— Ну, Тёмный!.. Больно-то как!
— Пальцы складывай правильно, — прошипел намертво завязший в болоте Зима. — Хватайте оборотня и уносите ноги! Скорее, кагри тхаарэст эгрен рхат нэн эве!
— Паберегииись! — из окна вылетели три наших мешка, а за ними выпрыгнул сам Идио. Перекатившись по земле, он легко вскочил на ноги и принялся отряхивать куртку, норовя смахнуть пыль на вампира. — Мне шуметь дальше? А позлорадствовать можно? В двух словах? Вот таких коротеньких? — Он показал Яне мизинец.
— Умное бы что повторял, — нахмурилась сестрёнка. — Зима, дай руку… да, и ему тоже. Идио, бери… там горло, а не рука! Саня, не чихай на меня!
— Могу я хотя бы укусить это? — заканючил Идио.
— Это… пчхи! ещё не отдало ей… пчхи! долг… апчхи! — через силу сообщил я.
— Меня кто-нибудь слышит?! — вампир перешёл на крик. — Уходите! Приказ был неверный! Болваны вас на куски порвут, чтоб вы двинуться не смогли!
— Раз, два, взяли! — скомандовала Яна, и они с Идио, что было сил, дернули вампира на себя. Волшебная трясина отпускала жертву неохотно. — Ещё взяли! Ох, нелёгкая это работа, из болота тащить бегемота… Легче ж был, мандрагорова кочерыжка!
— Эй, это мои слова! — возмутился Идио. И вдруг замер. — Какие болваны?
— Те самые, — с нажимом сказал вампир. — Измельченный цвет лютвяги белой, по-простому, травы-болванки, высушенный и должным образом обработанный… это проблеск понимания, сударыня? У вас три минуты.
Яна вцепилась в него с удвоенной силой. Сопли и слезы кончились, словно кто-то завернул невидимый краник, я вздохнул свободно и, не долго думая, помахал рукой перед лицом бородача старосты. Ноль реакции. Осмелев, я потыкал его пальцем — никакого отклика, мышцы твердые, как камень… Настоящий болван!
"Болван — есть создание разумное, — услужливо подсказала память, — кое смирно живяше, ни клинком, ни волшебством не убиенно, воле хозяйской покорно на срок отмеренный. Боли не чует, страху не ведает. Умен чудодей плети Сеть Арзулову, что держит крепко, покуда сам ея не сымешь. Глуп — траву ельфью бери именем ойрг…"
— "…суши в пыль, сыпь, повеленье внятно изъявляй. Аще памятуй, Тьма и Свет траве той непокорливы вовсе", — устало закончил вампир. — Прощайте. Удачи вам.
Джен, он… прав, — по лицу Идио пробежала судорога, — болваны нас в клочья… И если то поможет избежать смерти, вампир — вполне допустимая потеря.
По одной книжке речи учили, отметил я.
— Меньше болтай, сильнее тяни! — отрезала Яна. — Санечка, брат. — Выражение её лица меня насторожило. Подходящие случаю злость и досада плавно перелиняли в мягкую улыбку, полную такой искренней надежды на чудо, словно я был не я, а дедушка Мороз или великий Мерлин. — Если ты сейчас бросишь что-нибудь вроде "белого дурмана" или «дрёмы», это будет очень кстати.
Возмущенный вопль "деда Мороза" заставил её пугливо втянуть голову в плечи. "Какого тхора я выворачивался добывая топор девятый и восьмой порядок на полуторку не наскребу может тебе ещё тот желтый шарик что висит над деревьями ты смерти моей хочешь смерти??!!!!" — хотел сказать я, но вместо этого впервые в жизни задумался, нужны ли вообще принципы, которые не позволяют бить женщин.
Оболваненные селяне грозно зашевелились — как танки в поле под Прохоровкой. И в тот же миг меня по лбу стукнул знакомый синий бутон, успевший порядком пожухнуть.
— Зелий не варим, салатов не режем, кушай, Саня, не подавись! — пожелала Яна и снова ухватила за руку плененного болотом вампира. — Давай, Идио! Ещё разок!
Я шустро сунул за щёку лучшее средство поднять настроение страдающему чародею и принялся жевать. Вкус у волшебной травки был лопух лопухом. Болваны ворочались, отвлекали. «Дрёму» я отверг сразу: добавочные вектора мне было не поднять, даже с лунь-травой, но "белый дурман"… Восьмёрку — солнышком, второй и третий под крест… четвертый вниз, спираль по внешнему кольцу…
— Я понял. Вы помешанные, — догадался вызволенный по пояс Зима. — Три безумца, для коих «благоразумие» — особо изощрённое ругательство… Полторы минуты!
— Мы их из грязи, а они — нас грязью, словно так и надо, — выцедил Идио, но руку Зимы не бросил.
— С тобой вообще всё ясно, — с нарочитой брезгливостью заметил вампир, — подвюга «станьгероем» у вас семейная…
— Хорошая попытка, — одобрила Яна, — а теперь — хватит! Саша, жуй. Идио, тяни-и-и!!
Я поспешно проглотил полупрожёванный цветочек, и внезапно почувствовал, как тонкие пальчики пробежались по моей руке, потыкали в бок и потянули… вниз?
Меня молча окружали местные ребятишки, а какой-то русоволосый мальчик уже вцепился в рукав и сильно тянул на себя. Дети двигались рывками, точно старые заводные куклы, их лица были кукольно неподвижны, а в затянутых белой плёнкой глазах не мелькало даже проблеска разума. Содрогнувшись, я отпрянул назад и накрыл детвору сонным заклинанием. Простеньким, но им хватило. Детишки консульсивно дернулись, со вздохом улеглись на землю и дружно засопели. Болванка быстро «вырубала» детей, но и перебить её было проще; со взрослыми бы такой фокус не прошел.
Бутон заёрзал в желудке, и я неожиданно для себя икнул. Изо рта вылетело синеватое облачко, я икнул снова, и в голове словно выстрелил фонтан шампанского. Сила рекой хлынула в меня, мурашки побежали по телу, кончики пальцев закололо мелкими иголочками, наэлектризованные волосы распушились как хвост кометы. Это было даже круче, чем Джомолунгма, и лучше, чем, перемочив врагов в бочках с рассолом, усесться на груду золота высотой в человеческий рост! Мне захотелось воздвигнуть дворец, сровнять с землей город и откусить голову летучей мыши.
— Быстрей, спалимся же! — заорал Зима. "Опять в голову лезет! Ну, погоди у меня, С-с-светоч!" — вскипел я и начал:
Спит убитая лисичка. Спит задушенная птичка.
Обезглавленный хомяк, посмотри-ка, как обмяк…
Болваны ворочались всё сильнее, раскачивались, таращили мутные глаза. Яна, всерьёз войдя в образ персонажа известной аграрной легенды, тянула Зиму из болота. Оборотень ворчал, упырь гнусно бранился. В ушах звенели колокольчики, Сила бушевала, заставляя сердце стучать втрое быстрее, мысли путались, и плести в таком состоянии чары — не "белый дурман", любые — было всё равно, что поджигать динамит.
Жить хотелось со страшной силой.
А стихи тем и хороши, что не надо ни привязок, ни жестов, ни расчёта векторов и прочей ерундени: прочитал и готово — аарт сам возьмёт с тебя, сколько и чего ему надо.
Может и до костей ободрать, но это ж как должно не повезти?
Утонув в зловонной жиже, спят в аквариуме мыши.
И на высохшем полу рыбки кучкой спят в углу…
— У-у-у, злыдни Светлые! У-у-у, разбойнички!
Краснощёкая толстушка с кочергой в одной руке и длинной иглой в другой выскочила из толпы болванов и нависла надо мной, как стог над травой. Бешеная злость сверкнула в её глазах, кочерга со свистом рассекла воздух, но на линии удара меня уже не было. Теперь быстрый взмах, ладонь развернуть… "Бить женщину?!" — гневно вскричали принципы, и рука бессильно опустилась.
— Аспиды белые, лиходеи окаянные, душегубы! — разорялась баба. — Ить верно мамынька сказывала, тухлыя душонки, ой, тухлыя-а! По смерть не забуду, каки вы есть, Хранители! Каб не Хозяйка, кровью б таперча умывалися, верно грю! Имать-то велено по-доброму! Сама, сталбыть, желаит уголья о вас тушити да на дыбу вздергывати!
Кочерга взметнулась вверх.
Спят в пробирке эмбрионы, спят в музее фараоны,
И в уютном мавзолее Ленин спит, блаженно млея!
— бормотал я, уворачиваясь от чугунного дрына.
Из-за спины неслись тихие голоса:
— Хорошо работает! Не то, что…
— Если жизнь дорога, не заканчивай эту фразу.
— Как меня по земле валять и морду кровянить — пожалуйста. А бабе вдарить…
— Уклон и левый боковой!.. Что он творит! Что творит!!!
— Поди, вдарь, двуликий.