— Неисполнимо, Хранительница, — с неподдельным злорадством сообщил он.
— Бедный Йорик, — в сторону произнёс Саня. — Я знал его, Горацио… Говорил же Идио, с вампиром водиться — что в крапиву садиться, а я не верил, чтоб их всех трижды и четы… Блин! Уж и рот раскрыть нельзя!
Заспанный полуодетый люд, вооруженный всем, что под руку попалось (кто-то на ходу выдергивал колья из соседских плетней), стянулся к корчме быстро. Выслушал разоблачающую проповедь отца Фандория (на части "о тварях злобных, страхолюдных, Тьму славящих, в ей рыщущих", прослезился даже оборотень), ахнул при виде изувеченных в неравном бою братьев, и понеслись отовсюду грозные крики: "Кажному обёртышу по серебряну колу!", "В тычки ведьмарей! Взашей!" и даже "На костёррр тварей!" Канира купалась в гневе народном, как мавка в озере, а потом пришли муженек с сынком и ба-а-альшущего хряка мамке подложили.
Лукан примчался с дровяным колуном, от одного вида которого медведи драпали со всех лап, и, припомнив, видно, что он какая-никакая да власть, заявил, что без ведьмарки с чародеем расправу чинить не след. Но звать их не можно, потому как работа ведьмарья требует… Чего требует, не досказал, но колуном взмахнул весело — люди так и сели. А мужик, ничтоже сумняшеся, продолжал, что ведьмарям, мол, видней, кого заместо собак держать, перекидыш-то не вурдалака, он!.. От новой отмашки людей в землю так и вдавило. Отец Фандорий втихомолку спровадил десяток мужичков понадёжнее за перевёртышем, а Канира стала проталкиваться к мужу — поучить уму-разуму.
— Никому не в попрёк, токмо ради правды людской сказываю! — вещал мужик. — Обёртыш той, конешна, вреден зело, дык ить не жрал никого, надкусывал токмо! А ведьмари слово своё держут, бесей уж повыгнали… Таперча пущай батьку ихнего утишают, а кады угомонят, тады и бары порастабаруем. Моё слово твёрже гороху!
Канька взъярилась.
— Ты што творишь, аспид проклятый? — плачущим голосом закричала она. — Кому заступу чинишь, курохват ненасытный? У всех мужики, как мужики, одна я с дуроломом мыкаюся! То ж тварюка гнусная, зверюга лютая, жадная да вредная, а думка у ей едина, как бы дитятю на клоки порвать да мясой евоной брюхо до отвалу набить! Ей послабу давать — себе лихо чинить! Ох, прибью, Лукашка, волосья повыдеру!
Она выхватила у Ришки помело и грозно замахнулась на супружника. Тот скукожился, как вынутый из воды топляк, но рядом с ним грозной сторожевой башней выросла Горпына, сонная, а потому злая пуще обычного.
— Эва, жескач каков! — громко и даже весело пробасила тётка. — Бешену мужику море по пояс, а бабе, сталбыть, по колены? Много ты, Канька, знаишь, ровно по-писаному гришь, и откель шо беретси? Не оттуль, куды ты посредь ночи шляисси, покель усе честны бабы сплят? Никшни! А тя, волхвуша, — Живодериха нахмурила сросшиеся брови, — за кой надобой к Гриньке понесло с такою-от ратью? — Узловатый палец ткнул в мигом притихших Канириных братьев. — Да в потёмках, аки душегуба ночного? Гляди, старый, камни в тя покель не мечу, но коль надумаю…
Она с силой шибанула кулаком одной руки по ладони другой. Звук был, словно кому-то переломили хребет. Люди сглотнули. У Каниры опустились руки, подкосились ноги, язык приклеился к нёбу, но отец Фандорий стойко вынес удар. А Вихря закивал головёнкой, соглашаясь с тёткой, и такое брякнул, что у матери сердце замерло:
— Мамк, ведьмарей-то не замай, они своё дело знают! Я аще чуток вырасту, да ка-ак пойду! На полночь, в ученье! Госпожа Дженайна мне всё как есть поведала! Ведьмарь не чаровник, им кажный сделаться могёт, было б желанье да к наукам усердье! А окликаться буду вовсе Вихремиром из Ведьминова! Красотища! Мамк, а мамк?
Из окна за балаганом наблюдал оборотень с бездной интереса на раскормленной мордахе и тяжелым самострелом в руках. Улучив момент, он сообщил, что бочка пива опустела, можно второй отряд засылать. Хор хмельных голосов, поддакивая ему, затянул "Скачет груздочек по ельничку". Гриняй упал на колени, посыпая голову пылью. Отец Фандорий волосы на себе рвать не стал, а выхватил из чьих-то рук факел и пошёл поджигать корчму. "Если хочешь что-то сделать, сделай это сам. Дымом зенки проест, выползешь…" — бормотал он. Но на дороге у него встал безумный, всклокоченный Гриняй, рванул на груди рубаху и заорал, что есть мочи: "Кровь пей, а «Яблочка» мово не трожь!". Негромко щелкнуло, и волхв, выронив факел, с воплем схватился за мягкое место. Народ пугливо колыхнулся. Оборотень перезарядил самострел.
— Пока упреждаю, но не доводи до предела, дед, — миролюбиво посоветовал он. — Назад подай. Я вообще добрый… внутри, если меня не дразнить и движений резких не делать… Там и стой. То не беда, коль во двор взошла, а то беда, как со двора не идет!
Нет, не везло сегодня служителям Тьмы…
— А если у тебя есть фонтан, заткни его, дай отдохнуть и фонтану! — остервенев, заорал Зима. — Что ты меня лечишь? У волка вашего тоже рыльце в пушку! Я хотя бы не скрывал, что вампир, а он вас две недели за нос водил! Ладно, округляю, но ведь водил?! И хватит дурака валять, ты давно всё по… нет? — Он слегка остыл. — Как же?.. А, ясно. На детях гениев природа отдыхает. А также на братьях и… — Зима споткнулся. — Мне? Куда? Что засунуть?
Поймав хвостик Сашиной мысли, я смущенно заёрзала: профессиональный жаргон геймеров мог дать юридическому сто очков вперёд.
— Что? — тихо повторил вампир, но, опомнившись, заорал ещё громче прежнего: — Что-о-о-о?! Да я тебя наизнанку выверну, плесень рыжая!!! Два гига вирусов тебе на хард и ни одного фрага до пенсии!!! "I love you" на вас нет… кагри рхат нэн эве! — застонав, он прижался лбом к моей щеке. Я снова заёрзала, на сей раз польщенно. — Сашка, зараза, прекрати меня замещать! Остонавьило говорить, как Хранитель!
— Закончил? Словесный поток иссяк? — спокойно осведомился брат. — Никто тебя не замещает, hasst'an schard, не фиг по чужим мозгам шарить. Полезешь ещё, такой метемпсихоз организую — до конца жизни глюкозу будешь через трубочку всасывать. Kano sy Faro'ngad sy shwaarmequin, dimfeigh баранья.
Я несколько раз повторила фразу про себя, стараясь запомнить. Послать к лешему в болото на высоком вирте — это вам не с зомби в догонялки играть, калибр другой!
Зима онемел. Судя по взгляду — онемел к Сашиному счастью.
— А колёса чух-чух-чух, тыгыдын-тын-тын… — робко затянула я. Вампир шагнул к чародею, чародей материализовал на ладони фаербол размером с апельсин. — Где-то тут моя радость живёт… — Мне очень хотелось решить дело миром, но дипломатия "лазерного меча" была эффективнее. — Где-то тут на Крыжополь, на Крыжополь, на Крыжополь, НА КРЫЖОПОЛЬ должен быть ПОВОРОТ!!!
У моего голоса есть одно достоинство: он громкий. Две уцелевшие стрыги рассыпались пеплом, Зиму качнуло, Саня обжегся фаерболом. Парни гневно зыркнули на меня, переглянулись и зашагали дальше.
— Как ты догадалась, что он… ну, того? — проворчал братик, помахивая вилами. — Снова озарение? На меня собак не вешай, я даже Древа Жизни на тебя не кидал.
Огоньки, тускло мерцавшие вдали, потихоньку приближались. К ним прибавился невнятный гул, словно шумело море или много людей, собравшись вместе, громко говорили, молились или спорили. Я вздохнула с облегчением: раз болтают, значит, ещё не началось! Успеем!
— "Того" — это рыба. Сырая. А я Светоч, — сухо сказал Зима, словно невзначай беря на полградуса левее, и тут же подскочил, будто ужаленный десятком гадюк сразу.
Я закусила губу, чтобы не рассмеяться, и вслух сказала:
— Никаких озарений, обычная логика. Когда некто рассуждает о вещах, которых знать никак не может… с ходу узнает в Идио семурга… или начинает говорить так, что мне мерещится, что у меня два брата, это ведь о чём-то говорит?
Зима промолчал, Саня пнул подвернувшийся под ногу камешек.
— Только это не всё. Оный некто ни разу не уличил во лжи молодую, талантливую ведьмачку. Упорно называет её Яниной Сергеевной, давит на сломанное ребро… да, на это, осторожней! Выходит, посторонним вход воспрещен.
— Совсем не читается? — вскинулся Саня.
— Да, — неохотно подтвердил вампир. — Никогда такого не было. Если без амулетов и блоков, то проницаемость полная — мысли, чувства, воспоминания. Но эта голова…
— Как сказала собака при виде баобаба: "Это неописуемо", — помог ему брат.
— Не то слово. Такая окрошка и у психов нечасто… ох.
— Продолжай, — добродушно подбодрила я. — Скажи ещё: "То ли дело ты, Саша! Есть где развернуться! Одна беда: чем глубже лезешь, тем больше охранительстваешься". Ой, тяжко в наше время работникам ментального труда! Хорошо, что я больше по ножам и топорам! Сань, раз тащишь с собой эти вилы, напряги мозги и преврати их обратно в секиру. Не мозги. Вилы.
— Ведьмусь, ты злишься? — осторожно предположил Саня.
— Я? Злюсь? На единственного брата, который пытается меня то поджарить, то испепелить? Который бьет меня по голове здоровенной дубиной — для моей же пользы, и отвешивает пощёчины, мотивируя это тем, что потом я сама ему «спасибо» скажу? За что, скажи, пожалуйста, мне злиться на бедняжку?
— Так это месть, ты, мерзкая, зловредная…
— Попытки воззвать к лучшим сторонам моей натуры тебя не спасут, Александр. Колдуй. В толпе больше толка будет от секиры, чем от ошмётков твоего резерва.
Ответа не последовало, но сердитое сопение подсказало, что всё записано, подсчитано, и на должок начисляются проценты. В Сане погибал великий ростовщик.
А шум голосов доносился уже не спереди, а откуда-то справа! Я повернула голову: огоньки светящихся окон переместились туда же. Изобретательность вампира заслуживала всяческих похвал: идти он шёл, но приходить никуда не собирался.
— Зим, тебе не тяжело? — грустно спросила я.
— Говорила мама: не связывайся с людьми: сами утонут, и тебя за собой потянут, — не слушая меня, уныло бормотал вампир. — Они тщатся стать в каждой бочке затычкой, и в каждой затычке гвоздём, а я должен быть им родной матерью… Ёкарный загрызень! А? Что? Нет. Какая к навьям разница?
— И в темноте хорошо видишь?
Сане достало нахальства фыркнуть. Он собрал кожу на лбу в умные складочки, сосредоточился и, применив ассоциативный метод трансфигурации, превратил ржавые вилы… в алебарду. Моё alter ego восхищённо хрюкнуло.
— Творец, ты меня не любишь, не могу только понять, за что, — невесело продолжал Зима. — Цветы не рву, деревья не ломаю, во сны с криками: "Отдай своё сердце!" к смертным не прихожу, так за что?! Рхат!.. Пока не жаловался. А что?
— Мы ходим вокруг деревни кругами, и меня это начинает беспокоить.
— Так-так… В чём именно выражается ваше беспокойство? — тоном заботливого психоаналитика осведомился брат и превратил алебарду в розовую лейку-слоника.
Я настойчиво переспросила:
— Почему мы ходим кругами вокруг деревни?