А с Братчиковым Синев встретился в обкоме. Прямо в кабинете первого секретаря они обнялись и расцеловались. Они не защищали Брестскую крепость, не умирали долгой смертью в немецких лагерях, но смерть всегда стояла у них за плечами, у огневых позиций противотанковых батарей. Секретаря обкома тронула эта встреча, он сказал:
— Мои напутствия, видимо, излишни, сработаетесь, раз вместе воевали.
Когда-то они клятвенно обещали друг другу встретиться после войны при любых условиях, и уж, конечно, не потерять друг друга из виду, переписываться как можно чаще. Так оно и было сначала. Но потом связь их начала ослабевать, а в сорок седьмом году оборвалась совсем. Трудно сказать, кто виноват — Синев или Братчиков. Пожалуй, виноваты оба в равной степени. А впрочем, что значит переписка с ее житейскими пустяками в сравнении с молчаливой мужской дружбой, способной выдержать какую угодно проверку временем?
Всю дорогу от областного центра до строительной площадки они говорили о своих однополчанах. Спрашивал Алексей Викторович, отвечал Синев. «Где теперь наш весельчак капитан Астафьев?» — «Убит в Восточной Сербии, при взятии Ягодины». — «А начальник штаба старший лейтенант Мелехин?» — «Погиб под бомбежкой на Балатоне, во время третьего контрнаступления немцев». — «Был у меня в батарее сержант Коля Хаустов, ты его должен знать, стихи писал в дивизионную газету». — «Подорвался на мине, когда мы после победы совершали марш от Праги к Клужу. Сошел с дороги за цветами...»
Убит, погиб, подорвался на мине, умер в госпитале, сражен выстрелом из-за угла... А Братчиков целых пятнадцать лет числил их всех в живых.
— Как Витковский, узнал тебя? — спросил в свою очередь Синев.
— Нет, конечно. Пришлось напомнить ему о переправе через Кубань. Все-таки молодец Витковский. Не усидел и месяца без дела. Нравятся мне такие.
— Прошумел во всех газетах.
— Зато ты преподнес сюрприз в виде своей персоны. Даже брату, в совхоз, ничего не написал.
— Я звонил Захару — из Москвы и из обкома.
— Странно, он словом не обмолвился.
— Уговор был на сей счет. Не хотелось втягивать старых дружков в эту историю с моим назначением, чтобы обошлось, так сказать, без протекционизма!
— Когда мне сообщили, что нашелся какой-то там служака-рубака, то я было приготовился к схватке, — без меня меня женили!.. А тебя не смущает, что твой бывший подчиненный оказался теперь твоим начальником? Военные — люди честолюбивые.
— Могу служить под твоим началом хоть водовозом.
И остаток пути они проговорили о войне, о ее уроках.
Братчиков слушал Синева с жадным любопытством: запасники всегда наивно сомневаются, как бы там без них не забыли уроков прошлого...
В июньский полдень в степи останавливается все: и солнце, и ветер, и облака. Сурки прячутся в своих норах-катакомбах; дремлют, раскрылившись, беркуты на каменистых горках; отлеживаются в зарослях чилиги, бобовника и вишенника матерые лисицы; даже трескотня кузнечиков в выжженной траве стихает. Природа знает свой мертвый час. И люди, повинуясь ей, устраиваются в тени передохнуть немного, пока не спадет жара и ветер не тронется с Уральских гор, подгоняя уставшие от долгих странствий сухие тучки, поторапливая солнце, изленившееся на летнем большом привале.
Синев застал Братчикова одного в пустом здании управления строительства (оно только что было сдано в эксплуатацию).
— Я уже решил, что ты тоже спишь, — сказал Братчиков. — Даже главный инженер избаловался.
— Чтобы не мешать тебе собраться с мыслями.
— Что мысли, надо собираться с силами. А нас вот все подводят и подводят: опять срезали заявку на цемент, недодали одиннадцать тяжелых самосвалов, задерживают рабочие чертежи котельной.
— Худо. Объясни мне, Алексей, это случайные заминки или так всегда бывает в начале стройки?
— И в начале и в середине, и в конце! Стройка, братец, не армия, где всего вдоволь, где все точно в срок. Мы здесь вечно мобилизуем внутренние резервы. Но что в этой степи можно мобилизовать? Сурков да сусликов!
— Цемент я достану. Поеду в облисполком и выпрошу.
— Давай, давай. Только не забудь нарядиться в парадную форму с полковничьими погонами, со всеми орденами и медалями, — и прямо к председателю. Жаль, что Витковский пошел в совхоз. Какой бы это был толкач!
— Ты, что же, сомневаешься в моей пробивной силе? Я же артиллерист.
— А самосвалы добудешь? Одиннадцать наших самосвалов завернули на медный рудник.
— Постараюсь выручить и самосвалы. Вот за чертежи котельной не берусь — не понимаю в теплофикации.
— С проектировщиками я сам воюю второй месяц.
— Выходит, что у нас с тобой полное разделение труда.
— Не разделение труда, а отделение от труда... Поедем-ка, посмотрим, что делается на трассе и на Сухой речке.
По всей строительной площадке разливался звон от гулких ударов по обрезку рельса, что был подвешен рядом с аркой палаточного городка. Алексей Викторович приостановился, взглянул на свои часы. Бригады выходили на работу ровно в 15.00. Опаленные июньским солнцем, — кто в комбинезонах нараспашку и с подвернутыми до локтя рукавами, кто в одних спортивных майках, — неунывающие парни с шутками и смехом шли к разбросанным вокруг кварталам недостроенных домов. Кое-где мелькали синие, белые косынки девушек, и почти за каждой из них, на приличном расстоянии, тянулся хвост первых ухажеров, еще скрывающих друг от друга свои симпатии к бригадным королевам. А ведь совсем недавно здесь, в междуозерье, немело сердце от безлюдья.
Вдоль черной ленты железнодорожного полотна, туго натянутого над ковыльной степью, шоферы проторили автомобильный шлях. «Газик» то и дело притормаживал, уступая дорогу встречным грузовикам: оттуда, с запада, двигались машины с кирпичом, сборным железобетоном, лесом-кругляком. Синев был настроен благодушно, ему нравились и этот дружный подъем демобилизованных солдат после обеденного перерыва, и это оживление в степи, напоминающее фронтовые будни. А Братчиков хмурился.
Свернув на проселок, ведущий к Сухой речке, они спустились к ее притоку и увидели на обочине трехтонку, груженную дверными и оконными коробками. Остановились, окликнули хозяина. Никто не отозвался.
— Давай поищем разгильдяя!... — Братчиков крепко выругался, для чего-то взял длинную палку, валявшуюся близ дороги, и пошел с ней по берегу ручья, как сапер с миноискателем.
Водитель, с виду совсем мальчик, был всецело поглощен своим занятием в тальнике: он доставал из-под коряги отличных раков и, не разгибаясь, наугад бросал в корзину.
— Полюбуйся-ка на работничка! — сказал Алексей Викторович Синеву.
Раколов испуганно выпрямился, застигнутый врасплох, выронил из рук добычу.
— Для кого же эти деликатесы, позволительно спросить?
Парень торопливо перевел взгляд на Синева, ища у него поддержки.
— Раки-то?.. Для себя.
— Врешь! Начальнику автотранспортной конторы решил угодить? Знаю я его, гурмана! Я ему покажу, где раки зимуют!
— Никакой он не дурман. И это не для Филимонова вовсе, — неловко оправдывался парень, выбираясь из воды.
— Там ждут столярку, а ты чем занимаешься? Знаешь, во что обходится каждый этот рак? Сто рублей, не меньше! Уволить тебя мало за эти штучки.
— Не увольняйте, больше не буду, даю слово... — взмолился раколов. — Ну, объявите выговор, самый строгий, удержите за простой машины.
— До чего доработался — рад строгому выговору! — на ходу уже бросил Братчиков.
— Не забудь корзинку, — вполголоса сказал Синев и пошел вслед за начальником строительства.
— Ты мне кадры не развращай, — сказал Братчиков, едва они тронулись дальше, к Сухой речке. — Тебе что, ты свой срок отслужил, а мне целых пять лет до срока, добрячком-то не дотянешь.
Лукавая улыбка не сходила с лица Синева. Хорошо, действительно, когда и в сорок пять чувствуешь себя комсомольцем. (Впрочем, в юности не замечают этого; но люди, пожившие на свете, умеют ценить и легкость шага, и непринужденную игру мускулов, и свежесть восприятия всего сущего.) Он пристально разглядывал степь: белесые зачесы ковыля на лобастых курганах, испещренных, словно оспой, лунками сурочьих нор; густо-зеленая кайма разнотравья в мокрых балках; непролазный вишенник в глубоких и глухих оврагах. Иногда дорогу перебегали сытые сурки, похожие на забавных медвежат. Синев так и подавался весь вперед, провожая их взглядом до норы.
«Газик» вымахнул на пригорок, откуда начинались пшеничные поля, чуть припорошенные бронзовой пыльцой. Далеко слева, в предвечернем мареве, белели игрушечные домики.
— Владения генерала Витковского. Может быть, заедем? — спросил Братчиков.
— В следующий раз.
— Одним словом, первыми не пойдем на поклон? Знай, мол, наших!
Синев посмотрел в ту сторону, где плыли среди хлебов, вытягиваясь в кильватерную линию, белые совхозные коттеджи, за которыми стлались по горизонту длинноволокнистые дымки. Как там Захар? Постарел, постарел. Трудно ему будет с Витковским. Витковский привык повелевать. А Захар — демократ. Неизвестно, что и получится из этой «конституционной монархии». И почему Витковского потянуло на целину? Чтобы поработать за тех, кого нет в живых? Или он все верит в свою фортуну? Или просто не может сидеть без дела?..
Еще полчаса быстрой езды — и они с Братчиковым на участке гидротехнических работ.
Внизу, под отвесным обрывом лениво струилась по голышам вконец обессилевшая река Сухая. Не верится, что в апреле она выхлестывается из берегов, подступает к золотому прииску, что виднеется на буром косогоре, по которому растянулись улочки рабочего поселка.
Степные речки живучие. Иной раз кажется, что летняя жара навсегда перехватила ослабевший ручеек, и он, не в силах пробиться среди гранитной гальки, исчезает под глыбой диабаза, раскаленного полуденным солнцем. Но не отчаивайся, пройди сотню, вторую сотню метров по обнаженному, зарастающему осокой дну: вон березка склонилась над глинистым ярком, в тени ее сочится родничок, потом еще, еще один — целая семейка вырывается наружу и, соединившись, начинает пробиваться дальше, к другой семье. Глядишь, уже образовался сплошной ручей, светлый, ледяной: ему теперь не страшен зной. Умеют, умеют степные речки вовремя уйти под землю, набраться сил и снова прорубить себе дорогу через кустарник острыми клинками своих притоков.
Братчиков стоял на высоком берегу, откуда открывался вид на строящийся гидроузел, и объяснял Синеву довольно сложную схему водоснабжения будущего никелькомбината.
— Предполагается воздвигнуть четыре-пять таких плотин. Это позволит создать резерв порядка двух миллиардов кубометров. Вода пойдет самотеком, комбинированным путем, — по каналу и по трубам водовода, на трассе которого будут сооружены насосные станции.
— Неужели ничего другого нельзя было придумать?
— Думали не один год. Все присматривались, прислушивались к этим ручейкам, буйным во хмелю весенних паводков и слишком скромным, тихоньким в засушливое лето. Был вариант — проложить водовод от Урала. Посчитали: дорого обойдется. «Гидропроект» здесь поработал не меньше, чем в Египте, в районе Асуана.
Братчиков ходко шагал от экскаватора к экскаватору, поднимался в будки машинистов, расспрашивал, как идут дела, подбадривал, обещал каждому свое и, обойдя, наконец, все забои, вскарабкался по крутому сыпучему откосу на гребень вала. Синев еле поспевал за ним, удивляясь его подвижности.
— Вот оно, началось! — повторял он каждый раз, когда приостанавливался, чтобы окинуть взглядом всю площадку.
«Чему он рад?» — недоумевал Синев (на него не производили впечатления эти земляные пирамиды в пойме реки Сухой).
С гребня вала было видно, как спускались в забои один за другим тяжелые самосвалы, как, получив свою порцию земли, перемешанной с глиной и песком, они двигались дальше, к торцовому откосу едва обозначившейся плотины, как ненасытные ковши экскаваторов, лязгая и скрежеща, опять вгрызались в толщу изъеденного берега, над которым кружились бездомные стрижи.
— Ловко уминают мякиш, — говорил Братчиков. — Но скоро дойдут до гранитной корочки, тогда без аммонита зубы поломаешь. Скоро, скоро загремят над степью взрывы... А позволительно спросить, чего это ты все молчишь?
— Ума-разума набираюсь. Ты вот, к примеру, ясно представляешь себе, что здесь будет, а я — нет.
— Э-э, братец, это наживное! Молодец, что приехал! Мы с тобой горы сдвинем!.. Не скучаешь по женушке? Не раскаиваешься, а? Только откровенно.
— Как у тебя меняется настроение: то хмурился, то повеселел.
— Одним словом, несерьезный человек! У строителей, дорогой мой, чертова дюжина огорчений и полдюжины радостей на дню. Поработаешь, узнаешь. Бывают и отчаянные минуты, но походишь по площадке, поговоришь с людьми — и нос кверху.
Он так увлекся гидротехническими работами, что на трассу к путеукладчикам ехать было уже поздно: солнце опускалось за дальними увалами, окрасив всхолмленную степь в темно-багровые тона.
Вечерние тени удлинялись, и все вокруг приобретало гигантские размеры: ближние высотки стали горной цепью, берега Сухой — головокружительными скалами, земляная насыпь вдвое, втрое поднялась над бездной пойменного котлована.
«Газик» бежал навстречу теплым восточным ветрам, то ныряя в длинные тоннели балок — и тогда словно вдруг сгущались сумерки, — то вырываясь на голые пригорки, залитые мягким светом кулижек молодого ковыля.
Братчиков включил радио: передавали сообщение ТАСС о запуске космической ракеты. Они слушали молча, не мешая друг другу. Потом, когда заиграла музыка, Алексей Викторович повернулся к Синеву и подмигнул ему.
— Что скажешь, военный комментатор?
— Не выпытывай, все равно ничего не знаю.
Братчиков приподнял лобовое стекло, пригнулся, подставив лицо под упругую струю пахучего степного ветра.
Шофер прибавил ход, чтобы доставить удовольствие начальству, которое с молодым азартом следит за тем, как бегут по накатанной дороге лучи фар, как поигрывают металлические блики в желобках то одной, то другой колеи проселка, как мерцают на обочинах ковыльные метелки — это фамильное серебро степи.
— А знаешь, Василий, ловко ракеты подгоняют всех и каждого. Иной раз, когда старость начинает одолевать, невольно думаешь: Пора, братец, и тебе на отдых. Одним словом, перигей! Но тут как раз космический сюрприз, и ты снова с яростью необыкновенной берешься за дела. Кому же охота оказаться в п е р и г е й щ и к а х!..