— Куда? — удивленно спросил Рувато.
— Да не все ли равно? Куда-нибудь. Мало ли городов на свете. Вы бывали в Лигии и Бергонте? Можно поехать туда, там до середины октября будет продолжаться лето!
— Вы предлагаете путешествовать вместе? Но это невозможно, Илис.
— Почему это? — с вызовом спросила Илис.
— На то имеется множество причин.
— Назовите хоть одну.
— Извольте: мы с вами не брат с сестрой и не супруги, а в дороге бывают различные ситуации, когда…
— Чушь! — невежливо перебила его Илис. — Я целый год разъезжала в компании двух парней, ни один из которых не приходился мне ни братом, ни мужем. И, как видите, ничего со мной не сталось.
На это Рувато ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что она поняла: то, что ей представляется ерундой, для него является серьезным препятствием. Какое ему придется сделать над собой усилие, чтобы переломить принципы и убеждения, чтобы сломать самого себя, было ведомо только Двенадцати. Впрочем, ведь выносил он как-то присутствие в своем доме женщины-не-родственницы! Правда и то, что ему не приходилось спать с ней в одной постели и все такое прочее — а в дороге чего только ни случается.
— Жаль! — вздохнула Илис. — Я лично всегда рада компании. А вам нужно бороться с вашими предрассудками.
— Может быть, — кротко согласился Рувато и добавил: — Но есть и другие причины. И одна из них та, что я не хочу стать для вас бременем и помехой в пути.
— Вы это о чем? — озадачилась Илис.
— О том… Вы видели, что со мной случается временами, а ведь бывает и хуже. Что бы вы стали делать, если бы болезнь настигла меня в дороге?
— Переждала бы, и все дела, — ответила Илис без запинки. — Мне, вообще-то, и с тяжелоранеными приходилось иметь дело.
— На все у вас найдется отговорка, Илис.
— Это не отговорки, — обиделась Илис. — Впрочем, как хотите, не буду же я уговаривать вас до вечера. Оставайтесь отшельничать, ваше дело. А я вам будут писать, если позволите.
— Буду рад, — склонил голову Рувато.
Они помолчали.
— Как вы намерены выбираться из этой глуши, Илис?
— Наверное, пешком, — рассеянно ответила Илис.
— Я могу послать слугу в деревню за лошадью, — сказал Рувато. — Сам я, к сожалению, не могу предложить вам экипаж…
— Ерунда, я прекрасно могу дойти до деревни и сама. Зачем тревожить старика?
— Тогда позвольте проводить вас.
Илис согласилась, и наутро они вместе отправились в деревню. Со стороны их легко можно было принять за двух юношей, поскольку Илис, как обычно, предпочитала путешествовать в мужском костюме; а Рувато благодаря своему тонкому сложению выглядел гораздо моложе своих тридцати с небольшим лет. Он нес на плече почти невесомую дорожную сумку Илис и был необычайно задумчив. Зато у Илис настроение было прекрасное, она даже насвистывала под нос незатейливую мелодийку. Ей уже не терпелось отправиться в путь.
Прощание было кратким. Взяв себя в руки, Рувато вспомнил о любезных манерах и сам лично договорился с хозяином маленького постоялого двора о приобретении лошади, которую следовало оставить в другом постоялом дворе за несколько десятков лиг отсюда. Заплатил он тоже сам, невзирая на все протесты Илис. Это вновь был очень спокойный, очень деловой, очень собранный князь Рувато Слоок, которого Илис знала по Эдесу. Таким он ей нравился больше всего.
На прощание Рувато хотел, как обычно, поцеловать ей пальцы, но Илис засмеялась, заявила, что хватит с нее придворных церемоний, и вместо того, чтобы благосклонно принять этот деликатный знак поклонения, по-мужски пожала князю руку. Рувато посмотрел на нее удивленно, но ладонь, немного поколебавшись, сжал крепко. Изящность сложения отнюдь не подразумевала отсутствия физической силы.
Илис уехала, а Рувато до темноты бродил под деревьями, росшими вдоль дороги. Возвращаться домой ему не хотелось. За два года он, привыкший жить в центре внимания общества, научился кое-как обходиться своей собственной скромной персоной. Но Илис напомнила ему, что общество приятного человека гораздо лучше одиночества. Теперь ему предстояло снова пройти через нелегкую процедуру смирения, и он почти жалел, что не принял приглашения Илис поехать вместе. На минуту Рувато даже захотелось бросить все и немедленно кинуться за ней вдогонку, но он быстро подавил этот порыв. Совместное путешествие сближает людей, а он не хотел сближаться, зная, что настанет минута, когда он не сумеет совладать с собой. Слишком сильно было влекшее его к Илис чувство; однако ни за что на свете он не хотел бы отяготить ее своим присутствием рядом. Сделанное им некогда в Эдесе предложение теперь казалось ему верхом безумия. Ведь знал же он, что, скажи Илис «да», ей пришлось бы с ним очень нелегко временами, и чем дальше, тем было бы хуже. Ну а теперь, потеряв титул и состояние, он и вовсе не годился на роль супруга, да и товарищем в путешествии был бы неважным.
Что до Илис, то ни о чем подобном она не думала. Она вообще мало о чем думала, просто получая удовольствие от хорошей погоды и неспешной езды. Лишь когда начало смеркаться, она начала задумываться об ужине и устройстве на ночлег. Пытались к ней в голову залезть и мысли о Рувато, но она гнала их прочь. Очень уж ей не хотелось расстраиваться.
Хроники Империи. Год 1266-й
С наступлением весны Барден решил, что с него хватит. Тридцать лет жизни он провел в непрерывных войнах, и это занятие ему вконец опостылело.
Война с Медеей длилась не первый год, с переменным успехом. С очень переменным. Качели войны приобрели такой грандиозный размах, что даже голова начинала кружиться. Бывали периоды, когда имперские войска подступали к самой столице Медеи, и казалось, что войне скоро придет конец; но король Тео мобилизовал все силы и выбивал противника со своей земли, да еще и переносил боевые действия на территорию Касот. Казалось, одолеть его окончательно невозможно. Барден все чаще впадал в раздражительное состояние, злился, терял спокойствие духа, и начинал понимать, что этот кусок ему, по всей вероятности, не проглотить. Что, разумеется, настроения его не улучшало. Перед тем, как выпал снег и сражения в основном прекратились, качели войны вновь замерли в равновесии: бОльшая часть касотских и медейских войск скопилась по берегам реки Серебряной, которая вот уже несколько сотен лет являлась границей двух государств. Эта ситуация сильно походила на восстановление исторической справедливости и могла быть расценена как указание Двенадцати прекратить, наконец, кровопролития.
Но военные неурядицы являлись только половиной беды. Барден чувствовал, что сам начинает сдавать. Случалось, что в течение целого дня он вообще с огромным трудом мог связно соображать и, тем более, говорить, и больше всего ему хотелось провести такой день в постели и, желательно, закрыв глаза и в уединении. Голова болела нестерпимо, и ему приходилось пробиваться сквозь боль, чтобы решать ежедневные, ежеминутные дела. Счастье, что рядом всегда был Альберт, который с полувзгляда угадывал его состояние, и брал часть забот на себя. Решениями остальных проблем, по большей части военных, занимался Марк, если только находился неподалеку и мог оторваться от своих собственных неурядиц.
Так получилось, что в последние полгода на Марка ложилось все больше дел по управлению империей. Ему некогда было и вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы хотя бы день провести рядом с женой и сыновьями. Барден видел, кто теперь постепенно становится настоящим властителем империи, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел, по правде говоря. Ему не всегда нравилось, как действовал Марк, которому, по его мнению, не хватало твердости в обхождении с людьми, но в его дела он уже не вмешивался.
Однако, судьбоносные для империи решения по-прежнему принимал Барден. И одно такое решение созрело в его голове к началу апреля.
Два дня он потратил на составление послания, причем практически безвылазно провел все это время запершись в своем кабинете. Потом он заявил Альберту, что желает видеть Марка.
— Отыщи его, — велел он. — И пусть прибудет во дворец, если он поблизости от Эдеса. Если нет, скажи, где он, я сам к нему поеду.
Альберт был озадачен таким распоряжением, но спрашивать и уточнять не посмел, отправился на поиски Марка. Тот нашелся в загородном дворце, где зимовала Эва с годовалыми близняшками, и куда он приехал, воспользовавшись зимним затишьем и выкроив несколько относительно свободных дней. После трудных родов Эва все больше хворала, ей требовался покой, и потому она удалилась в загородную резиденцию, забрав с собой, разумеется, и детей, и их нянек, и несколько своих служанок. Видевший ее мельком Альберт отметил, что она очень уж худа и бледна, но по-прежнему очаровательна. Дети ее были тоже прелестны: румяные, соломенноволосые крепыши, похожие друг на друга до последней черточки, исключая цвет глаз. У старшего, Иссы, были они светло-голубые, как у матери, а младший, Аскольд, унаследовал темно-янтарную, с рыжиной, желтизну глаз отца и деда. Последнее обстоятельство, кстати, несколько удручало Бардена, который желал бы видеть именно в старшей ветви проявление сильной крови старинного рода. Оба мальчишки отличались буйными характерами, не могли и минутки полежать и посидеть спокойно, все время крутились в кроватках и норовили куда-нибудь уползти, а по ночам не давали нянькам спать — голоса у них были весьма зычными, и они с удовольствием демонстрировали это окружающим.
Выслушав повеление отца, Марк без колебаний оставил Эву и сыновей, немедленно собрался и отправился в Эдес. Барден уже ждал его и пребывал в явном нетерпении, расхаживая по маленькой гостиной, которая прилегала к его спальне.
— Отец? — Марк остановился в дверях и чуть поклонился. С мороза щеки его раскраснелись, а припорошивший плечи снег не успел растаять — настолько стремительным было его шествие по дворцу.
— Заходи, — ответил Барден.
Марк вошел в комнату, на ходу снимая перчатки. Движения его были быстрыми, но отнюдь не поспешными. Какая-то взрослая расчетливость появилась в них. Вообще он очень возмужал, перестал быть юношей, и произошло это как-то резко, рывком — после того, как вернулся из медейского плена. В одиночку он прошел через территорию Медеи и сумел добраться до своих. О том, что довелось ему испытать в пути, он не рассказывал или рассказывал весьма скупо, но видно было, что пришлось ему солоно. Узнав о его возвращении, Барден ощутил неприятный холодок в груди, от которого не мог избавиться до самой первой встречи с сыном. У Марка, разумеется, имелись собственные взгляды на жизнь и, понимая и принимая все государственные нужды, он все же мог истолковать отказ отца участвовать в его судьбе как предательство по отношению к себе лично. Поэтому Барден боялся — хотя сам ни за что не сознался бы себе в этом, — увидеть в глазах сына холод и ненависть. Но Марк, сияя глазами и ничего не говоря, подошел к нему и просто обнял. Кажется, в первый раз в жизни. В этот момент Барден с суеверным страхом почувствовал, как что-то сломалось в его душе…
— У меня есть для тебя поручение, — медленно проговорил Барден, глядя теперь исподлобья на сына. — Неприятное, трудное, но больше мне обратиться не к кому.
— Я слушаю, — сказал слегка удивленный Марк. Показалось ему, что отец будто бы оправдывается, а такого за ним не водилось.
— Тебе нужно будет поехать в Медею и передать письмо Тео Тиру.
— Что? — Марку показалось, что он ослышался. — Я поеду в Медею? К Тео?
— Да.
— Как официальный посланник? Меня схватят в два счета.
— Никакой официальности, — возразил Барден. — Ты возьмешь с собой двух сопровождающих, но не будешь ни афишировать свои намерения, ни называться настоящим именем, пока не доберешься до самого Тео. Учти, ты должен передать это письмо лично ему в руки.
Марк немного помолчал, осмысливая поручение, и спросил: