— Дык, летают, верно…
Лукан отворил калитку… и нос к носу столкнулся с ведьмаркой. Вихря, увидев отца, по-мышиному пискнул и юркнул (ох, негодник, ох, су… нет, за такое словцо Канька со свету сживёт, даром, что не услышит) к ней за спину. А девка прищурилась и, пробормотав что-то вроде "На ловца и зверь бежит", кивнула мужику.
— Утро доброе, — сказала она, и взгляд её был как острый шип. Лукану почудилось, что возьмёт сейчас, швырнёт ему серебрушки да и уйдёт не оглядываясь, но девка только усмехнулась. — Ничего не хотите мне сказать, уважаемый?
Лукану захотелось залезть на берёзу и притвориться кукушкой, но ни одной берёзы рядом не было.
— Дык, я уж усё выговорил, што было, — промямлил он. Усмешка стала шире.
— Тогда с вас сто торохиев. Двадцать вы в задаток дали, осталось восемьдесят. Что смотрите? Вас предупреждали. За бесов своя цена, за мертвяка своя. А, впрочем, задаток могу вернуть, и разбирайтесь сами: вы в дерьмо вляпались, вам его и нюхать. Вернуть?
Лукан в ужасе затряс головой, таращась на вредную девку.
— Так-то лучше, — одобрила та. Чудище на её рубахе щурило жутковатые глазищи и скалило острые клыки, открыто глумясь над Луканом. — Съешьте огурчик и…
— Чаво? — тупо переспросил мужик.
— Огурчик, говорю, съешьте. А после обойдите дворы. Всё, что было взято у колдуна, нужно сжечь или расплавить. Цацки, шмотки… то есть, книги, мебель, украшения, одежду — всё. Остатки — утопить, лучше в болоте, но подойдёт и выгребная яма. Батю… волхв пусть вечером разведет два костра, кинет в огонь полынь и можжевельник и через дым проведёт всех людей от мала до велика. Чтобы уменьшить риск ревоплощения, пусть те, кто навестил, — яд так и капал с её языка, — дом мэтра Аргелла ("Ну, сынок, ну, язык в три локтя, удружил!") носят обереги из дуба-громобоя. Это ясно?
— Что ты так галопируешь, девонька? — раздался скрипучий старческий голос, и сам отец Фандорий, опираясь на палку, неторопливо подошёл к ведьмарке. Та чуть свела брови, покосилась на волхва не то с досадой, не то с тревогой. — Упокоишь сёдни мертвяка беспутного, поутру поведаешь, что да как… Добра да здоровья, голуби мои. Вихорка, что забоялся-то? — он потрепал парнишку по голове и укоризненно поджал губы. — Творец с тобой, Лукаша, нечего так зубами скрипеть, раскрошатся по земле, подметать придётся.
Ведьмарка, глядя в сторону, негромко обронила:
— Может статься, что не я его, а он меня, или мы друг друга.
— Коли так, сделаю, — потянул волхв. — Всё как надо сделаю. Но до вечера далече, а к тебе, красава, разговор есть сурьёзный. Не откажи старику. Тебе ж добра желаю.
Девка прищурилась и, сложив пальцы щепотью, начертила в воздухе какой-то знак. Он полыхнул алым и развеялся.
— Убей-тень, — признал волхв. — Не веришь?
— Нет.
— Вот и ладно. Пойдём, детушка.
Лукан поскрёб шею. Призадумался. Почесал в затылке.
— Кады усе дворы-то обойду, што дале деять, госпожа ведьмарка?
— Идите… косить, — ехидно посоветовала девка. — Трава перестоит.
Вихря хихикнул. Лукан отвёл-таки душу, отвесив сынку смачную плюху.
~ ~ ~
Полуденное солнце палило нещадно, и с улицы дышало жаром как из доменной печи. От духоты кружилась голова, в висках стучали настырные долбодятлы, и чувствовала я себя не отважной ведьмачкой, а космонавтом после центрифуги. "Техники чародейские: известные и утерянные" уже полчаса оставались раскрытыми на Знаке Амет — строчки расползались в разные стороны пьяными гусеницами, рисунки отплясывали ламбаду и твист, и вместо искомого Амета упорно выходили Блата и Серп. Внутренний то тяжело молчал, то громко страдал о своей сломанной жизни, то обстоятельно проходился по всем моим родственникам. Благо, тёток (бросить бы их на колья) и дядьев (скормить пираньям) только с маминой стороны было восемь штук, не говоря об их отпрысках (в пыточный подвал всю свору) общим числом двадцать три. Мне было одиноко, скучно, тошно — аукались пирог с капустой и мерзкий мятный взвар, которыми назойливый волхв потчевал меня за беседой — и хотелось чего-то, а чего — я сама толком не знала. Духи с ароматом сирени. "Desert eagle" с парой обойм. Империю в бессрочное пользование. Таблеточку активированного угля.
"О, боги… демоны… кто-нибу-у-удь…"
Должно быть, в высших сферах дежурил кто-то участливый и внимательный, потому не успела я додумать эту, несомненно, важную для всего разумного человечества мысль, как на лестнице послышался быстрый топоток. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились два тяжело дышащих, потных помидора. "Ошпарить — и в маринад", — кровожадно подумала я, глядя на одинаково пылающие щёки и блестящие глаза.
— Что у нас плохого?
Помидорчики не ответили, глуповато улыбаясь. Перемигнулись, сунули руки в карманы и высыпали передо мной на стол горсть синеватых камешков.
— Я это не ем, — угрюмо сказала я. Желудок робко заурчал.
— И не надо, — Сашина ухмылка грозила переползти на затылок. — Это, сестрёнка, и есть наши беси. Они же конденсированные самообновляющие иллюзионные чары, только вместо картинки здесь — звук. Привязка к полнолунию, визуальный активатор: чуть луна потолстеет до нужной кондиции — "гоп, гоп, гоп, чида гоп, мы вэсэло спиваем"… Такие вот бублики с плюшками. Закопаны эти штуки были по всему периметру, настроены «ручейком» — сперва одна активизируется, за ней другая, третья и по кругу. Я их слушал, пока ты, витая между тем светом и этим, воевала с подушкой и выкрикивала лозунги, достойные Клары Цеткин и Розы Люксембург, — брат с невинным видом подвигал бровями, но краснею я, к счастью, только на морозе. — Периоды такие длинные, что повторы вычислить почти невозможно. Мастер делал. Так что загоны и плетни селяне сами крушили, а птички дохли…
— От иллюзий и дохли, — вздохнула я. — Крик гарпии аринти вызывает у мелкой птицы сердечный приступ, а люди его даже не слышат… Молодцы! Орлы! Хвалю!
"Ну так! Кто б сомневался!" — огромными буквами было написано на их мордахах.
— Но кой чертяка вас надоумил драть с корнем квейскую лазурку?! — "Нахалов учи сразу, — по-доброму разъясняла мне тётя Глуша, — не то на шею сядут и ножки свесят". - Ernesca kirttin, иначе синие крылатки, иначе — лунь-трава, номер двести семь в реестре Ардэ… Да, Идио, она самая. "Есть трава именем лунь, растёт по оврагам, низка, развесиста, цвет лазурен. Буде сорвана перед луной волчьей, великую силу ведовскую дает", — я быстро подглядела в шпаргалку. — Сухой лист этого цветика стоит десяток таких еловых пеньков как вы. А цветущий куст… Сказать или сами посчитаете?
"Пеньки еловые" скисли и обиженно засопели друг на друга.
— Обманка под корнями лежала, никак было не добраться, — угрюмо сообщил Саня полу под ногами. — Мы потом кустик обратно поставили, землю притоптали, энерготочка тут хорошая, выживет…
— Я сказал, что можно сделать подкоп, — в сторону заметил Идио.
— Если б ты сказал это до того, как выдернул куст, — брат, помявшись, неловко сунул мне примятый синий бутон. — Ян, а ты чего как пыльным мешком стукнутая?
Я помедлила. В ушах звучал глуховатый голос волхва.
"…заговор не окончив, свалился, полдня в бреду прометался, да и помер. Похоронили мы его честь по чести, поделили евоное имусчество меж собой. А как луна в силу вошла, начались у нас бедствия с последствиями. Слыхала, что ночью творилось? Это сейчас тяжко, сперва не так было-то. Кто помудрей, тот добро колдовское пожёг, кто пожадней — в подпол припрятал. В прошлый-то раз шестерым ворам мертвяк шеи поломал, но сердца не рвал, а сейчас-то оно вот как вышло. Видать, есть захотел. Да ты бери крендельки-то, бери…"
Ребята выслушали меня молча.
— А ларчик просто открывался, пока не взял да не сломался, — ни к кому конкретно не обращаясь, заметил Саша. — Прерванные чары исцеления вполне могли намертво… в смысле, привязать душу к телу, и получился из мага чудный образец нежити четвертого класса опасности. Охранки наверняка заклеймили всех воров, он знал, кто, что и как. Пребывал в летаргии, вставал раз в месяц, экономил силы…
— Хотел просто наказать воров, — я поморщилась от боли в желудке, — вот зачем были эти ночные вопли. Крепился, тянул из людей жизнь, перебивался с чипсов на пепси-колу, но совесть говорила всё тише, а кушать хотелось всё больше. Бедняга…
— Горемыка… — подхватил Идио, настойчиво суя мне в руку пузырёк с темно-синим зельем и многообещающей надписью "Ад жевата".
— Бедолага, — всхлипнул Саша и снял с пояса связку осиновых кольев. — Не колеблет, оплачено. Пообедаем, други-сестры, и на кладбище. Кто с тротилом к нам пришёл, тот от него и погибнет. Сомкнём лохматые шеренги, открутим гаду плавники! — он осёкся, увидев выражение моего лица. — Ведьмусь, если ты хочешь сказать мне то, что я думаю, не моги! Слышь, не моги!
…Население в Яблоньках было не только практичное и весёлое, но ещё находчивое и сильно пьющее. После полнолуния, омрачённого жертвами, оно всё же сообразило, откуда у бесей ноги растут, выбрало дюжину крепких мужичков и, снабдив их осиновыми кольями и солидной порцией отваги и мужества, отправило на кладбище. Когда ближе к вечеру могилка колдуна нашлась, команде уже море было по колено, седьмой этаж — по пояс, и покойный мэтр очень удивился, когда ему в руку сунули бутылку, а чей-то заплетающийся голос произнёс: "Т-ты м-мя увжаешь?" В своей могиле он с тех пор не появлялся.
— Тогда мы всё равно пообедаем, потом поспим и пойдём на кладбище ночью, — постановил брат. — Истинное полнолуние сегодня. Барьер сил, пара экзорцизмов — и встанет как штык от «калаша», никуда не денется. А дальше вы забиваете ему осиновые колья во все отверстия тела, я угощаю пульсаром, мы получаем деньги и живём долго и счастливо.
— Дурацкий план, — отрезала я, про себя прикидывая, какая доза снотворного нужна, чтобы он всю ночь не отрывал голову от подушки.
— Это не слишком? — Идио был менее категоричен.
Саня надменно, по-королевски, вскинул голову.