— Сначала поклянись.
— Простите, — сказал Марк, — но я не могу дать клятву, которую, может быть, мне придется нарушить.
— Ах, ты так же упрям, как и он! — воскликнула Туве, все сильнее раздражаясь. — Я твоя мать, и ты мог бы меня уважить хотя бы раз в жизни!
Но видя, что Марк по-прежнему молчит, сжав губы, она снова понизила голос.
— Ну, хорошо. Ты, верно, думаешь, я буду просить тебя о чем-нибудь страшном. Нет — я даже не буду просить тебя исправить зло, причиненное твоим отцом. Власть твоя будет велика, но все же ты не сумеешь воскресить мертвых. Обещай только не творить новое зло! Вот и все, о чем я прошу.
— Никто не может знать, добро или зло он творит, — обескуражено сказал Марк и попытался обнять Туве за плечи, но она отпрянула. — Пойдемте, матушка, вы совсем захвораете, если останетесь здесь дольше.
— Сначала поклянись! — настаивала Туве. — Поклянись хотя бы, что никогда сам, первый, не развяжешь новой войны!
Марк задумался. Не то чтобы просьба матери совершенно претила ему. Все его детство, и юность, и зрелые годы отец вел беспрерывные войны с тем или иным королевством; с пятнадцати лет Марк и сам принимал участие в военных действиях. Ему нравилась горячка битвы и тонкие стратегические ухищрения, но он не был фанатиком войны и прекрасно чувствовал себя в мирной обстановке — тому были доказательством два года мира, последовавшие за заключением мирного договора с Медеей. С окончанием войны в жизни Марка не образовалось никакой пустоты, которой нельзя было бы заполнить иными делами. Наоборот, дел хватало; забот стало даже как будто больше. Так что Марк полагал, что мог бы спокойно дожить до старости, никогда больше не вынимая из ножен меч. И, однако же, он не мог поклясться, что никогда первый не развяжет войны. Кто знает, как сложатся обстоятельства, не вынудят ли они его нарушить клятву? Меньше всего Марк хотел бы стать клятвопреступником, да еще по отношению к свято чтимому им человеку — к матери. В том, что касалось чести, он всегда старался следовать примеру отца. Барден, дав однажды слово — чего бы оно ни касалось, — никогда от него не отступался. Может быть, именно поэтому так редко слышали от него клятвы.
— Пойдемте, — повторил Марк мягко, но весьма настойчиво, и взял мать за руку, как она не противились. С опасением он подумал, как бы не пришлось уводить ее под крышу силой, уж слишком это было бы непочтительно, но императрица вся вдруг как будто обмякла, и покорно последовала за ним. В молчании они проследовали до дверей, за которыми начинались апартаменты Туве, и тут Марк заметил, что она дрожит, и лицо ее бледнее обычного.
— Ну, вот, — сказал он с укором, — вы уже и простыли, матушка. Зачем было выходить ночью так легко одетой?
На это Туве ничего не ответила, только посмотрела на него долгим взглядом, в котором было больше мУки, чем чего-либо другого, и тут же скрылась за дверью. С тяжелым сердцем, погруженный в мрачные мысли, Марк вернулся к фонтану. О сне теперь и речи идти не могло, хоть он и понимал всю важность грядущего дня и необходимость быть свежим и отдохнувшим. Но разговор с матерью перевернул ему всю душу. Причем Марк и сам не мог понять, что же именно так сильно огорчило его, ведь с самого детства он знал, что императрица не любит император так, как он любит ее; возможно, она вообще его не любит; он знал, что отношения между его отцом и матерью отнюдь не простые. Так что же в словах матери его ранило? Марку страстно захотелось отыскать отца и поговорить с ним. Но о чем именно говорить, он не знал, да и идея была не слишком хороша. И Марк присел на каменный бортик фонтана и стал водить рукою по неспокойной воде, стараясь ни о чем не думать, а еще лучше — настроить свои мысли на завтрашний тожественный лад.
Более тридцати лет в Касот не короновался правитель, и поэтому церемония была обставлена с особой пышностью и торжественностью, и привлекла в столицу множество людей со всех концов империи. На улицах Эдеса было не протолкнуться, все они были забиты желающими поглядеть на членов императорской фамилии, и особенно — на молодого императора. Городской страже с трудом удалось освободить от зевак улицы, по которым должна была проследовать кавалькада; и все равно все фасады всех зданий, имевших самые незначительные выступы, за которые можно было уцепиться хотя бы одним пальцем, были усыпаны зрителями, не говоря уже о балконах и крышах. Горожане и гости Эдеса, как знатные, так и простолюдины, проявляли чудеса изобретательности, чтобы заполучить местечко поудобнее.
К толпам — особенно глазеющим толпам, — Барден испытывал нелюбовь с юности. Ему часто приходилось бывать на людях и становиться объектом всеобщего внимания, но он так и не научился получать удовольствие от явления себя подданным. Отказавшись от короны и трона, он полагал, что уже не будет возбуждать в людях любопытство к своей персоне, и сможет проводить в уединении столько времени, сколько захочет, и эта мысль весьма его радовала. Он и в самом деле устал.
Но все же он испытывал весьма смешанные чувства, когда думал о том, что отныне каждый жест, каждый взгляд и каждое слово его уже не будут исполнены такого властного значения, как ранее, и что отныне он не сможет распоряжаться людьми, принуждая их к выполнению своей воли. Отказавшись от власти и передав ее в руки сына, Барден ощущал себя так, как будто вырезал из груди и отдал чужим людям половину своего сердца и половину своей души.
И все-таки он ни о чем не жалел.
Такого бала, какой был устроен в эдесском дворце в честь коронации нового императора, столица не видела уже давно. Самые искусные музыканты услаждали слух императорской семьи и множества гостей, среди которых присутствовали самые красивые дамы и самые изысканные кавалеры. Освещенные множеством свечей зеркальные залы дворца были украшены цветами, доставленными из южных королевств по распоряжению сенешаля, — именно он, разумеется, взял на себя все заботы об устройстве дворцовых торжеств.
Марк уже почти не обращал внимания на окружавшее его великолепие, поскольку слишком устал за этот бесконечный, наполненный волнениями день. Длинная утомительная церемония коронации, принятие вассальных присяг и поздравлений от соседей-королей, торжественное застолье и, наконец, необходимость присутствовать на балу — все это утомляло сильнее, чем осада крепости. По глазам новоиспеченной императрицы Эвы видно было, что и она тоже очень устала, но мужественно продолжала улыбаться и принимать поздравления и выражения преданности. Теперь она, обворожительно улыбаясь, беседовала о чем-то с Дэмьеном Кирианом, а он смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Кстати сказать, медейский принц явился в эдесский дворец вместе со своей красавицей супругой, но уделял ей так мало внимания, что это могло показаться оскорбительным пренебрежением. Несравненная же принцесса Лея, словно в отместку ему, не скрываясь, кокетничала со всеми мужчинами, попавшими в поле ее зрения. Выглядело это безобразно, и Марк от души сочувствовал откровенно несчастливому в браке Дэмьену.
Встретившись с Эвой взглядами, Марк улыбнулся ей и прошел дальше. Некоторое время назад у него появилась мысль, которая требовала немедленного обсуждения, ждать он не мог. И вот уже четверть часа он пытался отыскать отца, но безуспешно. До этого Марк видел издалека, как массивная фигура экс-императора в темном строгом камзоле мелькала в зале то тут, то там, и вдруг он исчез. Марк же в течение нескольких последних дней не имел возможности перемолвиться с отцом ни единым словом — тому мешали многочисленные заботы, да и отец как будто нарочно избегал его, — и теперь необходимость разговора с ним переросла в настоящий зуд.
У всех, встречавшихся ему на пути, Марк спрашивал одно и то же: не видел ли милостивый государь милорда Бардена? Милостивые государи сгибались в поклонах и отвечали отрицательно. Наконец, Марку посчастливилось наткнуться на Альберта Третта и задать тот же вопрос ему.
— Милорд в галерее, — ответил тот; но когда Марк рванулся в указанном направлении, Альберт мягко, но решительно удержал его на плечо. — Но лучше бы тебе не тревожить его, — добавил он спокойно, глядя Марку в глаза. — Он с дамой.
— С дамой? — обескуражено переспросил Марк. Экс-императрица, так же как и Барден, присутствовала на приеме. Как же он мог любезничать с дамами и, тем паче, уединяться с ними в галерее, при ней? Никогда прежде не затевал он флирт на ее глазах.
— Да, с дамой, — невозмутимо повторил Альберт; взгляд его серо-стальных глаз оставался холодно-безмятежным. — Имей терпение, Марк, скоро он вернется, надо полагать.
— Нет! — возразил Марк, снимая с плеча его руку. — Я пойду сейчас.
— Как знаете, ваше величество, — с преувеличенным почтением поклонился Альберт.
С глухо бьющимся сердцем Марк вышел в галерею. После ярко освещенной и шумной залы ему показалось в ней темно и тихо. Лишь из больших окон бальной залы падали на мраморный пол тусклые прямоугольники света, просочившиеся через многослойные занавесы из органзы. Тишину нарушали приглушенные отзвуки музыки, пение птиц и журчание фонтанов. Прислушавшись, Марк различил на этом убаюкивающем фоне едва слышный шелест двух голосов и нежное шуршание шелка. Он кашлянул, на секунду голоса стихли, затем раздался низкий и мощный голос Бардена, в котором звучала привычная насмешка:
— Марк? Иди сюда, я здесь.
В подтверждение его слов в дальнем конце галереи начал медленно разгораться бледный колдовской свет, выхвативший из темноты грузную фигуру Бардена и гораздо более стройную — его спутницы. Марк узнал в ней одну из фрейлин Эвы и сдержанно поклонился. Дама низко присела в реверансе и склонила голову.
Ничуть не смущенный Барден наклонился к уху фрейлины и прошептал несколько слов, которые заставили ее покраснеть и рассмеяться. Потом он галантнейшим образом поцеловал ее руку, и дама поспешно ушла. Барден облокотился спиной об окаймлявшие галерею мраморные перила и обратил насмешливый взгляд рыжих глаз на сына. И от этой откровенной насмешки все упреки, которые Марк собирался ему высказать, застряли у него в горле.
— Что ж, — сказал Барден. — Полагаю, ты пришел не просто так.
— Да, — ответил Марк, приближаясь. — Я хотел поговорить, но ты как будто избегаешь меня вот уже несколько дней.
— Отныне тебе придется обходиться без моего участия, — заметил Барден, взглядом указывая на императорский венец, плотно охвативший голову Марка. — Да и не время сейчас для серьезных разговоров. Сегодня твой праздник — веселись. Никогда больше у тебя не будет другого такого же беззаботного дня.
Но Марк, которому уже было не до веселья, покачал головой и спросил:
— Разве ты откажешь мне в совете, отец?
— На то у тебя есть советники. Да ты уже и не мальчик, Марк, чтобы всякий раз спрашивать совета у старших.
Марк покраснел, но не отвел глаз.
— Но что мне делать с магами?
— Есть нужда говорить об этом сейчас? — беззаботно поинтересовался Барден.
— Есть, — настаивал Марк. — Ты не вводил меня в дела гильдии ранее, и теперь я просто не знаю…
— Оставь магиков на Илескара, — прервал его Барден нетерпеливо. — Он лучше тебя управится с ними.
— Но Илескар стар…
— Стар, но крепок, десяток лет он еще протянет. К тому же он назначит преемника.
— Нет, отец, — возразил Марк. — Я не могу позволить гильдии вершить дела по собственному усмотрению и оставить их без должного присмотра.
— Но ты не магик, тебя не допустят к делам гильдии. Да и что ты поймешь в них?
— Вот об этом я и хотел поговорить… Отец, я хотел просить тебя возглавить гильдию, — выговорил Марк на одном дыхании.
Барден рассмеялся.
— Видно, этот вопрос беспокоит тебя так сильно, что ты не можешь забыть о нем даже в день своего триумфа! — воскликнул он. — Нет, Марк, не проси, я не стану гильдмастером.
— Почему?
— С того дня, как сорок лет назад Гесинда предъявила свои права на меня и мою жизнь, я не принадлежал себе, — медленно ответил Барден, странно улыбаясь. — Каждый день, каждый час мысли мои были заняты Богиней или империей. Первая забрала мое сердце, вторая — душу. Теперь я, наконец, вернул себе если не сердце, то душу, и обрел свободу — впервые за сорок лет. А ты хочешь снова навесить на меня цепи ответственности? Нет, Марк, не получится.
Марк смотрел на него во все глаза. Не ожидал он от отца подобных слов!