Если бы не спецподготовка на выносливость, Граков давно бы сдался и вернулся в космопорт. Но он по-прежнему упорствовал, и, упорствуя, добрался до пятьдесят третьего этажа. Далеко не последнего.
«Хорошо, хоть лифты здесь исправно работают», — подумал он хмуро, выходя из кабины в очередной, словно скопированный с предыдущего, коридор. Путешествуя по этому бюрократическому государству, Граков обнаружил одно весьма любопытное явление: в коридорах и приемных, кроме него, не было ни одного просителя, как будто все канцелярские дела на всей планете были давным-давно улажены. «А может быть, так оно и есть?» — мимоходом подумал пилот. Но беготня по этажам не давала ему времени задуматься над этим явлением.
В кабинетах его встречали деловитые мужчины и женщины, разные, но в то же время чем-то неуловимо похожие друг на друга и на свои кабинеты. «Невероятно! — подумал Граков во время перехода из одного кабинета в другой. — У меня такое впечатление, что все чиновники известных нам цивилизаций имеют определенное сходство. Также, как их кабинеты. Сходство хоть и не всегда явственное, но, тем не менее, обязательное. И что интересно, нигде никто из них не желает взять на себя даже малейшую долю ответственности, пусть она и положена по рангу. И каждый обиняками, а порой и прямо, разъясняет, что попросту опасается потерять свое теплое, сытное и непыльное место. Такое впечатление, что они страшатся даже бумаги передвинуть на столе, не имея на то четких указаний свыше».
На Земле бюрократия тоже не была изжита полностью. Случались моменты, когда казалось — все, окончательно уничтожили ее. Не подняться ей больше. Но вскоре благодушие и самоуспокоенность приводили к рецидивам самой махровой бюрократии и коррупции. Ее гасили в одном месте, она разгоралась в другом. И порой начинало казаться, что она неистребима и вечна, как сама Вселенная. Поэтому землянам постоянно приходилось быть начеку, чтобы вовремя вырубать ее зловещие ростки, противостоять ее проникновению в различные сферы общества. И сражения эти для противников бюрократии не всегда завершались успешно. А бюрократия неизменно тянула за собой черный хвост коррупции, тупого стяжательства, подлости, предательства и неприкрытого цинизма.
Граков хорошо помнил давнюю историю о том, как новую площадку лунного космопорта назвали именем покойного начальника Управления Торговых Обменов Урбанюка. Его управление снабжало необходимым пограничные колонии и вело торговлю с цивилизациями Союза. Но вскоре на незаконных действиях попались его заместители и друзья: Волгин и Зябликов. В ходе следствия, которым занималась специальная правительственная комиссия, выяснилось, что уважаемый начальник даже у друзей имел репутацию законченного негодяя, был продажен, как гулящая девка, и творил такое, что ахнула вся планета…
В очередном, 963 по счету и номеру кабинете Гракова принял молодой мужчина удивительно непримечательной наружности. Принял с таким же озабоченным видом, что и предыдущие чиновники. Узнав причину мытарств Гракова и удостоверившись из бумаг пилота, что перед ним действительно инопланетянин, чиновник откинулся в кресле и с наигранной улыбкой заявил:
— Считайте, что ваше хождение по кабинетам закончено.
— Закончено? Неужто? — усомнился Граков.
— Н-ну, скажем так: почти закончено. — Затем чиновник позвонил куда-то, с кем-то переговорил, коротко обрисовав инопланетную персону. И снова обратился к Гракову, кладя трубку на рычаги телефона: — Ну вот, все улажено. Спуститесь этажом ниже, найдите 927-ую комнату. Вы там были?
Граков в затруднении потер висок.
— Вероятно, да. Но точно не скажу. В вашем учреждении все двери одинаковы. Трудно запомнить. Я просто шел туда, куда меня направляли.
— Неважно! — с живостью сказал его собеседник. — В 927-ом номере скажете секретарше в приемной, что вы — из 963-го номера и что им недавно звонили по вашему делу. Она пропустит вас в кабинет, где вам и выдадут необходимый документ.
Граков имел некоторый опыт знакомства с бюрократическими лабиринтами на Земле. Потому, покинув этот гостеприимный, но стандартный кабинет, не торопился расслабляться и успокаиваться. Хоть и обрадовался довольно быстрому — по бюрократическим меркам — решению его вопроса.
В коридорах Канцелярии, тускло освещенных, было по-прежнему пусто. Бесконечные ковровые дорожки на блестящих паркетных полах гасили звук шагов. По обеим сторонам коридоров тянулись одинаковые ряды дверей с металлическими табличками. На них шаррянскими иероглифами и на Едином были указаны номер и чиновничья должность хозяина кабинета.
Пилот бодро шагал по коридорам мимо дверей и прикидывал, сколько же за ними скрывается профессиональных бездельников и бездельниц, интриганов и интриганок, лжецов, мздоимцев, законченных мерзавцев и законченных дураков. А из-за дверей слышались голоса, стрекотали какие-то канцелярские аппараты, мелодично звучали звонки телефонов.
Граков отметил еще одну интересную деталь: хотя кабинеты с каждым этажом становились комфортабельней и роскошней, их объединяла изначальная казенная безликость. Граков криво усмехнулся. Неужто и дома у всех этих чиновников так неуютно? Или дома они нежатся в уюте, а здесь просто отсиживают время. И плевать им на просителей со всеми их заботами. Ведь главное в их жизни — это день зарплаты или удачно полученной взятки.
За последние несколько часов Граков снова убедился в бессмертности и универсальности еще одной земной истины: увидеться с очередным чиновником, занимающим очередной кабинет чрезвычайно нелегко, а получить от него положительный или хотя бы прямой ответ — практически невозможно.
Все как везде, и все как всегда. Сперва приходится убеждать упрямую секретаршу, нередко глупую, как деревяшка, но более высокомерную, чем древнеегипетский фараон, что тебе нужно, просто необходимо, встретиться с ее начальником. Потом томительно долго ждешь, пока тебя соизволит принять столь ревностно охраняемый ею чиновник. И вот, наконец, наступает торжественный для просителя момент приема. Ты предстаешь пред ясные очи, невыразительные, как у вареной рыбы. Заводишь разговор, но чаще всего уже через несколько минут начинаешь понимать, что твой собеседник по уровню развития мало чем отличается от своей секретарши. Однако надменности в нем — сверх всякой меры. Можно подумать, что он не мелкий винтик колоссальной бюрократической мельницы, методично перемалывающей добрые надежды и светлые намерения, а Верховный Вершитель Судеб. Или что-нибудь в этом роде. Но — никак не меньше.
Если бы чиновник просто молчал, восседая за столом величественным казенным монументом, тогда была бы еще возможность проникнуться трепетным почитанием. Но он начинает говорить, и возникает жуткое ощущение, что беседа — всего лишь бесплодный обмен фразами с обычной видеозаписью рядового андроида, запрограммированного только на несколько расхожих бюрократических положений и параграфов. А чтобы общение с посетителями проходило без сложностей, в него введены только запрещающие положения. То есть, те, которые начинаются словами «нет», «нельзя», «не уполномочен», «не приказано». И прочее в том же духе.
И разумеется, ты стремительно уясняешь, что самостоятельно мыслить этот чванливый манекен просто не способен, и, разочарованный, выходишь в коридор, с досадой хлопнув дверью.
Ну что, дружище, снова убедился, что этот чиновник — ничуть не лучше других? Он случайно не напоминает тебе штангиста по недоразумению, который панически боится даже легкого напряжения? Вместо штанги в его руках клоунские воздушные шарики, и вся его работа напоминает шутовской фарс. А он еще и радуется: вот, мол, здорово — и руки заняты, и тужиться не надо, и зарплата капает.
Да и вообще, положение завидное. С одной стороны — никакой от него пользы, ну, абсолютный ноль, а с другой стороны — вроде бы как при деле, не придерешься, что, дескать, чужой хлеб задарма ест.
И вид у них всегда… нет, не озабоченный. Откуда такому виду быть, когда забот никаких? Да и не ищет он их — вдруг найдутся ненароком? Зачем в собственный карман мочиться? Нет уж, обойдемся.
Какой же у них вид? Ого-го, какой! Деловой, разумеется. Такой, что и не подойти. И при случае такая гнида не преминет, как водится, громогласно объявить с высокой трибуны, что трудится на износ, прямо-таки горит на работе газовым факелом. И что когда все идут не в ногу… с ним не в ногу… он один идет в ногу… сам с собой… и с шага не сбивается. И новшества всегда приветствует обеими руками. Хотя на деле, понятно, приветствует одной рукой. Другая у него занята — ею он уминает это новшество себе под седалище, разомлевшее на руководящем месте.
В 927-ом кабинете секретарша неласково посмотрела на пилота и раздраженно осведомилась о цели его визита. Граков вкратце сообщил.
— Для посетителей существует приемный день, — объявила она сухо. — Он будет… — Секретарша заглянула в календарь и недовольно поджала губы. — На ваше счастье, он будет завтра. Запишитесь у меня на прием и завтра приходите в назначенное время.
— Но мне всего лишь получить справку.
— Ничего себе — всего лишь!
— Дрянной кусок бумажки!
— Да что вы мне говорите это! — отозвалась она, даже не пытаясь быть вежливой. — Мне совершенно безразлично, что вам там надо получить — хоть золотые слитки… Кстати, за справками обращайтесь в Общий зал на первом этаже.
— Но меня прислали именно сюда, к вам.
— Я конечно, очень рада, что вас послали именно сюда, а не куда-нибудь подальше… — изрекла она с изрядной долей сарказма и отвернулась от него, давая понять, что разговор закончен.
— Может, вы все-таки сообщите обо мне своему шефу? — не унимался Граков. — Сообщите и узнаете точный ответ. Я уверен, что он будет положительным. Ведь с ним только что разговаривали.
— Да, я в курсе, — металлическим голосом продолжала она. — И все-таки я никому ни о чем докладывать не стану. И не подумаю даже! — И резко добавила, как отрубила: — Ясно вам?
Граков был ошарашен этой непробиваемостью, этим презрительным нежеланием выслушать посетителя. Он, звездолетчик, ни разу не спасовавший ни перед одной из опасностей и неожиданностей, сейчас неловко и в полной растерянности замер посреди вместительной приемной, чувствуя себя совершенным идиотом. Потом, как мальчишка, которого крепко отчитали за глупую шалость, нерешительно вымолвил:
— И что же делать?
— Как — что? Уж, конечно, не стоять столбом.
— Ну, это я понимаю. И все же…
— Можете идти, на сегодня вы свободны. — И, любуясь его замешательством, секретарша злорадно велела: — Явитесь, как я сказала, в приемный день.
Тут Граков устыдился минутной слабости и решил пойти напролом, козырнув тем, что он все-таки не местный житель, а, как-никак, пришелец…
— Меня это не касается, — решительно отрезала секретарша, не дослушав. — Никто из инопланетян на сегодняшний прием не записывался.
Минуту Граков не мог выговорить ни слова. Потом выдавил с трудом:
— Но мне срочно…
— Всем всегда срочно! — оборвала она его. — Справка нужна не ему, а вам. Так что никуда не денетесь, придете снова.
С этими ее словами Граков не мог не согласиться. Унизительное обстоятельство было подмечено тонко и точно. Нужнее тому, кто просит, не тому, у кого просят. Вот и проси. Унижайся. Вместо того, чтобы хватить этакую суку ближайшим стулом по башке.
И тут, посмотрев на часы, Граков недоверчиво сказал:
— Неужели ваш начальник до сих пор занят? — Время близилось к полуночи, когда не только на Земле, но и на большинстве цивилизованных планет народ укладывается спать.
— Занят!
— А может, он давно ушел?