать.
— Берегись, Чу о тебе спрашивал, — ухмыльнулась Ин, и я подумал, что неплохо было бы узнать, наконец, IQ этого зверя.
Через приоткрытое окно в комнату заползал холодный зимний воздух. Кан полулежал на кровати с Чу под боком в окружении книг. Я поставил на стол шоколадное деревце рядом с нетронутым пирогом и, поворачиваясь, поймал на себе внимательный взгляд Кана. Миг — и он опустил глаза, а я застыл на месте, пораженный мыслью, показавшейся мне в тот момент страшной и кощунственной. Что если он просто притворяется? Что если обычный нелюдимый ребенок, каким мы считали его в первые два–три года жизни, научился искусно управлять окружающими и добиваться своего, выбрав для этого необычный, но не такой уж редкий способ — сказаться больным? Что если он нормален?.. нет, даже более чем нормален — умен не по годам и может интуитивно читать в душах окружающих, понимать их достаточно, чтобы ими управлять? Я подумал о прочитанных в архиве Министерства документах с подробной биографией Риддла, и мне стало совсем нехорошо.
В ту же секунду я осознал, что мы с Каном смотрим друг на друга, не отрываясь. Он казался почти неподвижным, лишь изредка мигая и проводя пальцем по большой голове кота. Потом Чу поднялся, соскочил с кровати и, не обращая на меня внимания, выбежал из комнаты.
Приоткрытое окно хлопнуло, я на секунду обернулся, а когда вновь посмотрел на Кана, он все так же полулежал, не сводя с меня глаз. Я прошел к двери и медленно сел на стул, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Кан не обратил внимания на мое перемещение, продолжая смотреть на то место, где я только что стоял. Он все так же изредка мигал и водил пальцем по покрывалу, где минуту назад лежал Чу.
Что‑то было неправильно; эта сцена напомнила мне о чем‑то, и через секунду я вспомнил — много лет назад с похожим чувством ирреального я воспринял появление среди джунглей Луны и ее мужа. Неожиданные, почти невозможные люди в неподходящем месте… Я выскочил из комнаты, быстро направился к лестнице и спустился на первый этаж.
Из‑под ног шарахнулся Чу, злобно зашипев на меня в коридоре. Мэй и дочери разговаривали за столом, а на диване с аквариумом в руках расположился Кан. Он был настолько поглощен рыбкой, что не заметил моего возвращения. Я поманил Мэй, и когда мы вышли на кухню, замкнул ее периметр Стеной тишины.
Рассказывая о произошедшем в комнате, я ожидал, что она кивнет и скажет: "Да, знаю, просто я пока не хотела тебе говорить…", но оказалось, что Мэй еще не сталкивалась с тем, как наш сын создает волновых фантомов. Способности, которой знамениты африканские колдуны, трудно было ожидать от ребенка, тем более от того, кто никогда не был в Африке.
— А если такое случается спонтанно? — с сомнением проговорила Мэй. — Может, это врожденная способность?
— Она часто встречается среди родственников и в этом смысле может считаться наследственной, но здесь, конечно, не тот случай, — ответил я. — К тому же, технике их создания все равно надо учиться, она не разовьется вдруг, сама по себе.
Мэй молчала.
— Я знаю, как пускать волновых фантомов, и знаю, как отличать их от живых людей, поскольку фантомы мастеров осязаемы и даже могут разговаривать, — продолжил я. — Правда, сам этому так и не научился.
— Что ты хочешь сказать?
— У меня есть только одна версия, каким образом Кан мог выучить эту технику. Он узнал ее от меня, так, что я даже не заметил. Бог знает, что еще он из меня выудил…
— Я всегда верила, что он будет великим колдуном, — тихо сказала Мэй, и на этот раз в ее голосе прозвучали не сомнения, а гордость.
— Если сможет себя контролировать, — добавил я, подумав, что, вполне возможно, великим притворщиком он уже стал. Мэй подняла глаза:
— Ты будешь делать, что задумал?
— Завтра же, — решительно сказал я. — Волдеморт был легилиментом, каких поискать. И даже если о Метке Кан узнал от меня, к Риддлу все равно есть пара вопросов.
— Что ж, тогда мой подарок не пропадет, — вполголоса заметила Мэй.
Наутро после Нового года я вернулся в Лондон, рисовать портрет Тома Риддла.